На осколках цивилизации

— Ничего… я и за это очень благодарен вам. Мне не остаётся выбора, кроме как начать с завтрашнего дня работать. Скажите, какая работа здесь самая высокооплачиваемая, несмотря на риски? — Джон точно не понимал откуда, но уже знал ответ.

— Если несмотря на риски… то, конечно, строитель подземных убежищ! Но, Джон… — она горько усмехнулась, покачав головой; взгляд её вмиг потух, — там нет точной уверенности, что именно на тебя не обвалится выкопанное. Сами руководители, будучи неплохими геологами или просто строителями, не знают и не могут иногда предугадать многих смертей. Если отправитесь туда, будьте осторожны. Очень осторожны. Мой двоюродный брат там погиб…

— Сожалею… — Джон нахмурился и вздохнул. — Но я всё же пойду туда. Я не могу позволить Чесу и дальше находиться без нужных ему лекарств.

— Берегите себя… — грустно улыбнувшись, пожелала Молл.

Вскоре они допили чай; Джон сказал ещё раз спасибо, взял порцию ужина и поплёлся обратно. Он был крупно доволен тем, что сумел добыть еды Креймеру — продолжать и дальше морить его голодом было опасно. Он порой начинал жалеть, что не оставил парнишку в больнице — там бы тот всегда, худо-бедно, но был бы обеспечен едой. Хотя вид палаты что-то не очень успокоил Джона… Он хотел думать, что поступил правильно, забрав его; возможно, это отчасти неправильное решение всё-таки имело вескую причину: держать того рядом с собой было куда спокойнее, чем в какой-то захудалой подземке, наспех оборудованной под больницу.

Стало куда темнее; на улицах ажиотаж усилился в разы. Теперь мини-городок напоминал даже какой-то средневековый не только полуобвалившейся мощёной дорожкой и выбросами нечистот прямо на улицу, но и самими людьми, ставшими хамоватыми, совсем дурными и скупыми. Спорили почти на каждом шагу; жестокость встречалась чуть реже, но уже от того «реже» и становилось страшно.

Их дом находился чуть поодаль от дороги, ровно на её изгибе; они были вдали от изнуряющего шума рынков, но могли вполне наблюдать за происходящим через маленькие оконца, которые с горем пополам удалось отмыть. Джон наконец дошёл и открыл дверь; но кое-что совсем неожиданно и очень изрядно сбило ему его приподнятое настроение.

Дома не было никого.

Джону почему-то с горечью вспомнился тот день, когда он проснулся и не нашёл Чеса, а потом… многие и многие последствия потом, о которых уже и не хотелось вспоминать, хотя плоды их он пожинал сегодня. Какая-то лёгкая паника проникла в его уже измотанное и одряхлевшее от треволнений сердце, проникла лениво, медленно, тяжело. Уже как бы и не хотелось её принимать и будь она от какого другого события, Джон бы её даже и не заметил. Но так как это было связано с Чесом, он ощущал неприятную тяжесть и ещё более отвратительное клокотание у себя в грудной клетке.

В доме стало заметно мрачнее, и… он сам усмехнулся — и печальнее. Да. Он прошёл вглубь и дошёл до своей кровати, плюхнувшись на ней и поставив бокс с едой на свой столик. Конечно, теперь Чес не мог куда-то сбежать да и… если б он хотел, Джон бы знал. Но теперь уже и правда видел его насквозь, и в том тёплом взгляде не было желания бежать, только одна бесконечная покорность. Волноваться было глупо, а возникшая паника, скорее всего, была лишь слабым отголоском прошлого.

Однако не успел он даже подумать о чём-то хоть сколько-нибудь здравом, дверь, которую он не закрыл, открылась, и на пороге появился Чес — довольный чем-то, но уставший. Заметив согнувшуюся фигуру Джона, он тут же нахмурился, закрыл дверь откуда-то взявшимися у него запасными ключами и после подошёл к нему.

— Ты, наверно…

— Нет.

Джон поднял на него свой взгляд и кивнул в знак подтверждения. Чес совсем незаметно улыбнулся.

— Ладно… когда я проснулся, тебя не было. Я ходил искал врача в больнице. И нашёл. И даже договорился, чтобы он тебя осмотрел. Нужно будет подойти завтра после полудня.

