Страница 25 из 54
Кира присмотрелась к дочери.
- Что с тобой? Что-то болит? Да?
Конечно, болит - это сразу видно, вон как осторожно держит руку, и глаза: сейчас слёзы прольются. Кира опустилась на колени возле кресла:
-Дай ручку, Шурочка. Не бойся, я не сделаю больно, сейчас подую - и всё пройдёт, - та протянула тоненькую ручонку-прутик. Кира легонько кончиками пальцев прикоснулась к ней и закусила губу: какой же гадиной надо быть, чтобы сделать больно ребёнку! Она уткнулась лицом в грязную Шурочкину ладошку, ожидая, пока боль отпустит и пройдёт. - Это ты поранилась, когда дралась с мальчишками?
-Это та учительница дёрнула, - прошептала девочка, - мне уже не больно. Совсем не больно! Ты сердишься, да?
-Глупенькая девочка, - грустно улыбнулась Кира, - конечно, нет. Как я могу сердиться на тебя? Но ты уже большая, и мы должны серьёзно поговорить: ты нарушила своё слово. Да-да, не спорь! Ты же обещала не драться. Неужели нельзя было отойти в сторону от них? Вот просто взять и отойти.
-Нельзя. Они сами подошли.
- Они подошли, а ты бы отошла! И потом... я же просила тебя приходить на переменах в библиотеку!
-Ну ма-ам! Говорила, что не сердишься...
-Шура, Шура! - покачала Кира головой, и девочка насторожилась.
Когда мама вот так говорит "Шура, Шура", дело плохо! Но Кира лишь притянула к себе ребёнка - такую маленькую, такую хрупкую, ещё такую доверчивую и беззащитную. Штефан, ну где же ты? Ах, как тебя не хватает! Как ты нужен нам! Ты бы всё объяснил и утешил. Ты бы защитил нас - нам так нужна твоя помощь!
- Как же нам быть, Шурочка? Что делать?
И вдруг почувствовала, как напряглось под её руками худенькое тельце:
-Мама, - еле слышно прошептала Шурочка, - там...там...
Уже догадываясь о том, что сейчас увидит, она обернулась. Дюжина пар вытаращенных глаз онемевших от неожиданности гимназистов глазела с высоких, выстроенных амфитеатром парт. Учитель с болтающимся на шнурке пенсне уставился на невиданное зрелище. Взгляд Киры остановился на тёмно-коричневой доске, где мелом в правом углу значилось: "25 апреля", и у неё отчаянно вырвалось:
-Год? Сударь, какой нынче год?
Учитель вздрогнул всем телом, лицо его налилось нездоровой краснотой, но он справился с собой и пробормотал дрожащим голосом:
-Десятый. Нынче, сударыня, десятый год...
Шура вывернулась из рук матери, двинулась в сторону гимназистов. Но Кира поймала её за подол школьного платья:
-Нет! Сейчас нельзя! - закричала она и прижала дочь к себе. Видение растаяло, и они остались, дрожащие, испуганные. Подхватив Шуру, Кира отбежала от опасного места. На подгибающихся ногах доплелась до стула и рухнула на него, перед глазами поплыли радужные круги.
-Ты понимаешь, что могло произойти? - всё ещё цепляясь за ребёнка, немного отдышавшись, спросила она. Шура молчала, лишь таращила светло-карие глаза (ах, Штефан, как же ты мне сейчас нужен!), - Шурочка, я не знаю, как это объяснить. То, что мы сейчас видели, просто не может быть. Но тем не менее это есть. Там у них другое время, не такое, как у нас.
- А когда мы пойдём туда? Мы же пойдём? - её испуг прошёл, и она хотела знать.
-Хотелось бы... Вот найдём папу и уйдём. Только об этом никому нельзя говорить.
- Это тайна?
-Да. Это наша страшная тайна, - Кира надула щёки, выпучила глаза. Шура рассмеялась:
-Это ты так играешь, да? В страшную-страшную тайну?
-В страшную-страшную тайну: твою и мою, - она потёрлась носом о мягкие волосы дочери. - Шурка, есть ещё одно дело... Дай мне слово... Нет, смотри сейчас мне в глаза... Обещай никогда, слышишь, никогда не подходить к этому креслу! Обещай! - она добилась от Шурочки не просто обещания, а почти клятвы. Конечно, она всего лишь махонькая семилетняя девочка с волшебными сказками в голове... И хорошо, что с завтрашнего дня начинаются каникулы! Савельева ещё неделю назад объявила на педсовете, что даёт всем учителям и прочей обслуге семь дней отдыха, кроме 7 Ноября. Седьмого ноября все должны явиться к восьми утра, и в составе районной колонны идти на демонстрацию.
