Страница 92 из 141
И этот человек, в котором заключалось всё его… нет, не счастье — доверие, лежал почти рядом, в каком-то метре, за перегородкой.
Джона захлестнуло какое-то чувство… нет, очень далёкое от нежности, но чем-то неимоверно напоминающее её. Он вспомнил их сегодняшний разговор; наверное, они сказали друг другу только треть того, что хотели; но не высказанное пока не зудило в душе, так что, наверное, для этого будет своё время. Константина же теперь уже не могло что-либо напугать или удивить — после сегодняшнего открытия, пусть никому и непонятного, он уже стал абсолютно спокоен. Теперь, как уже известно читателю, его стали крупно интересовать более бытовые проблемы: нужно было и Чеса поднять, и где-то пропитание находить, не занимая у Молл. Всё это теперь стало куда важнее.
Была глубокая ночь, когда Константин заметил сквозь полудрёму, что Чес встал с кровати и поплёлся на выход; поначалу Джон даже не стал обращать внимания, но, когда дверь открылась и послышался глухой стук, сразу же вскочил и побежал туда. Парень, едва выйдя за порог, потерял сознание, растянувшись на земле. Константину ещё давно перестали нравиться эти частые обмороки, но сейчас это сильно взволновало его. Он аккуратно поднял Чеса и, перекинув его руку себе за шею, понёс на кровать. Было жутко темно, но он смог уложить его. Лицо Креймера не было видно, но Джон чувствовал, что на нём сейчас выражение одного только бесконечного страдания. Его рука сама потянулась ко лбу; кожа была горячей, что было признаком очень плохим. Ещё вчера с ним всё было хорошо; Джон начинал винить себя, винить эту деревню, винить тех, кто не может найти лекарства даже за высокую цену, которую он был готов уплатить без промедления. Парнишка угасал прямо на его руках, а он снова был беспомощен. Когда он угасал на руках у Чеса, тот знал, что делать; разве такую ли поддержку желал парень?
Джону теперь казалось, что тот вообще ничего не желал в ответ — до такой степени была бескорыстна его помощь. Пока он думал обо всём этом, Чес слегка зашевелился.
— Джон… — как всегда тихо позвал его голос, — Джон, ты… кажется, немного напугался. Не волнуйся. Ты же знаешь: это нехитрое дело для меня — упасть в обморок.
— Это происходит слишком часто. Кажется, ко врачу завтра пойдёшь ты, — Джон не мог различить в темноте, но точно знал, что парнишка сейчас усмехается — как будто всё в порядке. Эта весёлость больного заставляла его едва сдерживать горечь в голосе.
— Но сейчас… не переживай, Джонни, — его рука заметно потянулась к нему и легонько коснулась его щеки; Константин вздрогнул: и это странное «Джонни», которым бы он никому не позволил себя называть, и прикосновение, заставившее его душу свернуться клубком были очень необычны и… нежны.
— Ты всё равно не сможешь помочь мне хоть чем-нибудь именно в эту минуту. Не вини себя, — Креймер тяжко вздохнул и стал опускать руку; но разве Джон мог не совершить это банальное действие? Секунда, и ладонь Чеса была в его ладони; горячее остывало в холодном.
— Джон… — произнёс на выдохе; в этот момент лунный свет заглянул в окошко и слегка осветил комнату; бледное лицо стало казаться ещё более бледным, но губы держались в искренней улыбке. Константин держал ладонь у себя на коленях и не мог отпустить.
— Да?
— Знаешь… ты же ведь знаешь, что я не люблю жаловаться. Но в этот момент мне и правда не очень хорошо…
— Давай я схожу за врачом в ту больницу, где ты лежал! — Константин, не медля ни минуты, вскочил было с места; рука, которую он отпустил, крепко сжала его ладонь и легко, почти едва заметно, потянула к себе.
— Не надо… — он вздохнул, продолжая тянуть Джона к себе; тот наконец сдался и присел обратно. — Не нужно… это всё мне сейчас не поможет. К тому же, навряд ли у них есть такое понятие, как дежурный врач… Нет, Джон… не это мне сейчас поможет. И ты догадываешься…
— Неужели?..
