Страница 81 из 141
Джон остановил себя, судорожно выдохнул — нет-нет, не для сегодняшнего дня эти мысли. Они вновь подкидывали дров в тот так и не погасший пожар внутри него, который продолжал и продолжал гореть, понемногу, потихоньку, но разрушая его изнутри. Скоро там останется что? Верно, только обугленные частички; это всё его наказание за так и несказанное, за резко принятое и ложно обдуманное в этот короткий (или длинный) промежуток времени. Как будто он был сам себе и инквизитором, и еретиком: сам сжигал и сам горел. Только вот что нужно, чтобы остановить это?
Он опёрся о стену и съехал вниз; стена была холодная, даже влажная, он прижался к ней горячим лбом, силясь остудить мысли. Если идти от причин, то остановить это можно, делая обратное: сказать нужное, ещё раз обдумать решение и принять его более мягко. Но какой в этом толк? Джон развернулся и опёрся затылком о стену, прикрыв глаза и наслаждаясь холодом. Да никакой, в том-то и дело.
Где-то позади него, в комнате, контрастно со стоявшей здесь вечной тишиной раздался надрывный кашель — кашель не от простуды, с усмешкой думал Джон, а кашель типичного курильщика. Кашлял кто-то, судя по всему, уже старый (у молодых звук всё равно звонче). «Когда начинал, нужно было не по десять курить в день, а по две», — будто обращаясь к нему, думал он, качая головой и понимая, что и сам когда-нибудь точно дойдёт до такого скотского состояния, если уже, конечно, не дошёл. Или не перешёл его…
Кашель — такой глухой, надсадный, хриплый — продолжался с минуту или две. Джон и сам помнил, как харкал почти кровью, когда у него нашли рак; в этом случае до смертельной болезни уже было недалеко. А Чес? Он сам уже и забыл, как кашлял его напарник тем холодным утром: так же или чуть лучше? Наверное, чуть лучше; наверное, ему опять хотелось верить в хорошее.
Наконец кашель приутих, послышалась возня; Джон сидел рядом с дверью и с интересом приоткрыл её, заглянув внутрь. В тонкую щёлку была видна только тёмная полоска стены и железный поручень кровати. На ней двигались, явно собираясь вставать. Джон вновь захотел покурить, причём сильно, сильнее прошлого раза, хотя тогда он долго до этого не курил, а здесь — всего пять минут назад. Он тяжело встал — тело не слушалось, его будто поменяли за эти дни — и решил зайти, попросить сигаретку опять. Было весьма непривычно просить, а не иметь собственные; Джон подумал, что обязательно найдёт хоть дешёвую пачку и худую зажигалку, но лишь бы те были у него всегда.
Он толкнул дверь и аккуратно вошёл в тёмное помещение.
***
Лампочка горела в метрах двух от двери, поэтому тусклый серый свет, затемнённый ещё в два раза в комнате, — это всё, чем он мог теперь довольствоваться. Справа от двери находилась обычная кровать, слева — лежал когда-то белый, теперь почти чёрный рваный матрац с тонким одеялом. Света здесь почти не было — только то, что шло из общего коридора, а другой мебели, кроме захудалого, евда стоящего на ножках стула, не оказалось видно сквозь полный мрак. Стены влажные, обшарпанные; Джон не понимал, почему останавливал внимание на этих мелочах. Это было похоже на тот самый раз, когда он, кажется, очень-очень давно, но на самом деле всего пару недель назад вышел из такси и дал водителю слишком много денег и отказался от сдачи, а тот выскочил и… началось. Константин помнил, как медленно оборачивался, как улавливал каждую мелочь, как и теперь мог воспроизвести всё это, будто оно было пару секунд назад, и как потом кардинально поменялась его жизнь. А теперь, думал он, оглядывая помещение, теперь точно поменяется, сомнений нет, но… как?
На кровати, согнувшись, вновь принялся надрываться кашлявший; Джон постоял на пороге, помедлил, потом вошёл.
— Не найдётся сигаретки?
— Нет, сам уже много не курил, — он прокашлялся ещё немного и разогнулся, повернувшись к нему. Джон усмехнулся.
