Страница 44 из 145
Вначале шла Джурия, как самая старшая и старательная. Касалась подставленных лбов, запрокидывала голову, вращала глазными яблоками, а потом говорила глубоким грудным голосом. «Нет, нет, нет». И на четвертый раз было облегченное «да». Изможденная женщина в серой, как и все остальные заключенные, хламиде облегченно улыбнулась, откидывая со лба сбившиеся в колтун грязно-пепельные волосы.
— Хвала милосердной матери Калтащ! — она воздела руки к небу и воскликнула загрубевшим, но все же торжественным голосом. Морщины разглаживались прямо на глазах, а тени растворялись в белизне кожи.
— Слава Калтащ! — заворожено повторила толпа.
Джурия смиренно улыбнулась и спустилась вместе с освобожденной с эшафота.
Следующей пошла легкомысленная и бесшабашная Торми. Она вообще о заключенных не думала. Хотела отделаться поскорей, чтобы убежать к каким-то своим друзьям в город. Подходила к каждому, брезгуя даже прикасаться. Просто закрывала глаза, кружилась, а потом качала головой. Замерла она возле парня лет восемнадцати. По виду было ясно, что он знает об исходе и даже не притворяется удивленным. Просто ждет, также скучая, как сама Торми.
— Слава грозной, но справедливой Седне! — крикнул он зычно, чтобы поскорей закончить.
Но толпа вроде не заметила, вторила ему, как и той изможденной женщине. Ликовала свершившемуся милосердию. Настала моя очередь. Я глубоко вздохнула, скапливая как можно больший резерв внутренних сил. Мне понадобится все, что есть. С пустым разумом я поднялась по деревянной лестнице. Подходила к каждому, заглядывала в глаза, касалась головы и бродила по мыслепотокам. Жерард был в чем-то прав, не стоило, я оказалась не готова. Здесь все совершали злодейства, иных судьи-телепаты оправдывали, тщательно изучив их дела. Мне до их опыта было как до Нифльхейма. Я видела только наружный поток всякой мерзости: грабежей, насилия, убийств, бунтовщической злобы. От разворачивающихся картин мутило, но я старалась оставаться беспристрастной. Представляла себя Высоким Судьей, правда, они при этом прятались за маски.
Я уже думала бросить дурное занятие, как столкнулась взглядом с ней. Передо мной будто встал призрак повзрослевшей Айки, девочки-единоверки, которая погибла, защищая меня от своего сбрендившего товарища. Этой было лет четырнадцать на вид. Невысокая, худая, как тростинка, но с невероятно живым, пускай и перепачканным личиком, огромными искренними, как у собаки, янтарными глазами, пухлые губы надтреснуты, видно, били. Темно-каштановые волосы заплетены в растрепавшуюся косу и знатно припрошены пылью. Я смотрела на нее слишком долго и пристально. Нависла гнетущая тишина. Кажется, вся площадь следила за мной, затаив дыхание. Я положила руку девочке на лоб. Она не выказывали ни страха, ни почтения, словно не боялась смерти вовсе. Наоборот, смотрела на меня с вызовом, едва заметно ухмыляясь
Как я и думала, ничего особо страшного она не делала. Ну да, забралась в несколько домов, срезала несколько кошельков в толпе, тягала у торговцев еду. Но все же не по злобе, а от ужасающей нищете. Коренная эскендерка, жила в, наверное, самом неприглядном квартале нижнего города, в крохотной грязной лачуге, где едва умещались на ночлег она и ее шесть старших братьев. Родители давно умерли. Чтобы не умереть с голода, ей пришлось воровать с самого раннего детства. Да и не было того детства на самом деле.
Я еще раз осмотрела ее руки: голубого лоскута там не было. Пришлось ее оставить. Я и дальше всех читала, стискивала зубы, уже почти достигла предела, вот-вот кровь носом пойдет. Лоскут в руке последнего мужчины я заметила еще до того, как к нему подошла. Этот тоже не боялся, одаривая меня уже в открытую самоуверенной ухмылкой. Он был подтянутый, по виду вполне себе приличный, не скажешь, что преступник. Лицо холеное и гладко выбритое. Только взгляд какой-то мутный. Ох, не стоило мне его читать! Едва не вывернуло прямо при всех. Кровь вязкой струйкой потекла из носа. Негодяй аж облизнулся. Я отвернулась, все еще содрогаясь внутренне от тех картин, что мне открылись. Снова посмотрела на девчонку-воровку. Она улыбнулась одними губами, приоткрыв верхние зубы с едва заметной щелью между ними. Голубоватая дымка сгущалась вокруг нее, звала. Я прекрасно понимала, что воровка специально передо мной заискивает, но та тварь с лоскутом была еще хуже. Я решительно развернулась и подошла к девчонке.
— Слава Безликому, защитнику слабых и угнетенных! — выкрикнула я.
И тут же в лицо дохнуло прохладным ветром.
— Слава Безликому! Безликий ведет нас, Безликий наставляет нас, вся наша жизнь — служение ему! — вторила толпа уже по инерции.
