Страница 39 из 145
А с Жерардом мы изучали естествознание. И это был самый приятный и расслабляющий урок из всех. Мало того, что он прекрасно умел рассказывать так, что интересовался и понимал даже самый нерадивый, он еще и постоянно показывал нам разные необычности: посыпал кусок камня каким-то порошком, и тот вмиг превращался в золотой самородок. Жерард говорил, что это не настоящее золото и ни один ювелир не даст за него и ломанного гроша, но фокус все равно знатный. Иногда он приносил нам необычных маленьких зверушек, рассказывал про их повадки и как они устроены внутри. И про людей он рассказывал, про болезни. Некоторые, оказывается, мы наследуем от родителей вместе с родовым именем и даром, а некоторые сами к нам цепляются в течение жизни. От некоторых можно избавиться, другие лишь заглушить на время.
Люций, один единственный из наставников, относился к нашим занятиям также несерьезно, как Торми. Опаздывал, травил байки вместо занятий, показывал ярморочные фокусы. Торми приходила от них в восторг, Джури напряженно думала над тем, что бы это могло значить, и только я откровенно скучала, потому что мой дар позволял видеть его иллюзии насквозь. Изредка под особое настроение он рассказывал нам про ауры и использование дара. Больше это касалось того, как бы не причинять себя вреда, когда все выходит из-под контроля, как помогать себе и близким, но не как защищать себя и сражаться с демонами. Я скучала по последнему. Очень.
Но не обошли наш проект и трагические события. Жерард все-таки уговорил старика Бержедона немного отдохнуть от трудов. А через неделю его нашли мертвым на улице. Сердечный приступ, объяснил Жерард. Все произошло очень быстро, ему бы не смогли помочь. У нас был урок, Жерард показывал нам, как работает миниатюрный фонтан — система из трех сообщающихся сосудов. Из верхней чаши била вверх тонкая струйка, но постепенно уменьшалась вместе с уровнем воды в среднем сосуде, пока и вовсе не иссякла. Тогда Жерард присоединил к нижнему сосуду маленький насос, и струя снова забила вверх.
— Сердце тоже такой насос — гонит кровь по таким же сосудам в нашем теле. А еще это мышца. И как другие мышцы у стариков, дрябнет, теряет силы. В один день она уже не может гнать кровь, — Жерард перестал накачивать насос, и фонтанчик снова иссяк. — И человек умирает.
— Почему бы не сделать насос, который бы не переставал работать? Тогда бы люди смогли бы жить вечно. И мастер Бержедон остался бы с нами, — задумчиво сказала Джурия.
— Вечный двигатель? О, подобные исследования ведутся уже с век, наверное. Клемент участвовал в одном из проектов, правда, он, как и все до него потерпел фиаско. И потому Клемент пришел к нам. К тому же, жить вечно такой бы насос не помог. В нашем теле еще масса органов, которые со времен изнашиваются и ломаются, а еще есть болезни, голод и войны. Потому смерть будет всегда, как естественный процесс. И в общем-то это не плохо, заставляет идти вперед, к чему-то стремиться, торопиться, пока есть время. Бержедон прожил долгую жизнь, полную событий и свершений. Вряд ли он сильно сожалел о своем уходе, и мы тоже должны отпустить его с миром, как бы тяжело это ни было. Мы не забудем, — Жерард приложил два пальца левой руки к губам и поднял их в воздух в ритуальном жесте.
— Мы не забудем, — мы втроем повторили его действие.
Через день были похороны. Облаченное в холщовый саван тело пронесли с пышной процессией родственников и знакомых от городка книжников к старому кладбищу за городской стеной. Там уже был сложен большой погребальный костер. Жерард читал пронзительную прощальную речь, от которой на глаза наворачивались слезы. И женщины в черных одежда рыдали в голос. Джурия шепнула на ухо, что это специально нанятые плакальщицы. Здесь был такой обычай, чем больше на похоронах плакальщиц и чем громче они стенают — тем больше уважения к усопшему. Это казалось странным и немного смешным, но смех на похоронах неуместен.
Плакальщицы хорошо отработали свои деньги — рыдали, пока ревущее пламя полностью не поглотило тело, оставив лишь пепел. Его собрали в урну и закопали в уже разрытую яму. Сверху поставили стесанный полукругом камень с выбитым на нем именем и эпитафией: «Верный друг, ты унес в могилу чужие тайны. Так покойся с миром, пускай они не тревожат тебя на том берегу».