— И не надо…
Вероятно, дальше всё очень прогнозируемо: всё как во сне, ничего не понять, разум улетел навсегда, навечно, без возможности возврата — по крайней мере, в те моменты, когда он был остро необходим. Джон чувствовал, как начинают трястись его руки, как нужные слова уходят с языка в пустоту, а не собеседнику и как пожар в душе… разгорается до неимоверных размеров. Он сглатывал слюну, силясь приглушить першащую сухоту, судорожно перескакивал с одной мысли на другую и лишь внешне наверняка выглядел спокойным, даже холодным.
Чес прохрипел от удивления; было бы больше сил — вскрикнул. Потом прикрыл рот ладонью, будто бы всерьёз громко крикнул или собирался; глаза… Джон не мог смотреть. Это было единственное прекрасное в нём на тот момент.
Вид уставший и потрёпанный; ну, тут добавить нечего, нынче все выглядят на один лад. Джон осторожно сделал несколько шагов вперёд, прошёл вдоль кровати, взял стул, вернулся в исходную точку, поставил и сел. Он не знал, что сейчас будет; возможно, впервые в жизни что-то не знал и не мог предугадать. В его голове, как известно, перебрались сотни тысяч причин, по которым они могли разойтись с Чесом; все они имели примерно исходные корни. Он не знал, чего ожидать: игнора, удара, крика, бунта, кучи гадостных слов, а может, пули в лоб. Не знал. Но морально был готов к каждому из этих вариантов; главным было для него понять — почему. А чтобы это узнать, достаточно лишь посмотреть в глаза…
Стояла полнейшая гробовая тишина, какой в жизни у него не было; у Джона в жизни просто не существовало таких моментов, когда столько неопределённости, безумия и страха концентрировались в каких-то их жалких отношениях; никогда. Он сам не мог начать говорить и не мог взглянуть на Чеса, чтобы что-то понять; тот замер на месте, боясь пошевелиться.
Внешний шум почти не долетал; кажется, вскоре всё-таки зашла его спутница, начала что-то спрашивать, пару секунд поглядела на них и тут же торопливо скрылась, вероятно, всё поняв без слов. Наконец Джон поднял взгляд и посмотрел в эти глаза.
Они не выражали ярости, гнева, ненависти, желания убивать или бить; они просто показывали, сколь не уверен, расстроен, запутан и потерян их владелец. Чес едва мог даже сидеть, придерживаясь дрожащей рукой за кровать; Господи, да что Джон надумал? Бить? Серьёзно? Ругать? Он правда так думал? Вот этот, едва держащий самого себя?..
— Джон, я думал, мы… — выпалил скороговоркой Креймер, прижав руку к груди и скрывая дрожь. Джон тоже дрожал, тоже скрывал это и скатился со стула на пол на колени, наклонился вперёд, прижался лбом к холодному изголовью кровати и показал жестом, что продолжать не нужно. Чес больше не делал порывов говорить.
Константин дышал надрывисто, будто перед этим бежал два километра; внутри всё перемешалось, как краски художника — в палитре. Он чувствовал себя угнетённо, но вместе с тем и так хорошо, как, казалось (так банально казалось!), ему никогда в жизни не было. Понимание, что вот скоро, через пару минут, Чес сможет увидеть воочию, из чего состоял некогда его бывший клиент, резало, жгло, пытало его сознание не хуже, чем если бы это были не метафоры, а реальные ощущения. Но Джон всё решил, решил не так давно, но крепко; решил, что перед этим человеком и сам станет им — собой настоящим, каким бывал лишь в редкие секунды, кого захоронил крепко и навечно, стараясь больше не подпускать людей к этому внутреннему «я». Чес заслужил это, Чес явно видел это ещё давно, может, только отдалённо догадывался, но точно сейчас не смотрел удивлённым взглядом. Джон с трудом заставил себя поднять глаза на него: и правда, угадал — взгляд не изумлённый, лишь чуточку, и больше сожалеющий, даже заботливый, а может, просящий прощения, когда оно здесь было ни к чёрту!
Константин заметил свою дрожащую руку, зацепившуюся за поручень кровати; совсем недалеко, на покрывале, точно так же дрожала ладонь Чеса. В тот момент они делили одни чувства на двоих, это он понял безошибочно.
— Джон, послушай! — вдруг выкрикнул, не выдержав, Чес. — Не тяни! Если хочешь вмазать — вмажь. Только не молчи! Скажи, если я в чём-то виноват. Я готов рассказать, что произошло, хотя и сам не помню…