Страница 9 из 161
— За печь, живо! — деловито велела мать, вытирая руки о передник.
Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался. Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, сверкали молнии, свистел ветер, капала вода с потолка. Но меж всех этих звуков очень отчетливо слышался стук клюки о земляной пол.
— Зачем пожаловали, госпожа? — мать заговорила странно ласково и мягко, будто перед высокородным.
— Искала приют в бурю. Нельзя? — ответил ворчливый старческий голос, от которого по коже побежали мурашки.
— Да ну что вы! Мы очень бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.
— Я неприхотлива.
Снова послышался стук клюки и ковыляющие шаги. Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха, в сером балахоне, полная и сгорбленная. Мать налила еще одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.
— Вы уж простите, у нас больше ничего нет.
— Ай и врешь! — укорила ее старуха.
— Мика-мика-мика, — забормотала сестра, верно, перепугавшись, и снова принялась раскачиваться.
— Хворая она у тебя? — старуха взяла Ангежку за подбородок и повернула к себе ее голову. — Не любишь ее, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придет.
Старуха разразилась лающим хохотом. Микаш стиснул кулаки. Да как она может!
Будто услышав его мысли, старуха повернула к нему голову. Пришлось напомнить себе, как дышать, когда он увидел ее абсолютно белые глаза. Горевестница!
— А ну ка иди сюда! — позвала его старуха. — Иди, не бойся. Хуже будет, если не выйдешь.
Ну да, так все про горевестниц говорят. Ослушаешься их — вовек бед не оберешься. Микаш вышел на свет. Старуха тут же обернулась к матери:
— Это тоже твой пацаненок? От кого прижила, глупая?
— От мужа, — явно на пределе терпения ответила мать.
— Угу, от мужа твоего пьяницы только такие убогие, как она, — старуха кивнула на заходившуюся в припадке Агнежку, — могли родиться. А мальчик-то совсем не в вашу породу, не понимаешь?
— Мой он, мой! Я его выносила и вырастила! Моя кровь! Никому не отдам.
— Нет, не твой. Не можешь ты его как ломовую скотину использовать. У него великая судьба. Это она привела меня на ваш порог.
— Хоть великая, хоть малая — не отдам!
Микаш взял за руку разволновавшуюся до красноты мать.
— Я никуда отсюда не уйду. Уходите вы! — сказал он, без страха глядя в белые глаза горевестницы.
Старуха схватила его за подбородок, как сестру до этого, и вглядывалась слепыми глазами, будто саму душу пронзала.
— Ишь какой своевольный! Как зов предназначения услышишь, так сам побежишь. И еще маяться будешь. А не услышать не сможешь — это твоя суть. Слышишь и ты, глупая? — горевестница повернулась к матери. Голос ее сделался зловеще-таинственным, похожим на шум бури за окном: — Он должен учиться, учиться у самого короля Стражей. Он станет первым среди них. Его поведет Северная звезда, та, что сияет на конце стрелы Небесного Охотника. Но как только звезда померкнет, станет он демоном лютым, самым страшным из всех. И загорится степь под его ногами, и прольются небеса людской кровью, и проложит он путь по мертвой плоти к Небесному престолу, и возведет на него дух неправедный.
Агнежка закричала долго и пронзительно, как птица. Мать молча кусала бледные губы, но исходившая от нее завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. И мысли ее скакали тревожной чехардой.
— Забирайте, — тихо произнесла мать и понурила голову, пряча от него глаза.
— Мама! — закричал Микаш. — Нет-нет, я не стану таким. Клянусь, я буду хорошим. Я буду слушаться во всем и всегда, я буду работать больше, я…
— Не сопротивляйся, мальчик, ведь ты и сам знаешь про демона внутри. Ты и сейчас его чувствуешь, — усмехнулась горевестница.
Микаш называл его зверем. Иногда он скребся об ребра острыми когтями, и тогда хотелось схватить топор и разнести все вокруг. Только чтобы поняли, что сестрица не плохая, а другая. Что мама не засохший цветок, а сильная, достойная уважения женщина. Что он не злой и никогда не хотел быть злым…
— Уходи, — со смертельным спокойствием сказала мать. — Ты больше мне не сын.
Горевестница протянула узловатую костлявую ладонь.
«Забудьте! Забудьте об этом!» — взмолился Микаш про себя с отчаяньем настолько сильным, что спазм схватил голову, а из ноздрей ручьем хлынула кровь.
Они забыли. Агнежка замерла и склонила голову на грудь. Горевестница прикрыла свои жуткие глаза. Пелена страха вокруг матери растворилась, и теперь она смотрела с добродушной мягкой улыбкой.
— Уходите вы! — громко велел Микаш белоглазой старухе, вытирая рукавом кровь. — И не возвращайтесь никогда!
Она послушно поковыляла к двери и, не оглядываясь, вышла в бурю.
Мать мотнула головой, прогоняя дурман.
— Ты закончил? — она собрала миски и, сполоснув в ведре, налила еще супа. — Теперь ешь сам.
Из миски тонкой струей поднимался пар, а посреди нее плавал небольшой кусок баранины. Маленькое чудо для их бедного семейства.
— Мама! — воскликнул от удивления Микаш.
— Жуй! И не смей с сестрицей делиться. Это только для тебя, — строго наказала она, а потом не выдержала и ласково потрепала его по волосам.
В этом время Агнежка очнулась и придвинулась ближе, склонив голову ему на плечо. И хорошо так стало, тепло от их любви, что страх мигом забылся.
Они не вспомнят. Никогда.
Сейчас, через восемь лет, Микаш жалел о своем поступке. Уйди он тогда с горевестницей, может, быть может, спас бы их. А так один… не Страж, не простолюдин. Что-то среднее, без судьбы и смысла.
Месяц пути пролетел незаметно. На воле и дышалось свободней, и синее небо над головой придавало сил. Резерв все-таки начал восстанавливаться. Вернулась былая легкость в движениях и острота зрения. Тело полнилось живительными соками. Хорошо, а он ведь начал унывать, глупый! И теперь все тревоги казались несуразными. Ведь смог же. Читал когда-то давно, что есть такой рисковый способ постепенно увеличивать мощность дара. Всегда работать на пределе возможностей, доходить до опасной грани, чуть раздвигая собственные горизонты. Может, стоит попробовать еще? Стать по-настоящему великим?
Микаш усмехнулся тщеславию своих помыслов. Если бы еще вся эта сила кому-нибудь была нужна. А так… ну вот уйдет после этой поездки. Оставит коня и меч. А без них уже как без рук, без ног — калека. И не умеет больше ничего, кроме как демонов по долам и весям гонять.