На осколках цивилизации

Чес резко поднял свой взгляд, сразу понял, на что смотрел Джон, и тут же пригладил свободной рукой свои взъерошенные волосы.

— Ах да, эти патлы давно не видели парикмахерской!..

— Мне кажется, они у тебя были ниже обычного уже при нашей первой встрече.

— Ну да. Знаешь, я просто не видел тебя, вот и расслабился. Ты постоянно — взглядом или смехом — заставлял меня держаться в отличной форме. Хоть я тебя искал и нередко думал о тебе, всё равно никак не получалось представить твоё лицо, когда бы ты меня увидел. Но потом, когда мы встретились, я не нашёл ни тени прежнего надсмехательства. Наверное, ты уже тогда перестал считать меня идиотом, — улыбнулся, но это не взывало улыбку в Джоне.

— Я никогда не считал тебя идиотом. В какие-то моменты — глупым, беззаботным, слишком наивным, но никак не идиотом, — Креймер лишь улыбчиво промолчал — он так теперь делал постоянно. Это значило, что не стоит продолжать тему.

После долгого скитания Джон наконец наугад выбрал внутренний дворик при каком-то длинном низком доме, похожем на казарму. Они были уже наверняка где-то на окраине этого поселения, но чувство спокойствия так и не появилось в них. Даже когда они думали, что совершенно не заботятся о происходящем, капля тревоги, вчера заронившаяся в них, всегда давала о себе знать. Именно поэтому разговаривали они нечасто, а почти всегда тяжко вздыхали, искоса поглядывая друг на друга. Хотя постепенно обстановка и разряжалась, менее ощущались паника и напряжение вокруг, Джон всё равно не мог остановить поток бесконечных и оттого тревожащих мыслей. Кто знает — может, паника перебросится и сюда, дело лишь во времени? Неизвестно, удастся ли местным полицейским остановить разрастание этой странной язвы и искоренить её вообще…

Джон оставил Чеса на какой-то скамейке во дворе, а сам пошёл внутрь импровизированной казармы договориться о временной оплате двух мест для ночёвки. В итоге оказалось, что свободных мест там было до черта, и он снял самые лучшие кровати, к тому же, огороженные ширмой от остальных — своего рода вип-зона. Он тут же поспешил сообщить об этом Креймеру и сказал ему, что теперь они могут пережидать там, внутри, но парнишка отказался. Несмотря на то, что на улице было порядком холодно и ещё лил дождь, Чес порешил остаться на скамейке под навесом. Было уже около полудня, как показывали наверняка отстающие часы Джона. Делать было совершенно нечего, хотя буквально в нескольких кварталах отсюда происходило нечто такое, что явно могло изменить к чертям весь уклад жизни в этом месте. Но на востоке было очень, очень тихо; и Джон уже научился наслаждаться временным спокойствием.

Константин пытался уговорить Чеса уйти внутрь, но, так как эти попытки с треском провалились, уселся рядом с ним сам. Благо, что от дождя их укрывал навес от крыши, хотя и дождь был слегка косой. Наверное, во времена так называемого апокалипсиса (а Джона уже даже не удивляло, что он живёт в такие времена) самая худшая погода — это ливень, а самое отвратное время суток — ночь. Ещё хуже, когда это всё смешивается воедино, в одну дождливую ночь. А Джон всё сильней чувствовал, что бренчать по крыше не прекратит явно до следующего дня. Неужели впереди самая ужасная ночь из всех?

Хорошо, что для таких запущенных случаев, когда неприятные мысли начинают полностью поглощать сознание, у него был Чес. Парнишка вдруг усмехнулся (почему-то усмешка показалась громкой даже сквозь шум воды), покачал головой, опустил взгляд в размякшую землю; Джон обратил на него внимание — это значило, что тот хотел поделиться чем-то.

— Знаешь, кого я сегодня видел? — не дожидаясь ответа, Чес договорил: — Молл. Она наконец вернулась.

— Что же с ней? — Джон ощутил, что всё-таки волновался за эту женщину. Тут его напарник нахмурился и тяжко вздохнул.