Я хоть и не знала Бержедона хорошо, но все равно было жаль, и за Жерарда вдвойне. Похоже, они были очень близки. Мы пошли обратно в город вместе с процессией, а Жерард оставался, чтобы проститься с другом наедине.
Еще долго мы оставляли на подоконнике в гостиной лаборатории зажженную свечу в память об усопшем.
Жерарду пришлось искать не одного помощника, а сразу двух. Это заняло некоторое время, из-за чего Жерард частенько перепоручал свои занятия другим книжникам. Но через месяц он привел к нам двух близнецов-целителей, совсем молодых, только-только после университета. «Еще не испорченные «взрослой» жизнью», — подмигнул на наши вопрошающие взгляды Жерард. Их звали Кнут и Кьел. Лапийцы, ко всеобщему удивлению, тут такие совсем немного. Долговязые тощие альбиносы, непривычно бледные по сравнению с южанами. И очень тихие. Если переговаривались, то только между собой и шепотом. А от пронзительных взглядов почти бесцветных серых глаз мурашки бежали по коже. Они взяли на себя часть уроков Жерарда, но рассказывали все очень сухо и казенно, не подкрепляя теорию практикой. Мы скучали по занятиям с Жерардом, но понимали, что на у него не хватает на все.
Постепенно времени становилось больше и подступала тоска. Тогда я попросила Торми научить меня танцевать. Бальные — я и так умела, а вот народные, манушские казались более искренними, выразительными, подлинными. Да и… любопытно просто. Торми с удовольствием откликнулась. Видно, жизнь со слишком правильной Джурией совсем ей прискучила. Торми показывала мне движения: покачивания бедрами и плечами, шаги, подскоки, повороты.
— Манушская музыка очень живая, ритмичная. Ты должна жить с этим ритмом, твое сердце — биться с ним в унисон. И конечно, фантазия, творчество, страсть — здесь не место заученным реверансам и па бальных танцев. Здесь нет правил. Ты свободна придумывать свой танец, такой, какой подходит только тебе, — воодушевленно открывала мне Торми свою поэзию.
И у нее действительно получалось. Для меня она надевала свои пестрые наряды с монетами, которые мелодично отзывались на каждое движение. И танцевала. Пластично, красиво, соблазнительно. Я и то чувствовала, как изнутри вместе с восхищением поднимается жар. А уж как должны реагировать мужчины! Я понимала, что для такого моих способностей и артистизма никогда не хватит. Мне просто нравилось само действо.
— Почему ты все время такая скованная? — критически отзывалась Торми на мои попытки. — Забудь о стеснении. В танце ему не место. Отпусти контроль. Музыка сама поведет, куда нужно.
Я старалась.
— У тебя такое красивое открытое лицо. Зачем ты все время прячешь его за хмурым выражением? — отчитывала она меня. — Улыбайся. Играй глазами, соблазняй. Знаешь, что очаровывает мужчин больше всего? Не грудь, не бедра, не ноги и не губы. Это взгляд, дерзкий, бросающий вызов. Он пробуждает в них охотничьи инстинкты. Смотри.
Она провела ладонью по собственным глазам, их пронзительная зелень шаловливо выглядывала из-под растопыренных пальцев, на чувственных губах соблазнительная улыбка. Я попробовала повторить.
— Не стесняйся. Забудь обо всех. Делай это только для себя! — подбадривала Торми.
И я делала. Не думала, насколько получается, как я выгляжу со стороны, могу ли сравниться с Торми, красива или нет. Просто наслаждалась.
Но вскоре и это занятие приелось. Торми пропадала где-то вечерами напролет. Джурия читала нудные нотации. С ней только что и можно было поговорить о занятиях с Клементом. Нет, она, конечно, была права, что мы должны прикладывать все силы к учебе, чтобы достигнуть цели. Но просто… иногда хотелось иметь в жизни какую-то отдушину.
Я гуляла по верхнему городу, изучала все более-менее безопасные местечки, разглядывала пышную архитектуру домов знати, заглядывала во все лавки, знакомилась с словоохотливыми купцами, ужинала в маленьких открытых термополиях, болтала со случайными посетителями, заглядывала им в глаза, словно искала кого-то, бродила по паркам. И все равно тосковала безмерно. Не могла даже понять, по чему именно: семье, Ильзару, странствиям, охоте… или по своему влюбленному медведю. Никогда не думала, что он сможет стать мне настолько близок в разлуке, как никто и никогда, даже брат с отцом.