Глава 6
Золотой монеткой опускался в копилку каждый из этих ноябрьских дней. Была бы Кирина воля, она бы вообще никогда и никуда от себя Шурку не отпускала. Так бы и ходила за ней повсюду, застёгивала пальтишко, повязывала шарфики, совала бы ей то яблоко, то морковку. Она готовила любимые Шурочкины салатики, запекала в духовке цыплёнка. Вместе они лепили крохотные пирожки с повидлом, пекли сахарное печенье. Потом накрывали стол доставшейся им в наследство от бабули узорчатой камчатной скатертью, ставили тарелки и звали Тамару с Викой. Тамара входила и всегда всплёскивала руками: ух, красотища-то какая! - и чинно определяла на видное место бутылку лимонада с длинноносым сказочным героем на этикетке. Викуся приносила мармелад "Лимонные дольки", густо посыпанный сахарным песком. Они пили чай и болтали о разных пустяках. Вацлава на эти посиделки не приглашали, и он обиженно сопел, встречая Киру в коридоре.
Они рано вставали. Шурочка, просыпаясь, потягивалась и сразу бежала к зеркалу. Задумчиво стояла, вглядывалась. Однажды Кира подсмотрела, как дочь протянула руку к зеркальной поверхности, и уже изготовилась подскочить, схватить Шурку, не дать ей уйти в податливую глубину. Но девочка помнила запрет, держала данное слово и стекла не касалась. Лишь приближала руки к поплывшей рябью поверхности, потом отводила за спину, сцепив пальцы, стояла и улыбалась. Кира перевела дух: умница, не поддалась соблазну. На этот раз не поддалась. Но можно ли полагаться на слово, данное ребёнком, пусть даже таким замечательным, как её Шурочка?
После завтрака они гуляли. Гуляли по Петербургу. Не по Ленинграду, а именно по Петербургу. Нельзя сказать, что Кире был неприятен современный город с обилием автомобилей, автобусов, троллейбусов, трамваев, с летящими под землёй поездами метро. Однажды, проезжая в автобусе мимо Пулково, она заворожено смотрела, как прямо перед ними набирает высоту самолёт. И дело не в том, что она не твёрдо знала законы физики - все эти подъёмные силы и законы аэродинамики - вовсе нет. Но эта огромная серебристая птица так тяжело и одновременно грациозно уплывала вверх, что Кире на миг показалось, будто она перенеслась в другую реальность, в странный и невозможный мир её зазеркалья. Туда, где шумели огромные сосны в розоватом заходящем солнце, а прохладные волны вылизывали песчаный берег. Туда, где среди дюн и леса её ждал белый домик с террасой и ступеньками, сбегающими к тропинке, вьющейся между валунами и можжевельниками. Всё, что ей нужно, было там, в этом белом домике с зелёными ставнями: любимый человек и любимая дочь. Но, видимо, в отличие от героев известного произведения она ещё не заслужила покоя.
Если бы рядом был Штефан, она бы ни секунды не жалела о прошедших временах. Иногда она даже ловила себя на том, что здесь, в этом времени, ей нравится и её больше не пугают эти новые люди. Но Штефана не было, и её сознание не хотело мириться с настоящим, не желало привыкать и привязываться к такому настоящему.
Начало ноября выдалось сухим и тёплым, деревья изо всех сил удерживали на ветках последние жёлтые листья. Седьмого ноября они с Шурочкой "двинулись на демонстрацию". Весь Кировский проспект запрудила толпа, в громкоговорителях то играла музыка, то дикторы дурными голосами кричали лозунги и приветствия. Колонна медленно продвигалась в сторону Кировского моста, то справа, то слева наигрывали небольшие оркестрики, кто-то пел, кто-то пытался танцевать. Музыка звучала вразнобой и оглушительно, но всем было весело, и никто не жаловался. Шурка ловко подкидывала набитый опилками разноцветный шарик на резинке и косилась на шестилетнего мальчика, который смачно облизывал красного карамельного петушка. Она уже уговорила маму купить ей за 10 копеек перетянутый чёрными нитками шарик и собиралась, придя домой, распотрошить его в надежде увидать там вместо опилок что-то невозможно замечательное. Но просить купить петушка на палочке даже пробовать не стоило: мама говорила, что неизвестно, кто их делает и непонятно, какую краску в них кладут. Однажды, ещё в садике, тихий мальчик из её группы тайком от воспитательницы принёс из дома такого петушка и всех угощал. Можно было лизнуть раз-другой, держа за палочку, и передать дальше по кругу. Тогда Шурочка даже вкуса не почувствовала - так быстро слизалось до самой палочки карамельное брюшко.