— Ты, — в комнате стало слегка светлее, Константин смог увидеть эти внимательные, полные нежности глаза. — Ты… сможешь помочь мне. Разве это не было понятно? — легко усмехнулся и прижал его ладонь к себе, на уровень часто вздымающейся груди; Джон ощутил под тканью футболки размеренно колотящееся сердце. Наверное, это был один из запоминающихся моментов его жизни; и один из самых лучших, несмотря на все причины, доказывающие обратное. Слишком легким было воспоминание, пришедшее к нему, чтобы ощутить его; слишком тяжёлым — чтобы пододвинуть ближе к себе. Константин впервые (а может, и вовсе не впервые) ощутил на своей шкуре какое-то новое откровенное чувство.
— Побудь со мной всего лишь десять минут, и ты увидишь, что жар спадёт, а моё состояние в общем улучшится. Мне уже хорошо, Джон… оттого, что я сегодня сказал тебе, — глаза, на время речи прикрытые, открылись, а улыбка вновь сияла на губах. — Теперь я могу говорить тебе всё, что у меня на сердце. Но делает меня счастливее твоё отношение… Мне казалось, что после известных событий лёд в твоём сердце не растопить. Но ты так заботлив…
— У меня больше никого не осталось… почти.
— А у меня просто никого… только ты, Джон. И только недавно я, как последний дурак, понял, что ты был единственным для меня… а теперь смейся — всегда! — конечно, было уже давно не до смеху, но Чес усмехнулся. Константин же сделался даже печальнее — значит, не только последние дни он портил своему бывшему водителю жизнь, а всегда.
— Зря я портил тебе жизнь… и бегал от тебя, — Джон свободной рукой утёр испарину с его горячего лба. — Мне не было достаточно твоей преданности и доброты, обычной жизни и будней; мне, чтобы понять такие простые истины, оказались нужны разрушения, конец миру, твоя болезнь и твой нежный взгляд. И ещё куча страданий, испытаний, тонны моего скверного характера. Я такого человека уже давно бы послал.
— Ну, Джон… — Чес улыбался, не отпускал его ладонь, переплетая свои пальцы с его, — ты был таким всегда. И мне грех не знать, каково с тобой. Я шёл на опасности осознанно…
— Ради чего, скажи, ради чего?.. — не смог не спросить Константин, с некоторой жалостью на него смотря. — Неужто ради общения с… таким человеком, как я? Все эти страдания?.. Просто ответь, безумец…
— Нет, Джон, не ради общения, не ради твоей благосклонности, дружбы или чего-то ещё… Ради того, что скрывалось здесь… — он указал рукой на уровень его сердца, — ради того… что ты считал самым отвратительным в себе, самым сгнившим. Не буду оспаривать, что это совсем не так — отчасти так… но я ведь ещё тот чёртов мазохист! — Креймер тихонько рассмеялся; Джон заразился его смехом и также усмехнулся. Несмотря на тяжёлый день и на нелёгкий следующий, спать не хотелось; хотелось слушать этого безумца, сжимать его ладонь, глядеть в его уставшие, но весёлые глаза и вместе с ним делить эту странную ночь. Константин только после смеха ощутил: пусть парень всё и обращал в шутку, его слова были серьёзны, серьёзны настолько, что при одной только мысли о них не оставалось желания ни смеяться, ни думать обо всём этом наивно, ни бросать на самотёк; оставалось только одно — сесть и задуматься, хоть мысли и ускальзывали от него, как влажные камешки из ладони.
Джон не решился что-либо ответить на эти слова напарника — слишком… слишком всё мутилось в его душе при этих речах, что ответа он не мог там найти. Они помолчали несколько минут; руки их продолжали быть сцепленными — казалось, такой мелочи они уже и подавно не замечали. Наконец Константин заговорил:
— Завтра ты точно никуда не идёшь работать… Лежи дома. Осталось только что-нибудь придумать на завтрак… у нас вообще нет съестных припасов. И денег. Сегодняшний ужин мне пришлось занять у Молл… завтрак, видимо, тоже придётся. Видишь, всё непросто… Но, благо, что если ты работаешь, то тебе точно дают обед.
— Джон… признайся: ты вчера не ел. Ты всё отдал мне. И завтрак отдашь мне, взяв из него какие-нибудь крохи. Я боюсь за тебя: твой желудок уже давно не видел нормальной еды, — Чес пытался встретить его взгляд и чуть сильно сжал его руку, но Константин смотрел вниз и молчал. Он не мог говорить об этом — это было для него слишком важно; сам он, считал, справится. Все его страхи теперь были только за бывшего водителя.