— Спасибо, — Джон усмехнулся; Креймер уселся рядом с ним на кровать. Свою совсем глупую для теперешнего положения тревогу Константин решил замять, но его бывший водитель наверняка видел это, если не понял уже причины.

— Я взял еды. Можешь поужинать.

Чес только заметил это и тут же оживился.

— Ого, да это просто находка! У меня уже в животе урчало… — он схватил пластиковый бокс с его столика и открыл, а потом задумался. — А ты?..

— Я ел. Не беспокойся, — Джону было достаточно натолкнуться на этот проницательный взгляд, чтобы понять, что его ложь разгадана. Но Чес не стал спорить, молча склонился над своим ужином, состоящим из картошки, стейка, салата и булки.

— Я договорился насчёт твоих лекарств. А ещё завтра я иду работать строителем подземных убежищ.

— Вот как… а тебе не будет сложно? Просто, если я не ошибаюсь, это опасная работа. Если ты это делаешь ради моих лекарств, то…

— Тебя, — Джон даже с некоторой суровостью глянул на него.

— Что?

— Ради тебя. А не лекарств, — в ту минуту уже никто бы не смог узнать бывшего повелителя тьмы. Чес, что удивительно, даже смутился; Константин же просто был пресыщен ложью. Пора было уже к таким годам научиться говорить правду!..

Парень вновь молчал, лишь ковыряясь пластиковой вилкой в картошке. Джон вздохнул, но с каким-то облегчением глянул на него — тот с аппетитом поглощал еду, что говорило отнюдь не об упадке здоровья.

В их новом жилище даже днём было сумрачно; к ночи вообще было почти ничего не видать. Джон кое-как смог открыть шкаф в кухне и отыскать в нём полупустую коробку спичек и одну немного оплавившуюся свечу. Освещала она до жути мало, будучи не в силах прорвать слегка влажноватый сумрак в комнате, но давала хоть какой-то светлый островок в этой тьме. Джон решил поставить её на стол и подозвал Чеса сюда — нечего тому было есть на его кровати.

Они посидели так немного, говорили о всякой ерунде, касающейся их нового местожительства; впервые за много дней, проведённых в этом кошмаре, Джон не ощущал тревоги при общении с бывшим напарником — слова теперь лились свободно, пускай эта свобода и была получена путём жёстких страданий. Прошлого для них уже не существовало — было только умиротворённое настоящее. И в этом настоящем, кажется, хотелось бы плавать вечно; только вот настоящее имеет свойство примерять одёжку будущего. А будущее для них уже точно не могло иметь светлые оттенки…

Перед сном Джону часто вспоминались какие-то моменты с прошлых дней, недель: как они с Чесом сбегали от самой первой странной группы, как потом ночевали в бывшем клубе, который вскоре оказался погребён под обломками, как и все его жители, и как они пытались вылезти через вентиляцию, где почти что заживо не похоронили себя; и как потом встречали рассвет — конечно, тогда Джон не хотел это принимать, но он чувствовал себя самым счастливым; он вспоминал их поход до детсада, а потом… потом, эти недели две, не больше, он уже не хотел вспоминать — могло пройти сколь угодно, но шок от смерти дочери его не покидал; однако он прекрасно помнил заботу Чеса, наверное, единственное, что вызывало у него теперь светло-грустные эмоции; помнил, как тот, несмотря на своё всё ухудшающееся здоровье, заставлял его есть, хлопотал о похоронах, искал гроб, копал… а потом они вместе стояли на могиле, и Джон курил… кажется, тогда закурил впервые за несколько лет; и Чес тоже; а потом они всю ночь просидели вдвоём, замёрзли, как собаки, но были почему-то не огорчены этим. А потом они вновь шли и спасались и снова шли… Где-то в середине этой истории Джону вдруг брякнуло в голову, что сближаться с тем, кто был во всё это трудное время рядом, опасно, что им будто бы не о чем говорить; он спутал то величественное молчание, которого добиться очень сложно и которое говорит единственно об одном — о крупном, редком в этом мире типе доверия, спутал с тем, что называется неловким молчанием между едва знакомыми людьми. Спутал, отгородился, стал вести себя, как тварь; только когда стал искать его, всё резко понял. И теперь уже не жалел, что предал себя ради такого человека, которого каждый из нас пусть тайно, но хоть в душе ищет и жаждет найти.