Страница 24 из 54
Она села в кресло в своём "старом Петербурге" и стала думать. Спокойно думать не получалось, мысли метались в голове. Кире было страшно. Очень страшно. За дочь, за Штефана (где его носит?!), за себя, наконец. Объяснять ей, кто такие люди, как Орлов с Ивановым, не нужно - и так ясно. Не ошиблась она, когда почувствовала за широкими улыбками тщательно скрываемую неприязнь к ней. Неприязнь, колючими волнами исходящую от них. И сомнений нет в том, что они способны на любую подлость, любую жестокость. Жуткая история Ниночки тому доказательство.
Первое, что пришло в голову, - это немедленно бежать, скрыться вместе с Шурочкой. В виске заломило от злой мысли: если бы Штефан хотел её найти, так давным-давно бы уже нашёл. А не нашёл, потому что не искал. Или искал, но не долго, не настойчиво. Надоело искать - и всё бросил. Нет. Так не годится. Она выбросила из головы скользкие змеиные мысли. Штефан ищет её. Просто ему что-то помешало.
Итак, можно попробовать сбежать куда-нибудь на Дальний Восток и затеряться там среди... среди чего? Не затеряешься. Достать другие документы, перекрасить волосы себе и Шуре и жить под чужим именем - это вариант. Дело за малым: где взять документы. У неё таких знакомых, что смогли бы в этом помочь, сроду не было. А у Вики теперь не спросишь, помня о её любезном друге Вацеке Иванове. Не приставать же к учителям в школе с вопросом - нет ли у вас знакомых, чтобы сделали фальшивый паспорт.
Можно рискнуть и уехать вообще без документов, сказать, что украли в дороге. Но ведь станут проверять, искать... Какой из всего вывод? Нужен паспорт на новое имя. Только так, другого не придумаешь.
За размышлениями Кира не заметила, как стало тихо в школе. Обычно звуки с улицы мешали, из-за них приходилось повышать голос при разговоре, да и мерзко пахло от проезжающих машин бензином. В жаркие дни в воздухе всегда стояло туманное марево от выхлопных газов. И вдруг тишина накрыла, словно куполом. Ни звука. Нет-нет, звуки есть. Она прислушалась. Вот новость: так знакомо и почти забыто стучат копыта лошадей по булыжной мостовой, невообразимые клаксоны поют на все голоса. Подёрнулись зыбким маревом и растворились в воздухе книжные стеллажи, на их месте проступили высокие парты. Рядом обрисовалась кафедра преподавателя. Да вот и он сам - представительный, в форменном мундире - роняет с носа пенсне от изумления при виде картины, возникшей перед ним.
Ещё не сообразив, что к чему, Кира вскочила с кресла - и всё восстановилось в прежнем виде: и расшатанные стеллажи с вываливающимися книгами, и шум машин с выхлопными газами. Она опасливо посмотрела на старенькое, с таким трудом реставрированное ею кресло, потрогала его малиновую гобеленовую обивку. Это что же - была дверь в настоящий, не придуманный и обозначенный несколькими ветхими предметами Петербург? Получается, вот эти несколько книг - мечта букиниста, потёртое кресло, старые фотографии и лампа - всё это было проходом туда, в нормальную жизнь, без ГПУ, ЧК, НКВД и прочих аббревиатур? В город, где живут люди без "Морального кодекса строителя коммунизма"? И нет там уродов, которые могут замучить до смерти старую женщину, мерзавцев, которые теперь преследуют её с дочерью? И она сейчас могла там остаться?!
Это ей показалось, привиделось, померещилось... Это невозможно! Просто она разволновалась из-за Ниночки, боится за Шурочку, устала ждать Штефана - вот и причудилось. Да что за чушь ей в голову лезет? Придумать же такое: старое кресло - дверца в прежнюю жизнь! Да за два месяца в нём столько народу пересидело: и она сама, и дети, и учителя, и даже покойная Ниночка. Ниночка! Вот оно что! Сказала же она, что этот уголок старого города может пригодиться. Кира покачала головой: с ума сойти, машина времени в школьной библиотеке. И так просто! Чудеса, да и только.
В дверь забарабанили. Кира вздрогнула, глянула на часы: конечно, она и не заметила, что уже звенел звонок с урока. Она поспешила к двери, которая чуть с петель не срывалась от ударов кулаком. Это ж надо так тарабанить!
