Страница 89 из 141
========== Глава 20. Уютность. ==========
Я потянулся через пространство, которое нас разделяло — меньше фута и больше, чем вселенная ©.
Над ними быстро пролетали тучи, солнце заманчиво грело, если только не было заслонено ими; холодной ветер обдувал их и так покрасневшие лица. Джон прикрывал глаза и слушал дыхание парнишки: неровное, глубокое, кажется, болезненное. Он провёл рукой по своим грязным, слипшимся волосам-сосулькам; тогда ему отчего-то сильно захотелось посмотреть на себя в зеркало, хотя какое-то страшное предчувствие останавливало его делать это — его лицо и так-то не отличалось особой красотой, а после всего этого ужаса оно наверняка только подурнело.
— Скажи честно, я внешне сильно изменился? — слова вырвались легко, без, как в прошлом, нудных раздумываний над каждой буквой перед предложением в три слова; Джон понимал, что даже если б начал говорить про что-то другое, про какой-то отстранённый бред, Чес бы его выслушал спокойно и даже ответил.
— Ну… изменился. Знаешь, ты выглядишь куда старше. И это не потому, что появились морщины или складки или цвет лица стал серым, а потому что теперь твои глаза смотрят не иначе, как печально. Невыразимо печально. У тебя будто взгляд старика… хотя так посмотришь — вроде ещё молодой мужчина.
— Что ж… — Джон хмыкнул, — тогда я в этом не одинок. Правда?
— Правда… — улыбаясь и прикрыв глаза, отвечал Чес, откинувшись на стену домика и принимая на своё бледное лицо солнечные лучи. — Наверное, я больше не похож на того Чеса, который так нравился тебе своей безбашенностью; как видишь, слова мои теперь как-то по-глупому умны, а огоньки в глазах задул ветер перемен. Но что поделать, Джон, что поделать…
— Тебе нужно просто отдохнуть. Я пойду, разогрею воду и для тебя в бане. Как думаешь, сколько килограммов грязи на нас и нашей одежде? — Джон привстал, потянувшись; Чес, не открывая глаз, усмехнулся и ответил:
— Наверное, два.
Конечно, это было жуткой неправдой, но кто не любил посходить с ума вдвоём? Вот они как-то полюбили, точнее, это стало их жизненным кредо, кажется.
Джон сказал Чесу, чтобы тот подходил в скором времени, а сам пошёл в сторону бани, вверх по улице, как и сказала Молл. Увы и ах, но никакой одежды, кроме этой, уже давно отслужившей свой срок, у них не было; Константин с какой-то грустью прощупывал грязную, местами рваную, но в чём-то ещё похожую на пальто тряпку на себе — вот и всё, что осталось от прошлого величия. Так же ведь и в его душе, верно? Джон уже не мог не соглашаться. Но радостно было хотя бы вот от какой мысли: начиная с этого времени его голову займут только бытовые проблемы — где заработать побольше, как распределить доходы, скопить на нужные лекарства, где покупать еду подешевле, как выходить Креймера, если врач тут навряд ли имеется. И всё. И это радовало. Бывает такой момент в жизни, когда начинаешь радоваться тому, что после долгих моральных передряг, после психологических кругов Ада и священного костра душевной инквизиции, что в конце концов сжигает всё, что там было, доброго и злого, хочется просто отдыха, просто отвлечься на насущие дела и, возможно, пустить своё житьё в гору, стать хорошим хозяином; но только, Боже упаси, не думать о прошлом, не думать о тех поступках, о недавнем, что опять вводит в обугленную пучину страданий.
Джон был почти счастлив, окунаясь в эту малость нищенскую, чисто материальную, хлопотную, тревожную, но для него — спасительную жизнь.
Ноги едва несли, особенно в небольшую горку, где и находились бани; открывшееся во время уборки второе дыхание быстро закрылось, оставив место лишь бесконечной усталости и измождённости. Наконец Джон дошёл; бани представляли собой что-то наподобие сарая, похожего на их домик, только много больше, раза в три или четыре; находились они по левую сторону от дороги, на двери имели белую дощечку с намалёванным на ней красными буквами едва читаемым названием, где всё-таки ниже чуть ли не маркером было чёрным написано «Баня». На крыльце сидел, видимо, охранник. Завидев Джона, подходящего к нему, он мигом встал и пропустил его.
