Страница 82 из 141
Джону хотелось истерически смеяться, глядя на него, и корчиться в судорогах, смотря на свои жалкие действия и молчание.
— Не это важное, Чес… другое… — прошептал, ещё больше вжавшись лбом в поручень, будто силясь втолкнуть его холод к себе в голову. — Как раз таки я думал, что ты захочешь меня убить или пристрелить… но, чёрт возьми, это теперь неважно… неважно… Что с тобой было? — он вновь глянул на Креймера — того била крупная дрожь, которую он пытался с упорством скрывать. Когда прозвучал вопрос, он явно не по теме усмехнулся, хоть куда-то затратив силы, уходящие на дрожь, и тихо заговорил:
— Я… я упал в обморок, ты знаешь. А дальше не помню… говорят, меня нашли в каком-то безумном, полуобморочном состоянии. Ничего не напоминает? — и без того выжатая улыбка стала ещё более жалкой из-за серого света, едва проникающего в эту комнату; Джона мало сказать, что осенило — ударь его сейчас по голове тяжёлым, он был бы менее удивлён. — Только вчера я понял, что оказался под влиянием… тем самым, помнишь? И знаю, из-за чего это произошло: раньше мы шли, зная хоть примерно, где может быть опасность, а тогда нас забросило в совершенно незнакомый район, вот так и получилось. Джон, знаешь, я… это не совсем главное… я столько…
— Передумал в это время? Да? — сдерживая нервический смех, спросил его Константин и вновь оглядел. Чес почти одними губами прошептал: «Да…» — такое сдавленное и опустошённое, что вот тогда… вот тогда Джон точно убедился, что Чес — его полное отражение в зеркале. Да, наверное, зеркало здесь более всего подходит — это вроде одно и то же, но отражение всегда перевёрнуто.
Он заметил, как рука парнишки заскользила по простыне к нему, потом в нерешительности остановилась; да, рановато ещё. Колени уже промёрзли и начинали затекать, но вставать не хотелось; это было какое-то удобное положение — Креймер был так близко…
— Я спрашивал себя, когда мы встретимся, если встретимся, и что ты обо мне думаешь… такая нелепость! — Чес быстро замотал головой. — Я не знал! Я думал, может, оно так и надо… уйти разными путями… когда-нибудь… типа так и случится… Слишком много лишнего тогда возникло в голове. Это странно… Нельзя, нельзя так преувеличивать ситуацию… — уже шептал как в каком-то безумстве, сжав ладони перед собой и опустив голову, будто молился, а потом, глянув на Джона, плавно соскользнул на колени и опустился рядом с ним.
— Видишь, что я теперь? — почему-то не сказав «кто» вместо «что», он глянул на него таким безумно-спокойным взглядом, почему-то известным Константину и наверняка не понятным для других. Но Джон понял… всё ли? Он помотал головой, понимая, что происходящее значило одно: Чес, сидя на коленях так прямо, спокойно, лишь с нездоровым румянцем, почему-то теперь казавшимся серым, на щеках, отдавал самого себя в его руки, в его полное распоряжение, открывал все свои мысли и чувства, уже устав от постоянных недомолвок, скрытого противоборства, какого-то автоматического и огромного отдаления при некотором маленьком сближении и своих наверняка запутавшихся в клубок размышлений; он говорил: забирай, читай, как отрытую книгу, хочешь — используй в корыстных целях, хочешь — сделай рабом, но только, пожалуйста, только бы больше не продолжалось это адское мучение в неопределённости!
Джон видел это и не мог поверить; а Чес устал, просто устал, как и он сам. Он уже хотел просто-напросто довериться и наплевать на то, куда покатиться его жизнь в таком случае; Джон искал возможного опровержения в тёмных глазах, тепло в которых порядком поугасло, но в этом тусклом, приятном, спокойном, слегка отчаянном блеске не видел этого, видел только «Да, Джон, да… это так, это судьба». Но судьба ли? Или так решили они?