— Вести не очень приятные, Джон… она просила не распространять особо… — он исподлобья глянул на него и наконец ответил: — Если не считать многочисленных ран и ушибов, то… ей оторвало правую ступню. То ли снарядом, то ли ещё чем — не знаю, я не смог спросить. Ей очень не хочется беспокоить отца, потому она и притворяется, сквозь боль, что может ходить также, а на самом деле на том месте приделан какой-то деревянный огрызок. Ещё ей показалось, что началась гангрена — нога на том месте слегка посинела… Она говорит, что всё тело очень болит…

— Она сейчас на месте? — Джон не мог сказать, что волновался за неё (ведь волноваться, де-факто, было уже не о чем). Но ему стало неприятно и жутко холодно — так получается, когда наконец узнаёшь шокирующую правду.

— Не думаю, что сейчас стоит идти к ней… вылазка, на которую они ходили, сам понимаешь, оказалась самой сложной. Молл не смогла этого сказать, а я узнал случайно, что из той группы выжило три человека из пятнадцати. Поэтому…

— Почему-то я думал, что это не закончится ничем хорошим… — Джон бессильно откинулся, прижавшись спиной к стене.

— Мы придём к ней сегодня вечером или лучше завтра… — Чес на секунду коснулся его руки своей холодной, сжал её и отпустил. Джон, не смотря на него, кивнул. Отчего-то он не хотел думать о завтра.

***

— Я вот тут думал недавно о кое-чём… — начал спустя десятиминутного молчания Креймер; его плечи слегка напряглись, а губы были приоткрыты — верный признак некоего волнения.

— Я думал о людях… — продолжил он, — которые погибли в первые дни этого ужаса или чуть позже или даже недавно от ран, голода, моральной усталости… Большая часть из них встретила смерть внезапно, быстро, совсем не готовясь к ней, в отличие от тех, кто умирал долго. Как если бы сейчас на нас упал снаряд и разорвал нас в клочья! И я подумал, что эти люди… — вздохнул, сжал в пальцах край скамьи, — эти люди совсем несчастны по своей сути. Нет, пожалуйста, только не смейся и не перебивай! — Чес вдруг повернулся к нему и затараторил, хотя Джон даже не думал смеяться или перебивать — наверное, привычка бывшего напарника. — Они, конечно, несчастны априори, потому что умерли, но… несчастны из них вдвойне те, которые так и не воплотили свои желания в реальность. Но это, конечно, отвратительные мысли потому, что они банальны и у каждого они то и дело возникали… Я подумал о себе.

— И понял, что был бы таким же несчастным, если б погиб?

— Отнюдь, — его глаза засветились теплом, а губы лишь едва выразили улыбку. — Я с облегчением осознал, что… нет, не был бы тем несчастным.

Джон не понял, чем это кольнуло в сердце: то ли лёгкой обидой, то ли болезнью сосудов. Если первое, то что было причиной, если второе, то отчего так неожиданно? Он не решился поддержать разговор, хотя видел, что Чес ждал ответа и подобных откровений. Он не мог знать наверняка таких подробностей о себе и явно не желал думать, был бы счастлив, если б умер. Слишком скучные для него мысли.

========== Глава 24. «Следующая остановка — дно вашей жизни». ==========

— По-моему, людям нравится немного полюбоваться разрушением. Песочные замки, карточные домики — с этого и начинают.

«Книжный вор» Маркус Зусак ©.

Последующие часа четыре Джон провёл в полном безделье, как считал сам: пару раз ходил в полицию, где ему говорили неизменное «без новостей, они ещё разбираются», заглядывал в мэрию и спрашивал о Молл, которую положили в больницу, а потом обходными путями раза три доходил до их сарая, правда, смотрел на него издалека — там ничего нового не было, только лишь какое-то тряпьё, похожее на флаги, появились на соседних домах. Джона это взволновало слегка; взволновать по-крупному его могло только нечто стоящее.

Вообще, он пытался недолго оставаться рядом с Креймером — только отобедал вместе с ним и выпил по чаю, а в остальное время шатался по размокшим ужасным дорогам среди серых домишек и пытался уловить любой шум. Джон понимал, что после недавнего разговора Чеса потянет пооткровенничать и дальше; уж этого, понятное дело, Константин вытерпеть не мог. Впрочем, он сам знал, что рано или поздно парнишка таки скажет всё, что у него сейчас готово вырваться. Он избегал этого потому, что всего лишь навсего не желал откапывать в себе подобное и делиться этим; а он бы точно начал это делать, ведь жутко, слишком неправдоподобно для себя доверял Чесу. Но не хотел после их переломного разговора доставать ещё что-то из клоаки своей души. Всё, что угодно, только не это — оно извело его морально до самого конца. А где взяться силам?