Лесной Охотник (ЛП)

— Он сломался.

— Свет, — пробормотал Гантт. — Почему он такой тусклый?

— Ложись, — настоятельно произнес Майкл, решив добавить. — Ложись на кровать.

Он снова услышал перестук игральных костей у себя за спиной.

Гантт огляделся вокруг, очевидно, запутавшись. Он понимал, что что-то не так, но не мог понять, что именно.

— Мне не нравится, — сказал он почти детским голосом. — Не нравится, что здесь так темно…

Похоже, в его организм все-таки попало достаточно большое количество яда. Майкл читал, что в Сахаре водится больше тридцати различных видов скорпионов, и некоторые из них были смертельно опасны для человека. Тот, что ужалил Гантта, был токсичен, как кобра. Яд поначалу должен был вызвать сильный жар и галлюцинации, затем конвульсии и, наконец, сердечную недостаточность. До последнего могло и не дойти, если Майклу удалось выдавить и высосать из раны большую часть яда.

— Да, — ответил Гантт. — Думаю, мне надо прилечь.

Он свернулся на парашюте и вновь закрыл глаза.

Майкл стал ждать. Он заметил, что мальчик безотрывно наблюдает за ним, перекатывая кости в ладони.

Прошло несколько минут. Гантт, казалось, уснул. По крайней мере, грудь его медленно поднималась и опускалась в такт ровному дыханию. В какой-то момент он резко дернулся, но это оказалось лишь единичным мышечным спазмом.

А затем он раскрыл глаза и снова сел, на этот раз сердито посмотрев на Майкла. Гнев в его взгляде нарастал с каждой секундой.

— Я сказал, мне нужна вода! Это очень некультурно — не давать жаждущему пить! Вы слышите меня, сэр?

— Рольф, воды больше нет, — но даже сейчас, говоря это, Майкл знал, что это безнадежно. Сейчас Гантт был странником в другой пустыне, и пустыня эта находилась за пределами разума.

Он молчал. Долго молчал, и его запавшие глаза яростно смотрели на Майкла Галлатина, кем бы он сейчас его ни считал.

— Вы не имеете права так относиться к своим пациентам, — тихо сказал Гантт. — Все эти люди здесь… они заслуживают лучшего, сэр. К ним нельзя проявлять такое неуважение.

Майкл понятия не имел, что за ситуацию выстроил для себя воспаленный разум летчика — было ли нечто подобное на самом деле, или это лишь фантазии и домыслы. Так или иначе, оставалась одна угроза: рука Гантта потянулась к «Вальтеру».

— Я хочу воды. Для всех нас. Сейчас же.

Майкл заговорил по-немецки.

— Что ж, хорошо. Вы ее получите. Под кроватью стоит кувшин. Прямо там, — он указал в пустоту. — Потянись под кровать и достань его.

Гантт безучастно посмотрел на него.

— Под кроватью, — строго повторил Майкл. — Прямо там.

Кости перестали щелкать в ладони мальчика.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Гантт, наклонившись, чтобы достать несуществующий кувшин с водой из-под несуществующей кровати.

Майкл действовал так быстро, как только мог. Он сорвал «Вальтер» с ремня Гантта и, когда летчик озадаченно посмотрел на него, Майкл постарался как можно легче — но с достаточной силой, чтобы заставить его потерять сознание — нанести удар по его затылку.

Гантт рухнул на парашют. Его тело начало содрогаться, руки и ноги неестественно скрючились. На мгновение показалось, что даже в бессознательном состоянии он продолжал искать этот клятый кувшин с водой, но затем снова упал и затрясся.

Майкл убрал пистолет в сторону и стащил с бившегося в судорогах летчика его пропитанную потом рубашку. Опустившись на колени рядом с ним, с трудом работая одной рукой, он скрутил рубашку и зажал ее между зубов Гантта, чтобы тот не проглотил язык или не прикусил его, если судороги будут слишком сильными.

Затем Майкл отполз в сторону и обессиленно сел на землю, держа при себе пистолет.

Он наблюдал за страданиями Гантта, пока угасали последние лучи солнца.

Конвульсии стали более сильными. Эта отвратительная фаза длилась около пятнадцати минут, после чего Гантт вдруг замер.

