Страница 4 из 103
— Начнем, Ипатыч. Авось, мне больше повезет.
— Ванька! — донесся из-за дверей голос приказчика.
— Вот и началась твоя служба, — вздохнул Ипатыч. — Проворь!
Ванька выскочил в коридор и тотчас услышал свой первый приказ:
— Беги к привратнику и спроси: будет ли к обеду Николай Угодник?
Ванька сорвался, было, к выходу, но затем остановился и замер, как вкопанный.
— Ты чего, ядрена вошь, застыл? Аль столбняк хватил?
— А зачем зазря бежать, дядька Федор? Николай Угодник по обедам не шастает, он на иконе сидит.
— Ты глянь на него, — рассмеялся приказчик. Смекнул-таки. Выходит, не дуралей. Меня ж больше дядькой не зови. Я для тебя — ваша милость. Уразумел.
— Уразумел, ваша милость.
— А коль так, выйдем во двор. Видишь у повети[9] груду расколотых дров? Собери в поленицу, и чтоб стояла, как Преображенский[10] солдат на часах.
Про Преображенского солдата Ванька, конечно же, ничего не знал, но спрашивать приказчика не стал, так как не раз помогал отцу собирать поленицу — «ни горбату и не кривобоку».
Ванька не успел выложить и трети поленицы, как к нему подошел Митька Косой.
— Дело к тебе есть, Ванька. Сбегай в кабак и принеси штоф водки.
Ванька пожал плечами.
— И рад бы, но Федор Калистратыч, сам видишь, на другое дело поставил. Да и дорогу в кабак я не ведаю.
— Дорогу в кабак не ведаешь? — насмешливо ощерил губастый рот Митька. — Да на Москве нет человека, кой бы кабаки не ведал. Самый ближний от нас у Мясницких ворот. Дуй!
— Не могу, — уперся Ванька. — Допрежь поленицу выложу.
— Ах, ты сучонок! — закипел Митька и с силой пнул сапогом уложенные дрова, да так, что они рассыпались. — Ты что, хочешь моим недругом стать? Беги в кабак, сказываю!
Ванька вспомнил слова Ипатыча: «Лучше с ним не связываться», и он взял гривенник.
— Две деньги сдачи принесешь. Не задерживайся!
Не успел Ванька добежать до кабака, как увидел смешную картину: двое дюжих молодцов выкинули из питейного заведения совершенного голого мужика.
— Изрыгай в лопухи свою блевотину.
Питух был мертвецки пьян.
Подле кабака толпились бражники: кудлатые, осовелые; некоторые, рухнув у крыльца, спали непробудным сном, другие ползали на карачках, тужась подняться на ноги.
Кабак же гудел. За грязными, щербатыми, залитыми вином столами сидели питухи. Сумеречно, чадят факелы в поставцах, пляшут по закопченным стенам уродливые тени.
Смрадно, пахнет неистребимой кислой вонью, пивом и водкой. Меж столов снуют кабацкие ярыжки: унимают задиристых бражников, выдворяют вконец опьяневших на улицу, подносят от стойки немудрящую закуску, медные чарки и оловянные стаканы, косушки [11]и штофы. Сами наподгуле, дерзкие.
Закупив штоф, Ванька торопко поспешил ко двору Филатьева. Не успел свернуть в Козловский переулок, как на него напали четверо мужиков, шагавшие за ним от питейного заведения. Лохматые, с сизыми носами, в драной одежонке.
— Отдай штоф!
Голос пропитой, хриплый.
— И не подумаю.
— Бей его, ребятушки!
Ванька отчаянно сопротивлялся, но где уж ему устоять супротив четверых мужиков. Вернулся к дому купца чуть живехоньким, а Митька Косой тут, как тут.
— Где штоф? — рявкнул холоп.
— Мужики в переулке отобрали да еще отволтузили.
— Сучонок! — вновь рявкнул Митька и двинул увесистым кулачищем Ваньке по лицу. Недовольный холоп побрел на конюшенный двор, а Ванька, утирая рукавом посконной рубахи кровь с лица, пошел к разваленной поленице, но на этом его напасти не завершились, так как вскоре подле него вновь вырос приказчик.
— Это ты так дрова укладываешь? Бездельник!.. А чего харя в крови? Кто?
Ванька потупился.
— Кто, спрашиваю?
— Не скажу.
Приказчик выхватил из-за голенища сапога плетку и ожег ею спину юноты.
Глава 5
Зарядье
Миновало семь лет. Ванька заметно вырос, раздался в плечах, налился силой, но ничего в его жизни не изменилось, «поскольку от господина своего вместо награждения и милостей несносные бои получал».