Воровка хитро и будто дразня щурилась в мою сторону.
— Глупая — пожалеешь! — шепнула она мне, и как только палач развязал ей руки, сбежала с эшафота и растворилась в толпе.
Бесновался осужденный, которого я не спасла, изрыгал проклятья. Кричал, что мы его подставили, все обман. Уже и броситься на меня хотел. Хорошо, что стражники удержали. Жерард подскочил ко мне, схватил за локоть, стянул с эшафота и увел подальше от чужих глаз. Мы долго шли, чуть ли не бегом, пока не оказались в приличном квартале, спрятались в тени между домов.
— Ты что натворила? Мы же условились! Ну зачем, зачем ты взялась их читать?!
— Вы же сами хотели, чтобы все взаправду было! И он… он просто… — у меня не хватало ни слов, ни дыхания.
Жерард колотил меня по щекам, совал под нос флакон с нюхательной солью.
— Тебе просто надо было его помиловать и все. Не лезть, не проникать глубоко. Теперь будет куча проблем с его покровителем. Наши дела совсем не об этом, наша цель — не спасение одного единственного человека, а всех людей Мидгарда. Ну разве ты не понимаешь? Ты из всех?!
— Это вы не понимаете, — я немного пришла в себя и вырвалась. — Он душегуб, насильник. Скупал маленьких мальчиков из работных домов и издевался над ними, а потом кастрировал их грязным мясницким тесаком!
Меня все-таки вывернуло прямо на мостовую. Жерарда едва успел подхватить, когда подкосились ноги.
— Если бы мы его спасли, то он бы принялся за старое. Представьте, если бы его жертвой стала ваша дочь! — я снова забилась в истерике, как только спазмы отпустили. — Я не могу так, я не могу лгать! Если я перестану верить в свою правоту, то никакие ухищрения не приблизят меня к нему!
— Ладно, тише, — примирительно сказал Жерард, вдавливая пальцами какие-то точки на моем теле: в ямочке на затылке, слева под ключицей и на позвоночнике у поясницы.
Я обмякла, не могла даже пошевелиться. Жерард подхватил меня на руки и подозвал извозчика, чтобы тот отвез нас в лабораторию.
— Спи, ты едва не надорвалась, — сказал он, укладывая мою голову к себе на колени и поглаживая волосы, прямо как папа любил делать. — Быть может, оно и к лучшему. По крайней мере, они поверили…
========== 7. ==========
Я болела две недели. Периоды лихорадочно бреда сменялись апатией, зыбким беспамятством. Жерард ухаживал за мной в лаборатории, не оставляя даже ночью. Кнут и Кьел отпаивали меня какими-то противными горькими зельями, отирали от пота, Шандор массажировал какие-то жизненно важные точки, мазал эфирными маслами. Девчонки и Густаво по очереди носили мне воду и еду. Иногда я забывалась жуткими снами-видениями, которые подсмотрела в голове у осужденного, то видела огненного зверя, мужественного сражающегося с мглой, что рвала его на части, то место Жерарда подле моей кровати занимал Безликий. На нем был серый мешковатый балахон, а лицо полностью закрывала круглая белая маска, как в театре, с продольными царапинами от когтей, выкрашенных в цвет крови. Это он выхаживал меня, и именно от его прикосновений приходило вожделенно облегчение. Но когда я просыпалась, рядом снова оказывался Жерард.
После того, как я поправилась, он как следует отчитал меня за то, что полностью опорожнила свой резерв внутренних сил, пока читала мысли осужденных, и едва не надорвалась. Заставил меня подробно рассказать о предыдущих таких случаях, а потом надолго отменил все остальные мои занятия. После выздоровления он взялся учить меня индивидуально. Я проникала в его голову, бродила по мыслепотокам, разглядывала картины из прошлого, слушала мысли. До изнеможения, пока не чувствовала, что нахожусь на грани. И ровно там мне надо было остановиться. До того, как из носа пойдет кровь. Это оказалось не так-то просто. Большинство занятий заканчивались для меня нестерпимой головной болью, но Жерард не слушал мои причитания и заставлял повторять экзекуцию снова и снова. Говорил, что у меня должен выработаться бессознательный инстинкт — никогда не переходить черту, даже в самых непредвиденных обстоятельствах. И потихоньку оно начало получаться. Терпение моего учителя пересилило мою нерадивость. Но я поразилась выдержке Жерарда. При том, что в мыслях его я ни разу ничего личного или постыдного не увидела, хотя по идее у каждого человека в жизни должно быть что-то такое неприглядное, что бы он хотел скрыть, но и на глухие стены ментальных барьеров тоже не натыкалась, как было с Вейасом и Микашем. Впрочем, Микаш и вовсе скрывать ничего не стремился и из-за этого мне все время было немного стыдно, ведь я не могла ответить ему такой же искренностью. А тут мне будто отводили глаза, да так, что я ничего не замечала. Однажды я спросила об этом Жерарда.