Страница 84 из 141
— Ты как хочешь, но я признаю тебя… другом, самым близким человеком, который у меня когда-либо был. Часто в прошлом я хотел скрывать это, иногда из-за гордости (ведь слышать твои издёвки было порой невозможно), иногда из-за невозможности признать это, а иногда у меня не было просто доказательств — только твой сарказм как антипричина. Я также хотел убежать, забыть, уйти и никогда не вспоминать… но оно бумерангом вернулось мне, как бы напомнив, что от судьбы не убежать, — Чес выдохнул, улыбнулся. — Теперь ты всё видишь и знаешь. Я, конечно, представляю, что для того Джона Константина это всё как ненужная и слишком тяжёлая ноша — быть кому-то близким, но… ведь мы оба знаем, какой ты сейчас. И, надеюсь, сегодняшний ты куда более милосердный… и понимающий. Даже если не так, я не откажусь. И пускай жизнь полетит к чертям! Надоело!..
Глаза парнишки подёрнулись безумным блеском, дикая улыбка наползла на губы; свою руку с его пальто он так и не убрал, а наоборот, прижался сильнее и ещё ближе. Джон для чего-то схватил его ниже локтя и не мог произнести и слова; роковое и неимоверно опасное уже прозвучало для него. Опасения подтвердились. Мир рухнул? Как бы не так. Но что-то всё равно «доупало» на место того горящего пламени.
Чес был близко; дыхание было мелким, едва слышным и различимым, но доходило до него явно; встревоженное лицо — не более чем в десяти сантиметрах. И почему в такие моменты на ум приходят точные цифры, противоположности обезумевшему состоянию?
— Господи, наверное, это известно как дважды два, но всё-таки скажу: естественно, я не требую взаимности. Я, как последний из эгоистов, позаботился здесь только о себе, — горько улыбнулся; Джон покачал головой, понимая, как заблуждается парнишка — кто здесь главный эгоцентрист, уже понятно давно.
— Поэтому… я хотел завершить это хотя бы так, — Джон только сейчас ощутил, как тряслась рука, которую он держал; нет, он сам ненавидел жалость, но в тот момент именно она и какое-то ещё другое, более нежное для него чувство возникли в его душе. Да и, глядя на эти доверившиеся глаза, невозможно было испытать другого. Джон не смог не переступить через себя… не смог. Осталось лишь только мысленно сказать «Я проиграл!» и поднять белый флаг. Он выдавил из себя совсем не добрую ухмылку (на более не был способен в тот момент) и, потянув Чеса на себя, прижал его к себе одной свободной рукой; он прошлый как бы окончательно умер в тот момент — это был якобы парад в честь столь горькой победы. Ему хотелось качать головой, усмехаться, говорить, что это не так, что это, как всегда, временно; но мигом переставший дрожать парнишка впереди говорил о другом — о том, что нечто твёрдое и отвратительное всё-таки переломилось в нём тогда.
Стало тепло и спокойно; если раньше душа тревожно металась из стороны в сторону, будучи подогреваемая разными сомнениями, то теперь, когда уже всё встало на свои неприятные, но всё же постоянные места, стало вмиг всё так ясно и понятно, так хорошо, что Джон позабыл о всяких приличиях, о том, что должен был сказать хоть что-нибудь в ответ, что время вовсе не резиновое, а имеет границы, дальше которых — пока нельзя. Всё вылетело из его головы, как только к нему прижался Чес — тёплый, успокоившийся, положивший голову к нему на плечо; Джон не смог убрать руку с его локтя, ею притягивая парня к себе. Другой он придерживал парня за плечи, мягко касаясь его головы и почему-то слипшихся грязных волос. Чес дышал неровно, судорожно, так, когда маленький ребёнок плачет и не может набрать достаточно воздуха в лёгкие; но он не плакал, отнюдь — только проглатывал эту боль и наверняка горько улыбался. «Джон…» — изредка шёпотом выдавливал он из себя и вновь утыкался носом в плечо, не имея пока никаких сил — ни моральных, ни физических, чтобы оторваться от него.
