Страница 17 из 20
– И как мисс Меллорс это восприняла? – простодушно спросил Найджел.
Уши мистера Гримшоу чуть было не свернулись в трубочку.
– Гм-кхм-гм! – встревожился он. – Поистине, дорогой мой сэр, боюсь, что это выходит за пределы наших полномочий. Я не могу подтвердить…
– Хорошо, вычеркнем это из протокола. Большое спасибо. Всего доброго.
– Что это за история с мисс Меллорс? – спросил инспектор, когда они вышли из кабинета.
– Влюблена в Джо Баннета. Или была влюблена. Сегодня утром она дважды дала мне это понять. Сначала чуть не упала в обморок, услышав о смерти Баннета, – решила, что я говорю о Джо. А потом сказала, будто Джо бросит пивоварню, если только у ее слова есть вес, – откуда явно следовало, что вес у него есть.
Круглое бледное лицо инспектора помрачнело, напомнив Найджелу блюдце с киснущим на глазах молоком.
– Вы, сэр, имеете в виду, что Юстас Баннет запретил брату взять в жены мисс Меллорс и эти двое сговорились убить его, чтобы разом устранить преграду на пути брака и получить контрольный пакет в пивоварне?
– А еще говорят, у полиции нет воображения! Я ничего такого не имел в виду. Если мисс Меллорс сговорилась с Джо Баннетом убить Юстаса, почему она так странно себя повела, когда я сказал ей, что Баннет мертв?
– Люди переживают по-разному. Не будьте так уверены, мистер Стрейнджуэйс. Что ж, придется и здесь поработать.
– И потом, Джо сейчас в открытом море. Или нет?
– Я пока до него не добрался, – ответил инспектор (Найджел внутренне вздрогнул от этого слова), – но с минуты на минуту ожидаю доклада из Пулхэмптона. Толуорти опрашивает всех, кто связан с мистером Баннетом, на предмет их местонахождения в ночь убийства. Вряд ли это поможет. Обычно люди проводят ночь в постели, а такое алиби сложнее всего опровергнуть.
«Да, – подумал Найджел, вспомнив Герберта Кэммисона, – и сложнее всего подтвердить».
Они шли по узкой, обставленной жалкими домишками улице, которая через каждые полсотни ярдов резко бросалась в сторону. Стояла чудовищная жара, а дорога, судя по некоторым малоприятным признакам, вела их к скотному рынку. Найджел с тоской вспомнил свою лондонскую квартиру, смотрящую на старомодную, но чистую и красивую площадь. Когда вонь стала почти невыносимой, а на горизонте замаячили беленые загончики для скота, инспектор остановился возле убогого домика из красного кирпича.
– Зачем мы здесь? – спросил Найджел. – Я сегодня не собирался покупать корову.
– А темную лошадку? – спросил Тайлер с самодовольством человека, чьи остроты слишком тонки для посредственной публики.
– Это другой разговор. Так о чем речь?
– Это дом миссис Пуф, – ответил инспектор, колотя в дверь. – Здесь снимает комнату мистер Сорн.
– Здесь? Гэбриэл Сорн? Вот те на! Но почему? Мало того, что он сюрреалист, так еще и копроман?
Дверь открылась, и на пороге появилась женщина. Фамилия подходила ей как нельзя лучше.
– Добрый день, миссис Пуф. Ваш жилец у себя? Я бы хотел поговорить с ним.
– Мистер Зорн только что вышел. Он всегда гуляет в зубботу днем. Вернетзя к чаю.
– Тогда мы его подождем, вы позволите?
– Конечно. Проходите, пожалузта.
Миссис Пуф посторонилась, пропуская гостей, и закрыла за ними дверь. В прихожей стояла кромешная тьма, пропитанная сложным и необычайно зловонным запахом, вероятно издаваемым тухлой рыбой.
– Подождете в гозтиной? – спросила хозяйка.
– Наверное, лучше сразу поднимемся в комнату. Вот еще что, миссис Пуф: я расследую убийство мистера Баннета и должен выяснить – из чистой формальности, разумеется, – местонахождение в ночь с четверга на пятницу всех, кто был связан с покойным. Мистер Сорн ушел с вечеринки в двадцать три двадцать. Во сколько он явился домой? Примерно в половине двенадцатого?
– Да, зэр, минута в минуту. У нашей Берты тем вечером разболелись зубы, и я зидела з ней. Уж и намучалась она, бедняжка!
– Стало быть, вы за ним и заперли? – несколько удрученно спросил инспектор.
– Нет, зэр, он всегда запирает зам. Мистер Зорн часто гуляет по ночам. Зголько раз я ему говорила – ночной воздух никому не на пользу, но ему хоть бы что. Чудной джентльмен. Хотя за квартиру платит исправно.
– Он и в ту ночь гулял?