— Чес… — зашептал он (они разговаривали шёпотом, хотя потребности в этом не было, но сил говорить громче просто не оказалось), — Чес, ты ведь видишь, какую глупую трагедию мы разыгрываем с тобой? — О да, он ещё старался быть прежним (или это оставшееся на генетическом уровне желание опровергать истины?). Креймер лишь дёрнул губами (это называлось улыбкой теперь), сжал кулаки, чтобы скрыть дрожь, и удивительно спокойно произнёс:
— Ну так что ж? Ты любишь такое — смейся. Наслаждайся, — только после этих сказанных без насмешки слов Джон понял, что всё безвозвратно поменялось, что теперь Чес открыл душу, принял его плевок и вновь раскрыл её, готовый ко второму и сотням тысячам другим. Он добровольно связывал себя с таким ужасным человеком.
Они глупо помолчали несколько минут; колени затекли совсем, стало промозгло. Наконец Константин решил начать, понимая, что если уж это конец, то пускай наступит это раньше, чем позже, и будет тотальным, конкретным, окончательным, чёрт побери, концом! И если раньше какое-то дикое лихорадочное пламя полыхало в его душе, то теперь на него стали сыпаться по одному мелкие камешки — скоро должно ещё и что-то рухнуть.
— Мне тоже надоело… — выпалил он, устало присаживаясь на колени полностью. — Если уж на то пошло… ты не представляешь, что было в те дни… — запнулся, вспомнил, усмехнулся, — день! Это был всего один день, и я… знаешь, я почти свихнулся, — Чес слушал внимательно, мягко на него смотря и будто говоря своим видом «Дальше! Я не осужу…». Джон вновь остановился, понимая, как сложно достать эти слова — простое сочетание звуков — из своей души-помойника. Их же ещё отряхивать надо от дерьма, от сарказма, что гнилью ещё остались там!.. Ужас.
— Ведь до этого, в тот день, когда мы, помнишь, доезжали на грузовике, да и до него я размышлял о том, как мне тяжело с тобой… — Джон выдохнул, повертел головой, про себя понимая, что вот это — ещё тяжелее, но, вдохнув, продолжил: — Тяжело с тобой… я считал так. Мне было невыносимо, и я не знал причины. Я просто хотел оказаться среди других людей, мечтал примерно о том, где мы находимся сейчас, желал поскорее разомкнуть наши пути. Желал… вновь ложное, — тяжко усмехнулся. — Потому что запутался. Запутался в том, кто ты мне: друг или враг и что вообще происходит, стоит ли тебе доверять… и скорее дело не в том, стоит или не стоит, потому что ответ ты знаешь сам, а в другом… Ещё с самого начала, как только встретил тебя, я будто проснулся, а вместе с тем и понял кое-что… будто… только не смейся, ты ведь не смеёшься? — уже говорил скороговоркой, глянул на Чеса — там не было и доли издёвки. — Будто… сближаться с тобой — опасно. Думал, случится что-то страшное, — Джон хотел сказать о том, что совсем не знал себя, но циничное прошлое дало о себе знать, заткнув его вовремя — стать совсем открытым не позволяла подлость. Чес мелко улыбнулся.
— Случилось?
— Как видишь, нет. Я просто понял, что лишь зря измотал тебя, выпотрошил всю твою энергию, заботу, растоптал разные хорошие слова в мою сторону и отказался от руки, протянутой тобой. Я каждый раз плевал на тебя, а ты, отряхиваясь, вновь шёл ко мне, даже сам этого не осознавая. Я ужасен, — сказал без горечи, но сказал. Чес слушал, но ни разу не подал и вида, что удивлён; Джон начинал догадываться, что тот знал или предполагал.
— Тогда и я ужасен, — пожав плечами, просто сказал он. — Я врал себе. Больше не хочу. Это уже сложно… да и не к чему. Теперь я больше не желаю ничегошеньки скрывать. Я пас, — в подтверждение поднял руки, как при аресте, и улыбнулся — тепло и спокойно. Ровно так же стало и на душе у Константина. «Всё» обрушилось, ощутил он, погасив костёр; но что обрушилось и зачем и какие потом последствия… впрочем, сегодняшнего ли дня проблемы? Почему-то страшно не было. Или одиноко. Джон не чувствовал и пальцем Креймера, но понял, что он близко так к нему, как может быть близко только он сам или потрёпанное пальто на нём.
— Видишь, чем мы различаемся: я пытаюсь обвинить внешние обстоятельства, а ты винишь только себя…
— Ты недооцениваешь себя, Джон, — Креймер положил свою ладонь ему на руку — такую холодную, но приятную — именно её Джон хотел ощутить. — Пытаешься принизить. Не нужно делать этого передо мной — я же вижу правду…
— И всегда её видел?