Миллионы в пещере

Вообще история меня тяготит. Я считаю, что она излишня. Если бы можно было избавить мир от груза исторических воспоминаний, все было бы гораздо легче и проще.

Я убежден - лишите народы истории, пусть они как будто вчера только на земле появились, и они станут гораздо покладистее.

Все эти мешающие деловым отношениям разговоры о суверенитете, о национальной гордости, они же опираются на исторические воспоминания, традиции…

Вот мы предлагаем многим странам свою помощь, деньги, хотим разместить у них как можно больше своих войск, чтоб защищать их от красных, внешних и внутренних, а они сомневаются, медлят, отказываются. Почему? Они боятся потерять свою самостоятельность, суверенность. Их томят исторические воспоминания… У них мало денег, но они убеждены, что то, что они называют национальным величием, важнее денег. А величие, оно же создается не за один день, оно же создается веками! Вот я и говорю, отнимите у народов их слишком длинную историю, и они будут покладистее.

В этот ранний час шоссе было пустынно, и машина все набирала и набирала скорость. Я обратил внимание, что по сторонам дороги не было видно строений.

- Здесь было густое население, - как будто подслушал мои мысли генерал Стэк. - Все вокруг, все деревни мы снесли. Пусть вас не вводит в заблуждение этот пейзаж. Здесь и под землей, и на земле, и в воздухе всюду наша техника. И какая техника!

Исчезли холмы и рощи. О том, что здесь были деревья, напоминали пни - леса были вырублены. До са-мого горизонта тянулся низкий частокол пней, на смену им надвигались заброшенные невспаханные поля.

Я вспомнил госпожу Ахтмайер с ее птицами. Птицам в этих местах теперь делать было нечего, они здесь были ни к чему. И только я об этом подумал, как отдаленное гудение предупредило нас, что мы приближаемся к аэродрому. Это гудение сопровождало нас позже повсюду, от него некуда было спрятаться.

Мы въехали в Найсвиль, «город будущего», как называл его Стэк. По образцу Найсвиля строились все города укрепленного района. По сторонам очень широкой улицы тянулись серые гладкие здания с плоскими крышами. Они были совершенно одинаковыми, и, если бы не большие номера, висевшие на углу каждого дома, их невозможно было отличить друг от друга. Множество баров с неоновыми вывесками. Вперемежку с вывесками висели красные фонари… Жизнь здесь била ключом.

- Но зачем такие широкие улицы? - спросил я Стэка и заметил, что на улице нет тротуаров.

- Тротуары? - удивился генерал. - Разве эти улицы для людей? Люди могут ходить и задними дворами, если у них нет своих машин. Улицы для танков, для артиллерии, для самолетов, наконец. Взгляните, на эту мостовую может сесть тяжелый бомбардировщик. И взлететь отсюда ему будет удобно. Не правда ли? -с гордостью оглядывался Стэк, он притронулся к плечу шофера, чтоб тот ехал медленнее.

- На этом месте, - продолжал Стэк, - стояла какая-то деревня.

- Фогельзанг, - подсказал шофер.

- Да, да, Фогельзанг, - подтвердил генерал,- мы эту деревню снесли, а на улице, по которой мы с вами едем, был сквер, на котором росли огромные столетние дубы. Крестьяне из-за этого сквера очень волновались, не позволяли рубить деревья. Но кому нужен сквер? Местных жителей мы отсюда убрали, а наши ребята целуют своих девиц и на открытом месте, - Стэк добродушно рассмеялся.

Остальные города, которые показал мне Стэк, повторяли Найсвиль. В это утро я видел не один город. Я видел своими глазами то, что в этом веке придумали, чтоб, не слишком затрудняясь, всего одним выстрелом сносить целые города. Выстрел - город, еще один - второй, в три-четыре выстрела можно было разделаться с государством средних размеров.

Таков был этот век.