Константин чувствовал свою слабость, в чём-то похожую на происходящее с парнишкой, чувствовал этот ужас, сам нельзя сказать, что не боялся, но таки ощущал провал в себе — так бывает после урагана, когда вроде бы всё прошло, но тревожное чувство осталось. Правда, оно казалось уже таким мелким и малозначащим… Джон прижал Чеса к себе, плюя на себя и на свою гордость и на то, каким он уже представляется в глазах парнишки; стало абсолютно всё равно, когда тело впереди мягко подалось, а бледные пальцы с каким-то упорством схватили его за пальто. Джон носом касался его волос, пропитанных сигаретным дымом, пылью и сыростью, и чувствовал себя вполне удовлетворённым данной ситуацией. Пускай это объятие совсем убьёт его, зато хоть впервые в жизни он делает что-то, считаясь, наконец, с сердцем. И оно заколотилось чуточку быстрее — нет, совсем зайтись в бешеном ритме оно по определению не могло, но даже эта новая частота говорила о многом… например, о том, что Джон впервые не отрицал глупых истин, а покорился им, позволив Креймеру наконец не чувствовать себя обделённым идиотом. Ведь был ещё один такой же смешной идиот, который, к тому же, долгое время портил другому нервишки…
Джон зашептал:
— Пожалуйста, не заставляй меня говорить это вслух… ты ведь сам всё видишь… — Чес усиленно замотал головой, вновь наверняка глотая невысказанное и априори болезненное. А Джон… что мог ещё сказать Джон Константин? Разве сознаться ещё? Нет, кажется, он уже наговорил кучу несерьёзностей; совсем предавать себя не хотелось, поэтому он ограничился лишь этим. Впрочем, даже это затянувшееся объятие с каждой лишней секундой увлекало его сильнее, туда, вглубь, в глухую и глубокую яму отчаяния; и вот уже даже думалось: а отчаяния ли? Джон улыбался, понимая, что попал и уже очень давно. Осталось лишь с треском признать это… но он для этого не так прост.
Наконец дальнейшее бездействие уже казалось натянутым и глупым; да и обнимать своего бывшего водителя так долго становилось уже неприличным. Чес отстранился сам, но ещё долго стоял близко к нему, смотря в его глаза и почему-то не имея возможности сделать ещё один шаг. Джон мало сказать, что сходил с ума — уже давно и окончательно сошёл, что уж и говорить, но сейчас, только сейчас его в который раз за сегодняшний день жутко осенило это понимание. Однако такое теперь как-то и не ужасало… Он лишь кивнул Чесу, сделал пару шагов назад и горько усмехнулся, закрыв ладонью лицо: он ли это был в последние десять минут?
— Джон… — помолчал, подумал, но сделал шаг в его сторону — видимо, не переставало тянуть; и как это Константин смог определить сквозь закрытые глаза, он и сам не знал.
— С тобой всё?.. — Джон резко опустил ладонь с лица и глянул на него; Чес даже вздрогнул от неожиданности.
— Да… — задумался, вновь усмехнулся, потом добавил более уверенно: — Да! Просто нужно подождать, когда всё действительно станет в порядке… уляжется в голове.
Чес смотрел на него частью удивлённо, частью понимающе, слегка приоткрыв рот.
— Значит сейчас ещё не… не настало это время? — зачем-то по-глупому схватил его за рукав, будто ему опять не хватало сил понимать что-то самостоятельно. Джон покачал головой.
— Пока — точно нет, — Джон не решился хоть как-то ответить на это глупое действие, но и не поспешил сбросить его руку — нечто тёплое, наверное, отголоски прошлого объятия были сильны в нём; ещё был безумно слаб умирающий повелитель тьмы, которого, впрочем, время должно убрать в будущем насовсем, но сейчас — пока можно было повыделываться.
Чес ничего не ответил, задумался, потом поспешно убрал руку с его рукава и сделал несколько быстрых шагов назад — будто напугался всего того, что так смело позволял себе. Джон понимал, что ещё чуть-чуть такого безумия — и ему придётся сдавать себя в психушку; ах да, их теперь, наверное, и нет. «Заканчивать!» — набатом звучало в его голове, мигало каким-то строгим правилом, жизненно-важным правилом, невыполнимость которого казалась сладкой и желанной, но… нельзя. Джон вдохнул, прикрыл глаза и отошёл назад, упёршись спиной в стену. Чес зачем-то приблизился к нему; из-за полосы света от открытой двери стало чётче видно его лицо — глянув на него, Константин даже напугался: неужели это он так измотал этого всегда позитивно настроенного паренька? Лицо не выражало ничего иного, кроме безграничного страдания, мучения, жёсткой кислой боли; взглянув на него, Джон будто бы отпил немного горечи из той же чаши, из которой пил её Чес. Тогда до его, кажется, атрофированного ума наконец дошло в полной мере: если для него это трудно, то Чесу это вообще невыносимо, априори в сто раз сильнее и больнее понимать это, видеть и чувствовать эту привязанность, осознанно отдавать себя в полное распоряжение другому человеку, довериться ему, но главное — открыть свою душу, как самому себе. Это оказалось страшно и трудно, и больно, и мучительно… а особенно такому ужасному человеку, как Джон Константин!.. Сам бы он уже давно убежал от такого. Но Чес, знал он, будет терпеть и, глотая слёзы, распахивать душу шире, постепенно убивать себя, сам вполне осознавая это. Однако не сдастся — в его понимании нет иного решения.