— Есть свободные места? — спросил он.
— Да, — ответил охранник, — только осталось два. И вам бы воду принести — всё использовали почти. Колодец за зданием.
Джон кивнул и про себя усмехнулся: два места! Как будто только их и ждали…
Честно говоря, он мало запомнил из того похода в умывальню — просто зверски устал; в памяти остались лишь какие-то обрывки… Например, когда он доносил последнее ведро вода, то проходил мимо зеркала и невольно остановился. Нельзя сказать, что на него смотрел вообще другой человек, изменившийся в дурную сторону, но… там точно не было больше того довольного здорового лица и блестящих глаз, выражения пресыщения и ехидной глупой улыбки, которые он сто процентов имел до самого выхода из дома в то роковое утро, когда ему пришлось многое поменять в своей жизни, особенно к вечеру, вместе со встречей с Чесом… В запотевшем зеркале виднелось обыкновенное лицо, казавшееся, быть может, чуть старше лишь от слоя пыли и грязи на нём; но отрицать глубокой перемены в своих глазах, теперь осунувшихся и поблёкших, он не мог. Если бы на него посмотрел кто-то из его прежних знакомых или Кейт, они бы сказали: ты либо совсем потерял себя, либо понял за этот короткий промежуток времени то, что люди понимают только к концу своих жизней. Но здесь не было правильного ответа, думал Джон, ни то, ни другое. Он отнюдь не терял себя, и он точно, прости Господи, не был тем оригиналом, который всё резко осознал; возможно, он просто-напросто нашёл себя, именно нашёл, и если и понял что, то только то, что и должен был понять в этом возрасте. Вот и вся разгадка. Здесь не было ничего необычного — наступило то, что обязательно должно было наступить.
Когда воды была согрета, подошёл Чес; Джон отчего-то внимательнее пригляделся к нему, хотя освещения внутри не хватало — только свечи и тусклый свет от плотно зашторенных занавесок, и понял: вот у кого точно произошла целая революция в душе. Но прошла едва заметно для окружающих; только Чес мог видеть её результаты, а Джон — лишь отношение Чеса к этому через его глаза, в которых теперь, увы, и правда больше не было ничего от прошлого.
Внутри баня была разделена ширмами на девять или десять маленьких зон; отовсюду шёл пар, слышались плескания, где-то даже полушутливая песня. Женская баня находилась напротив — такой же домишка, только пожелтее. Полотенца, к счастью, можно было взять здесь, только потом с возвратом и в чистом виде. Джон перенёс все тазы с водой для Чеса в его дальнюю кабинку, а потом — для себя, которая находилась почти у входа в раздевалку. Здесь было жутко влажно и жарко, поэтому вмиг вставшие дыбом пыльные волосы размякли, и грязь струйкой стала стекать по лицу. Как Джон понял, внутри каждой такой кабинки был поставлен мини-камин со слабым огоньком, где можно было подогреть остывающую воду; кроме того, в конце бани всегда поддерживался огонь в огромной печи.
Константин вспоминал самый последний раз, когда умывался: это было где-то после или перед похорон Дженни. Тогда была только бутылка воды, кусок мыла и старая бритва, которая исцарапала его щёки и подбородок до ужаса. Теперь это казалось таким давним, хотя на деле прошло не более пяти дней. Джон просто сбился со счёту нынче. Однако какая-то радость от неожиданного уюта всё равно согревало его почти охладевшее к удобству сердце.
Удивительно, как порой мытьё способствует очищению не только внешнему; кажется, почти чёрные воды вперемешку с пеной лились не только с его головы, но и с души. Когда он оделся в чистую, выстиранную им заранее одежду и глянул в зеркало, то увидел там уже посвежевшего, гладко выбритого мужчину, но с теми же глазами старика, как ни улыбайся и ни мойся; пройтись мочалкой по душе в прямом смысле всё-таки нельзя.
Сразу же после него вышел Креймер: он тоже стал выглядеть куда более здоровым, но по усталой походке всё же была видна его болезнь. Одежда на нём была слегка влажновата — видимо, догадался постирать не сразу. Чес скользнул взглядом по его телу и остановился на плече, том самом, раненом.