– Этого я не знаю. Вроде бы он збузгался по лестнице – я из-за нашей Берты всю ночь глаз не зомкнула. Тихонько так – он по ночам не шумит, чтобы нас не разбудить. Очень внимательный джентльмен, мистер Зорн, я вам згажу.
– Не сомневаюсь, – воодушевился инспектор. – То есть вы не слышали, как он выходил из дома?
– Нет, зэр, врать не буду, не злышала. Ох, зовсем забыла! Вот ведь дырявая голова! Вчера-то вечером, когда я принесла мистеру Зорну ужин, он мне и говорит: Пуф, говорит, – то есть он всегда меня так зовет, я считаю, это неуважение, но по нынешним временам жильцов выбирать не приходится, – Пуф, говорит, надеюсь, я вас вчера не разбудил? Я отвечаю, что взю ночь была с бедняжкой Бертой. А мистер Зорн объясняет: он, мол, заскучал и взял из гостиной книгу, чтобы лучше зпалось. Выходит, тогда-то я его и злышала.
– Уверен, так все и было, – промурлыкал инспектор. – Что ж, если покажете нам комнату, мы вас больше не задержим.
Комната Гэбриэла Сорна была наполнена странным металлическим шумом – как будто вы попали в некий механический муравейник. Разглядеть ее не представлялось возможным, поскольку темнота здесь стояла даже гуще, чем в прихожей.
«Адская машина, вот это что, – обреченно подумал Найджел. – Сорн решил взорвать все улики, а с ними и сыщиков. Ничего не скажешь, ловко придумано».
Миссис Пуф отдернула штору.
– Видно, мистер Зорн недавно писал стихи. Говорит, в темноте это завзегда легче.
– Вроде проявки фотографий? Дельная мысль. – За секунду до этого Найджел зажмурил глаза в ожидании неотвратимого взрыва, а теперь щурился, ослепленный внезапным солнцем.
– Чего только ни делают в темноте, да, мистер Стрейнджуэйс? – многозначительно произнес Тайлер.
– Ради бога, инспектор, не при даме, – запротестовал Найджел, медленно открывая глаза. – Вы разве не хотите сунуть бомбу в ведро воды, пока мы не взлетели на воздух?
– Бомбу! – подскочил инспектор. – Бомбу! Что еще за бомба? Вам голову напекло?
– А, прошу прощения. Вижу, что ошибся. Значит, Сорн питает слабость к часам… Интересно, сколько их здесь?
Найджел пошел вокруг комнаты, пересчитывая экспонаты.
– Слева направо идут: напольные часы; часы с кукушкой; два швейцарских хронометра, очень редкие и необычные, изображают соответственно гнома, стучащего по наковальне, и карету с неровным ходом заднего колеса; на камине – мраморные часы весом в тонну, увенчанные парой борцов без правил, не слишком старательных; также двое дорожных часов и настенные ходики с лепниной, нутром наружу; более скромный механизм, робко глядящий из красного плюша; такой же в зеленом плюше; и напоследок – часы со встроенным календарем и барометром, которые наверняка умеют предсказывать будущее и ежевечерне поддерживать разговор об урожайности свеклы. Подумать только, одиннадцать штук! И все принадлежат мистеру Сорну?
– Нет, зэр, – ответила миссис Пуф. – Это отцовские.
– Он коллекционер?
– Нет. Мой родитель – набожный христианин. Ему было видение, что Второе пришествие злучится в полночь третьего апреля прошлого года, и он, чтобы не ошибиться зо временем, стал ходить по аукционам, зкупая часы. Он расставил их в одном месте, так, что если бы какие вдруг вышли из здроя, он все равно бы знал, когда препоясать чресла. Потом, когда Второго пришествия не злучилось, у него рука не поднялась от них избавиться. Он, знаете ли, привык каждый день заводить их, но от огорчения уже не змог жить в этой комнате, и мы здали ее мистеру Зорну.
– Понимаю, – сказал Найджел.
Миссис Пуф, насколько позволяла ее фигура, сделала книксен и удалилась. Найджел обошел комнату. Диваны и стулья, с виду самые разные, были как на подбор неудобными. На книжной полке приютилась чрезвычайно пестрая компания: пьесы Шекспира стояли бок о бок с серьезным трудом «Как воспитать в себе уверенность», далее шли вводные лекции Фрейда, полное собрание стихов Эллы Уилер Уилкокс, переплетенное, очевидно, в эпонж пособие для начинающего велосипедиста, «Проповеди преподобного Сперджена», «Уход за мулами», «Из юнги в адмиралы», «Божественная комедия», «Письма Сакко и Ванцетти» и «Путешествие за успехом». На картинах были изображены в основном придворные сцены восемнадцатого века: чахоточные блондинки, раскинувшись на сельских скамейках или позируя у мраморных урн, слушали молодых людей небывалой внешности, облаченных в треуголки, сапоги для верховой езды и обтягивающие брюки. Некоторой компенсацией пресного содержания этих полотен служили висящие рядом подтяжки и копченая селедка.