Озлобился Ванька, и все чаще стал задумываться над своей неудавшейся жизнью. Ну почему, почему ему так не везет? Кажись, лодыря не гонял, любую работу норовил выполнить исправно, но не было дня, чтобы он не попадал в какие-нибудь нелепые истории, кои завершались тумаками.
Взять вчерашний день. Приказчик Федор Столбунец велел принести в каменную лавку мешок турецкого нюхательного табаку, коим (со времн царя Петра) увлекались многие московские дворяне.
Доставил бы из лабаза благополучно, если бы на пути не встретился Митька Косой. Тот взял да и хлестнул по рогожному мешку своей плеткой. Хохотнул, скаля свои острые выпуклые зубы.
— Проворь, Ванька, приказчик заждался.
Хлестнул ради озорства, но с такой силой, что тугой мешок треснул и табак посыпался на землю.
Тут Ванька не удержался: годами накопленная злость на холопа выплеснулась злыми словами:
— Ты чего, гад, делаешь? В харю захотел!
— Чего-чего? — поразился Митька. — Это что за вошь на меня рот раззявила? Да я тебя, сучонок, в кровь исполосую!
— С коня-то и дурак сможет. Сойди на землю, вот тогда и поквитаемся.
Обозленный Митька с коня сошел и тотчас взмахнул на супротивника плеткой, но Ванька успел перехватить кисть его руки, да так ее сдавил, что плетка вывалилась.
— Сучонок, — прохрипел холоп и немедля был повержен наземь.
Изумленный Митька с окровавленным лицом оставался лежать на тропинке, а Ванька переломил через колено рукоять плетки и понес лопнувший мешок к лавке. Спохватился о просыпанном табаке только тогда, когда торговый сиделец с бранью накинулся на него:
— Ополоумел, паршивец! Ты чего мне подсунул? Табак воруешь?!
Ванька уже знал, что турецкий табак имел громадную цену.
— Чего молчишь? Почитай, два фунта спер!
— И понюшки не брал… Не приметил, что мешок худой. По дороге малость высыпался.
— По дороге?.. А ну пойдем, глянем, паршивец. Коль набрехал, приказчик из тебя кишки выдавит.
Сиделец закрыл на пудовый замок лавку и потянул Ваньку за рукав рубахи.
— Пойдем, пойдем, вор.
Вины Ваньки не оказалось, но наказания избежать не удалось. Приказчик стеганул его батогом и назидательно произнес:
— Ты куда смотрел, дурья башка? Нешто порчу в лабазе не заметил?
— Не заметил, ваша милость.
— А чтобы в другой раз моргалы не дрыхли, а бдели — запоминай науку.
Батог загулял по Ванькиной спине. К битью он давно привык, мог и не такое выдержать.
Митька же Косой, бывший неподалеку, с кривой ухмылкой взирал на Ваньку и, пожалуй, впервые без язвы подумал: «А парень, кажись, на кляузы не способен. Сколь бы его не шпынял, знай, помалкивает, лишь злющими глазами сверкает».
Было на что злиться Ваньке Осипову, и не только на Митьку Косого. Злился, казалось, на весь мир: на приказчиков, купцов, фабрикантов-заводчиков, знатных людей Москвы. Все они кровопивцы-паразиты, живут в роскоши и измываются над своими дворовыми.
А откуда богатство им свалилось? На обмане, на обвесе, на выколачивании последних деньжонок из крепостных.
Как-то услышал речь господина полковника, Ивана Ивановича Пашкова, кой был частым гостем Филатьева.
— Поместье у меня, Петр Дмитрич, не столь и велико, но я мужика в крепкой узде держу. На оброк посадил, тем и живу.
— Чай, оброк-то немалый?
— Да уж спуску не даю, но голодом мужики не пухнут, хотя моего приказчика того гляди, дрекольем побьют.
— А коль побьют?
— Пусть попробуют. Заведу на двор и собаками затравлю. У меня не забунтуют. Подлые людишки!..
«Подлые людишки, — с горечью усмехнулся Ванька. — Вот и он никчемный подлый человек, как и все люди, представляющие бедноту. Их же превеликое множество, которые поят и кормят, обувают и одевают горстку богатеев. Паразиты они и упыри, кои только и знают нечестным путем добывать свое богатство.
9
Поветь — нежилая пристройка к дому сзади над хлевом, для хранения скотского корма, земледельческих орудий, дровней, телег и других хозяйственных принадлежностей; здесь же устраивают и клеть. Иногда поветь означает чердак, сарай, сенник, крышу над двором, крытый теплый двор и навес.
10
Преображенский лейб-гвардии полк— сформирован царем Петром I в 1687 г. из потешных войск села Преображенского, от которого и получил свое наименование.
11
Косушка — четвертинка.