В дверях застыла Каменным гостем директриса, из-за её плеча выглядывала пергидролевая Нелли Владимировна.
-Почему дверь заперта? Чем это вы тут занимаетесь?! - рявкнула Савельева, рыская глазами по библиотеке, и без перехода продолжила, - до вашего сведения было доведено, что если ваш ребёнок будет нарушать школьную дисциплину, то соответствующая комиссия займётся вплотную этим делом?
-Не понимаю, о чём вы... - отступила назад Кира. Савельева вплыла в библиотеку, а за нею вкатилась Нелли Владимировна, таща за руку, как Гулливер лилипутика, Шурочку:
-Всё, Кира Сергеевна, моё терпение лопнуло! Что же это такое? Я сегодня дежурю на четвёртом этаже, и вот вам подарочек. За десять минут эта невоспитанная девчонка успела дважды подраться! Сначала дралась с мальчиком. Да так ожесточённо! Развела-растащила я их по стенкам, но стоило отвернуться - нате вам, пожалуйста, - уже опять дерётся. Теперь уже с двумя мальчиками! Она больная, ненормальная! И опасна для обычных детей. У неё агрессия в крови! А смотрит-то как? Вы только посмотрите, как она смотрит. Настоящий волчонок. И при этом молчит! Спрашиваю её, мол, почему дерёшься. Молчит, дерзко так молчит. Дети говорят, она постоянно дерётся, - она сильно дёрнула Шурочку за руку, и та вскрикнула, - ты слышишь? Нет? Ты что, ненормальная? Если ты ненормальная, то должна учиться в школе для больных детей. А здесь учатся нормальные дети!
-Нелли Владимировна, прекратите её дёргать! - не выдержала Кира, губы у неё задрожали, но она постаралась сказать ровным голосом, - и уже пять минут урока прошло. Вы опоздали на урок!
-Безобразие! - уходя, через плечо бросила математичка, - зачем рожают детей, если не знают, как воспитывать! От кого рожают - тоже не знают!
-Помните о комиссии! Терпение наше кончилось! - прошипела, выходя их библиотеки, Савельева.
Шурочка забилась в кресло и исподлобья смотрела на мать. Она понимала, что сделала глупость, что нельзя было махать кулаками. Вначале всё было хорошо, никто не задирался. Просто Петька Качаев рассказывал, что его папка может одной левой поднять большу-ущую гирю, чёрную такую с ручкой, как у кренделя. Тут же в разговор влезла Мариночка Гуляева:
-А мой папа одной рукой меня поднимает! - и все посмотрели на неё уважительно: толстенькую Мариночку не то что одной - двумя руками не поднять. Но та не унималась. Снисходительно посмотрела на Шуру и сморщила курносый носик, - не то что у некоторых: вообще папы нет.
Шура помнила всё, о чём просила мать. Нельзя драться. Но говорить-то можно? И она вступила в "беседу":
-А мой папа может серебряный рубль одной рукой согнуть... - заявила она.
-Что-о? Серебряный бубль? - захохотала Маринка. - Её папа может бублик согнуть!
-Не бублик! А рубль! Большой серебряный рубль. А ты...ты дура! - выкрикнула Шура.
-Сама дура! - напыжилась Маринка. - И ты всё врёшь про папу. Нет у тебя папы!
-Ага, она этот, как его, ублюдок! - корчил рожи Петька. И тут Шура не выдержала и вмазала Петьке по слюнявым губам. Он взвыл и кинулся на Шурочку. В этот момент подоспела дежурившая на этаже Нелли Владимировна и растащила первоклашек. Минуты три дети стояли по разным сторонам коридора, бросая друг на друга злые взгляды. Потом учительница прошагала мимо в другой конец коридора, а к Петьке присоединился Ванечка, и всё началось сначала. Коршуном налетела Нелли Владимировна, растащила детей. Мальчишек поставила стоять у стены, а Шуру, больно ухватив за руку, так что там что-то противно хрустнуло, поволокла к библиотеке, по пути им повстречалась директор. Так и шли по коридору живописной группой. Впереди, как крейсер, - директриса, за ней буксиром - Нелли Владимировна, а на прицепе упирающаяся Шурочка.
-Ну что же ты, Шура? - бледненькая мордашка девочки сморщилась, она изо всех сил старалась не расплакаться. Эта огромная тётка Нелли Владимировна что-то натворила с её рукой - больно ужасно.