На осколках цивилизации

— Не знаю, Джон, — мягко усмехнулся. — Я же не провидец, а обычный…

Константин сжал его руку; он замолчал и вопросительно посмотрел на него. Джон… а Джон просто и не знал, зачем это сделал. Может, ему хотелось ощутить эту только открывшуюся для них связь? Или увидеть воочию, как они на деле понимают друг друга? Вопросы клубком спутались в голове, синтезируясь в новые и увлекая хвосты — старые. Время шло, рука не хотела убираться с руки этого пусть в чём-то далёкого, но по-большему близкого человека; коленей лично он больше не ощущал — те замёрзли и затекли.

Чес смотрел прямо, не отводя глаза; этот невероятно пристальный, но не отягчающий душу взгляд был удивителен Джону, так же, как и выражение лица для возникнувшей ситуации: спокойное-преспокойное, даже умиротворённое и будто бы довольное чем-то. Он перевёл глаза чуть вниз, на его губы: улыбался! Креймер тихо и ровно улыбался, да и вообще… казался таким счастливым. Лично Джон не находил в этом особого счастья — всё выдалось как-то тяжело и болезненно для него: ну не привык он говорить правду, так открываться, показывать истинное, но тщательно скрывающееся на душе и описывать свои чувства кому-то другому, пускай и тому человеку, с которым он прошёл Бог знает сколько. Нет, Джон не чувствовал себя растоптанным, униженным, но его состояние было пограничным с этим; он вновь подумал, что нигде не находит покоя из-за своего дибилизма/эгоцентризма/чего-то ещё… Или это уже не искоренить?

— Скажи что-нибудь, — Джон наконец опомнился и убрал руку с его ладони. Что-то это слишком… опасно? Он усмехнулся: опять какие-то опасности напридумывал?

— Боишься тишины? Разве? — Чес хмыкнул и лукаво на него взглянул. — Вроде, ты это всегда обожал и просил меня заткнуться…

— Но ты никогда не затыкался…

— Теперь — замолкну хоть на всю жизнь, если захочешь, — это было сказано так пафосно и смешно, что Джон едва удержал ухмылку, но Чес, даже заметив это, не дёрнул ни единой мышцей лица.

— Зачем такие крайности и пафосные выражения? Это глупо. Ты знаешь, я такое ненавижу.

Креймер судорожно выдохнул, прикрыл лицо руками и немного потёр его; Джон сразу понял — вот кому сейчас на самом деле тяжко: когда вроде бы все точки расставлены, а тебе всё равно плюют в душу, да так открыто, то стать легче даже от всех признаний не может. Он понял, что вновь ляпнул какую-то гадость, сейчас ох как неуместную, но… попытки оправдать себя ещё были сильны в нём. Впрочем, делала ли его прежним наглость или грубость? Джон видел, что как-то отчаянно пытался хвататься за этот приевшийся образ, причём брался не с той стороны да делал это так ужасно и некачественно, что при единой мысли об этом, таком надоевшем всем и банальном, ему стало тошно; в один миг всё как-то прояснилось, и согнутый в три погибели парнишка перед ним стал видеться в другом свете.

Чес между тем начал быстро шептать:

— Хоть что!.. Неважно! Просто я хочу побыть на время эгоистом… можно? Я устал. Ото всего. Мне хочется быть открытым, как развёрнутая книга, и понимание того, что ты всё обо мне знаешь. Скрывать уже невозможно! Я целых… — остановился, приоткрыл чуть покрасневшие глаза — видимо, начал считать, — целых лет восемь или больше, считая те три года, в которые мы не были вместе, терпел это и скрывал! А теперь точно не могу… оно изнутри меня просто сожрало всего, понимаешь? — повысил голос, который и так был на грани срыва. Джон смотрел в эти глаза, и… нет, на его многолетнем опыте встречались разной степени отчаянности взгляды, если ещё учесть специфику его работы, но эти… Даже когда в очередной раз жертва подыхала на его руках, она не смотрела таким безнадёжным и безумным взглядом, как этот парнишка; казалось, он умирал, падал куда-то в бездну Ада, а не говорил какие-то истины.

Его жутко трясло; холодно не было, но Джон теперь и сам стал ощущать эту леденящую атмосферу в комнате. Чес обнял себя руками и пристальным, побеждённым взглядом смотрел на него.