Майкл проверил его пульс. Слабый. Но Рольф был жив.

Ночь становилась все холоднее. Группа шакалов пришла, чтобы обнюхать все вокруг, но Майкл отогнал их камнями. Его «Ролекс» показывал, что прошло еще три часа, когда Гантт вдруг снова зашевелился, сплюнул ткань, и медленно встал на четвереньки, после чего его начало выворачивать наизнанку. Его рвало так сильно, что, казалось, внутренности вот-вот вываляться наружу. Затем Гантт застонал, выругался и сказал с заплетающимся языком:

— Черт, как же болит голова…

Он говорил по-английски. После этого он снова свернулся в позе эмбриона и уснул.

Майкл тоже решил поспать. Последним его впечатлением был мальчик, сидевший со скрещенными ногами под звездным небом в пыльной фуражке Тэм о’Шентер солдата Содружества, и лицо его было скрыто куфией, поэтому нельзя было доподлинно сказать, спит он или бодрствует. По крайней мере, сейчас его левая рука оставалась неподвижной, и игральные кости в ней молчали.

Глава четвертая

Они добрались до колодца, когда на рассвете тонкая красная полоса прорезала горизонт, и мир начал выплывать из глубин тьмы.

Как далеко они прошли за эту ночь, Майкл не знал. Ноги держали нетвердо, левая рука висела мертвым грузом. Он оставил свой вещмешок, чтобы не отяжелять себе путь и беречь энергию, однако оба пистолета и парашютная сумка Гантта теперь были у него. Гантт — ослабленный и истощенный — не протестовал. С каждым шагом Майкл чувствовал, что вот-вот споткнется, но продолжал идти, следуя за мальчиком. Позади него плелся ас «Мессершмитта».

Колодец выглядел непрезентабельно: он расположился у изножья скалы, что защищала его от солнца. Неровные камни были сложены вокруг небольшого бассейна размером с ванную в дешевой гостинице. Вокруг валялся помет шакалов, обозначивших свою территорию. Однако, хороший или нет, это был колодец, и Гантт с потрескавшимися губами, вдруг ожил и бросился вперед мимо Майкла и мальчика.

Он навис над камнями и принялся жадно поливать водой лицо, голову и плечи. Протянув руку вниз, в глубину ради живительной водной прохлады, Гантт вдруг замер, и когда его руки показались на поверхности, Майкл увидел, что вокруг них были обмотаны чьи-то кишки. В следующую секунду на поверхность прямо перед лицом летчика всплыл чей-то обескровленный торс, а рядом показалась отрезанная человеческая голова, рот и глаза которой были широко открыты, а посреди лба темнело фиолетовое отверстие от ружейной пули.

Гантт вскрикнул, и никакие человеческие слова не могли описать этот звук. Он попытался сбросить с себя посиневшие кишки, связавшие его запястья, отшатнулся назад и едва не упал на мальчика, который тоже отступил, но в полной тишине. Больше всего его пугало, что колодец испорчен.

Гантт опустился на землю среди звериного помета и принялся лихорадочно скрести свои губы в попытки очистить их от трупной воды — так яростно, что расцарапал рот до крови.

Майкл приблизился к колодцу, в котором уже зародился запах гниения. Пустыня оказалась не очень добра к трупу. К концу следующего дня этот запах будет отгонять отсюда животных.

Но еще в воздухе был и другой запах: соль. Майкл полагал, что помимо того, что колодец был отравлен трупным ядом, он был еще и испорчен солью, и мотив этой жестокости был ему понятен.

— Даласиффы, — обратился он к Гантту. — Они отравили колодец, чтобы держать другие племена подальше от воды.

На рассветном солнце он заметил верблюжьи следы, уходящие на юг.

— Их собственная деревня должна быть не слишком далеко. Вероятно, там — колодец есть. Видимо, они требуют от других племен дань за воду, — он уставился на песчаные барханы к югу от себя. Мышцы его челюсти слушались с трудом.

— Нам нужна вода, иначе мы умрем, — обратился он к Гантту. — Вставай.

— Я не могу, — прохрипел летчик едва слышным голосом. Сил в нем совсем не осталось. — Я не могу…

— Вставай или я тебя заставлю.