На расчищенной площадке у подножия горы, рядом с «Веселым Августином» стоял увитый зеленью с флагами по углам грузовик. Перед ним простиралась широкая лента новой дороги. Предполагалось, что по обе стороны грузовика, на дороге и на горе, разместится население ближайших еще не снесенных деревень и строившие дорогу рабочие. Но кроме расположившихся поодаль прямо на траве небольших групп, в которых преобладали, как более любопытные, женщины, некоторые держали на коленях детей; кроме этих редких групп, никого не было. Были еще многочисленные наряды полиции и несколько рот из «Национального общества любителей хорового пения». Из кафе «Веселый Августин» доносился стук шаров - там, как всегда, играли в кегли.

Через некоторое время медленно, как будто нехотя, стали стекаться со всех сторон люди. Они шли группами и поодиночке, среди них были строители, были и крестьяне из ближайших деревень.

Мне предстояло произнести здесь главную речь. Я, как представитель Виспутии, должен был передать дорогу, подарить ее представителю Ристландии Отто Галлену.

Гремел оркестр. Ветер развевал флаги. В «Веселом Августине» слышался стук шаров - там продолжали играть. Народу было все еще мало, и мы решили подождать, может, прибавится.

- Хорошо, если б запели что-нибудь местное, национальное, это поднимет дух и придаст колорит, - сказал я Стэку. - Ведь тут дежурят любители хорового пения, певцы…

- Верно, верно, - обрадовался Стэк, он явно беспокоился за успех торжества.

Стэк подозвал долговязого юношу с повязкой распорядителя на рукаве. Когда он приблизился, оказалось, что он не юноша, а существо неопределенного возраста и пола, на его рябом пухлом лице, усеянном прыщами, не было и следа какой-нибудь растительности. Это был командующий обществом любителей хорового пения. Стэк передал мое пожелание. Долговязый стал переступать с ноги на ногу, но с места не сдвинулся. Наконец он признался, что среди его певцов никто не умеет петь. Голос у долговязого оказался высокий, женский.

- Назвались бы тогда как-нибудь иначе. Почему певцы? - раздраженно пожал плечами Стэк. - Идите!

- Слушаюсь, - пропищал долговязый.

Стэк отвернулся, на лице его была брезгливая гримаса. Пора было начинать. Я взобрался на грузовик, за мной последовал Отто Галлен, все это время он стоял у заднего колеса грузовика и, молчаливо попыхивая своей чудовищной трубкой, выпускал густые клубы дыма, как будто желая дымовой завесой отгородиться от того, что происходило на площадке.

Кроме меня и Галлена, на грузовике было еще несколько штатских, Стэка с нами не было, он сидел немного поодаль в своей машине. Он объяснил мне, что праздник должен носить чисто гражданский, штатский характер, что будут фоторепортеры и не следует, чтоб мелькали военные мундиры.

Начальник строительства дороги, мой соотечественник, полковник Фидерлен был также одет в штатское. Пальто неловко сидело на его длинной фигуре с военной выправкой. И сам он чувствовал себя неловко, особенно мучили его манжеты рубашки, они почему-то далеко вылезали из рукавов пальто, и он их непрерывно поправлял.

Запихивая выбившийся манжет, Фидерлен подошел к стоявшему на крыше шоферской кабины микрофону и возвестил начало праздника. Грянул оркестр.

Фидерлен сказал несколько слов о том, что дорога еще больше укрепит дружбу между виспутинцами и местными жителями.

- Не нужна нам эта дорога! - крикнул кто-то из толпы. Толпа сдержанно зашумела.

Фидерлен растерянно оглянулся. Галлен стоял спокойный, бесстрастный, он кивнул Фидерлену, и тот, на что-то решившись, внезапно закончил свою речь, успев только сказать, что для передачи дороги ристландскому народу специально прибыл из Виспутии господин Тук.

Раздались жидкие аплодисменты - это старались любители хорового пения.

Я подошел к микрофону и, откашлявшись, начал.

- Многоуважаемые господа! - громко сказал я. - Я пересек Изумрудный океан для того, чтоб подарить вам эту великолепную дорогу.

- Бери ее себе, эту дорогу, и уезжай с ней домой! - выкрикнул кто-то и одновременно раздался свист.

Я продолжал. Я говорил о том, что весь мир смотрит на Ристландию как на свою защиту от красных.