— Делай что хочешь, Джон, — наконец тихо, совсем неслышно проговорил он. — Раньше я мог чему-то сопротивляться из-за гордости, но теперь… уж лучше не иметь гордости, чем иметь на душе такой груз и такие тайны, неизведанные мной закоулки. Пускай ты это увидишь и сам разберёшься, — он покачал головой и с мелкой толикой нежности на него посмотрел. Потом с трудом приподнялся, опёршись о кровать, и присел. Жестом пригласил Джона встать с пола; Джон не двигался. Джон всё понял.

Да и… можно ли было не понять? Чес был с лёгкостью читаем им ещё с давних времён, правда, ввиду трёх лет разлуки он стал хуже видеть его, но теперь (то ли за какие-то дни, то ли за вообще жалкие минуты сегодняшнего разговора) он увидел его всего вновь, как далёкие просторы в ясную погоду, увидел эти чувства и эмоции, столь сложные, но теперь расписанные в нём, как в пособии для чайников; сказал ли это его взгляд, покорный, подчинившийся, открытый, или общее положение, или наконец дошедшие до этого банального и простого собственные мысли — неизвестно, да и… нужно ли? Это просто пришло — неожиданно, быстро, резко, как обычно приходят на ум какие-то старые ответы, которые наш ум уже давно решил, но не представил в нормальном виде.

Только вот теперь Джону стало смешно — от глупости, по большей части, своей и Чеса: неужели и взаправду потребовалось столько листов мучительных лет, столько стопок страшных испытаний, книг ненависти и преодолении себя, столько исписанных томов о том, как они пытались отречься друг от друга, уйти, убежать, так много их собственных цитат под общей темой «издевательство» и неужели, наконец, потребовалось произойти какому-то ужасу вокруг, чтобы они поняли это самое простое и лёгкое, как пушинка? Неужели это правда? Неужели они так глупы? Джон не верил, качал головой и чувствовал небольшое помутнение разума: становилось плохо только от мысли, сколько лет они потеряли за бессмысленными отречениями, поисками нужных людей, за какими-то псевдо-занятиями и увлечениями, отвратительной на вкус любовью и отношениями. Чтобы всё это решить здесь и сейчас, за пару минут? Всё вот это? Десять лет? Зачем?..

Джон аккуратно поднялся и присел рядом с ним; кровать гулко скрипнула, вернув его в реальность. Он обернулся на Чеса: тот выглядел хоть и жутко убитым, но, как прежде, спокойным и даже силился выдавить улыбку. Джон дивился этому: ему не то что улыбаться, в порядок бы себя привести!

Вывод звучал слишком просто и сложно; Константин не решился произносить его вслух — по сути, это было как раз тем, чего он боялся всю жизнь… А кроме этого, оттуда выходила ещё куча последствий, так что… Он встряхнул головой; рано или поздно то, что сегодня не было высказано, всё равно озвучится, всё равно они осознают это ярче сегодняшнего, всё равно никуда теперь не деться. Чес, наверное, это понимал; а Джон понимал лишь смотря в глаза Чеса.

— Ладно, Креймер… мы сделали из мухи слона… Пойдём отсюда. Наверху есть комнаты поприличнее, — закончилось всё так неинтересно. Джон и сам ожидал услыхать от себя кой-чего получше. Он поспешно встал, отряхнул колени от пыли и обернулся к бывшему напарнику. Парнишка, было видно по встревоженным глазам, ещё ничего для себя не завершил; он ожидал какой-то финальной фразы, а не примитивного перевода темы. Он ожидал того самого, что, слава тебе Господи, наконец синтезировалось в мозгу Джона, но упорно отказалось становиться словами. Константин, конечно, не был лишён некой чувствительности, но всё-таки с годами она у него притупилась, однако даже так он понял этот вопрос без лишних слов.

Но что он мог сказать? Эту позорщину, банальщину? Это такое, которое, будь они героями какого-нибудь фильма, видели бы уже давно все зрители? Это страшное, невыносимое для него почти мучение? Сказать всё это? Серьёзно? Джон выдохнул: предложение-то просто, да и мысль незамысловата, но для него… Впрочем, есть ли смысл говорить — душа просто оказалась слишком ржавой для этого!

— Ну и что с того, что мы всё преувеличили? Для кого-то эта муха — почти что главное в жизни, — Чес резко вскочил с кровати и схватил его за рукав пальто. — Я хочу, чтобы все эти непонятные наши исповеди друг перед другом наконец вылились в какой-то единый, более-менее понятный вывод. Я уже устал… — голос вновь непредвиденно сорвался, взгляд потупился, — устал, сам видишь, знаешь… Но если не хочешь говорить вновь, скажу я, — в решительности поднял глаза; холодок пробежался по Джону от этого — неужели прямо так и скажет всё?