Страница 21 из 54
-Каким образом? - голос Киры прозвучал хрипло и самой ей показался чужим, - как они меня нашли?
-Да кто ж их знает? Думаешь, у них меньше осведомителей стало? А мне они давно не доверяют, как отправили в лагеря, так и не доверяют. Теперь там внучок мой любимый - Нюточкин сынок отличается да звания получает. Ты вот что: не верь ни единому его слову. Он хитрый. Хитрый и подлый - на всё готов. Уходить тебе надо. Назад, в своё время. И поторопись. Ради дочери поторопись. Она у тебя необычный ребёнок, сама знаешь. А эти, они же её исследовать начнут, копаться да потрошить, на молекулы разберут, на атомы разложат! Ребёнка пожалей!
-Я не могу оставить здесь Штефана! Ты же знаешь!
-Да что твой Штефан?! - возмутилась Нина Ивановна, - где он? Ты сколько его ждёшь, а он и не ищет тебя. Они, мужчины, такие: забыл, или занят чем-то, или другая, получше, нашлась. А ты - вот она, вся на виду! Послушай совета: уходи! Ну что качаешь головой? Я случайно узнала, что тебя нашли. Вацек, внучок мой окаянный, вдруг засуетился, стал о том старом деле тридцать первого года расспрашивать. А потом я их разговор подслушала: на кухне они сидели с Сашкой, думали, что я сплю. А я возьми и сдуру скажи им, какие они сволочи. Да проговорилась сгоряча, что один из вас не в прошлое ушёл. Правда, не сказала, кто именно. Так ведь нетрудно догадаться! Что теперь скажешь? Теперь ты знаешь всё. Простишь ли? Или плюнешь в лицо?
Она поднялась с кресла, выпрямилась и, казалось, даже помолодела, стала той, прежней Ниночкой. Кира опустила голову:
-Бог тебе судья, Ниночка. Ты столько всего пережила... Мне ли судить тебя?
-Нет, ты прямо скажи: прощаешь меня или нет? - настаивала женщина на своём.
-Далось тебе моё прощение! - рассердилась Кира, но тут же улыбнулась, протянула руки к старой подруге, - ладно, ладно: прощаю! Теперь ты успокоилась?
-Теперь я успокоюсь, - усмехнулась, отступая, Ниночка. - Ещё одну историю поведаю. Тогда, после разговора, что подслушала, я пригрозила им, что везде и всем расскажу о них и об их конторе. Они с Сашкой поговорили со мной по-крупному. Не надо тебе подробности знать! И отвезли меня на дачу...
-Как на дачу?! Мы же были там, мыли, убирали... Тебя там не было!
-И не могло быть! Но ты-то и дочка твоя почувствовали...
-Да, правда! Там нехорошо, особенно наверху, в башенке.
-Ещё бы! Хорошо ли связанной да с заклеенным ртом лежать без воды да еды?! А ещё крысы... И всё же я почти неделю продержалась...
-Боже мой! Какой ужас! Так тебя в больницу забрали?
-Вряд ли больница помогла бы тому, что там осталось...Ты что это? Вся белая стала... Никаких обмороков! Слышишь!
-Ниночка! - по Кириным щекам покатились слёзы, - бедная, бедная Ниночка!
-Всё поняла? Ну и ладно. Я проститься пришла. Жизнь по-дурацки сложилась! Спасибо, что не держишь зла. Сама понимаешь, не могу подойти и обнять тебя. Помни, они уже кругами вокруг тебя ходят. И круги сужаются. Вацек с Сашкой ничем не побрезгуют. Пора мне, пойду. Прощай! - она тепло улыбнулась.
Со звонком в библиотеку влетели дети и остановились в недоумении: Кира Сергеевна, уткнувшись лицом в ладони, стояла посреди библиотеки, и узенькие её плечи вздрагивали от рыданий.
Глава 5
Когда Вацеку Крупнику исполнилось шестнадцать лет, он настоял, чтобы паспорт ему оформили на фамилию матери и с графой "национальность" он тоже не стал мудрствовать. Был Вацек Борисович Крупник, стал Вацлав Борисович Иванов. Причем папа Вацека, Борис Львович Крупник, замечательный мастер-закройщик, сто лет работавший в ателье на Невском, понятия не имел о том, что его сынок переоформил документы. А когда, случайно глянув в паспорт Вацека, прочитал там вместо фамилии всех дедов-прадедов родом из местечка Сиротино - былой черты оседлости - совсем другую фамилию, надолго свалился с сердечным приступом. Но Вацлаву Крупнику, ставшему Вацлавом Ивановым, были глубоко безразличны переживания отца, теперь у него появился новый интерес.
Вацлав Иванов, белокурый сероглазый красавец, любимец учителей и не только одноклассниц, внезапно воспылал любовью к бабушкиным рассказам, благо Нине Ивановне было что рассказать ласковому внуку. Он даже перебрался из квартиры родителей к бабушке на Петроградскую сторону. В этой коммуналке бабуля прожила немереное количество лет с перерывом в четыре года, когда отбывала свой срок в лагерях. И пусть это была всего одна комната с видом на памятник Максиму Горькому, Вацеку здесь нравилось, тем более, что Нина Ивановна с апреля по ноябрь жила на старенькой даче в Лисьем Носу и подросший внук мог чувствовать себя совершенно вольготно в отсутствии бабушки.
На восьмом десятке Нина Ивановна оставалась бодрой, подвижной и независимой женщиной. Именно женщиной, а не старушкой с седенькими редкими волосёнками и ничем не забиваемым запахом одинокой старости и любимых кошек. В конце шестидесятых возник интерес к тридцатым годам, возможно, произошло это из-за оглушительного успеха только что напечатанного романа Михаила Булгакова. Поэтому Нина Ивановна постоянно где-то выступала с воспоминаниями о своей лихой молодости и о тяжёлом житье-бытье, умалчивая лишь о тех донесениях в соответствующие органы, которые вынуждена была составлять. После таких "вечеров памяти" она возвращалась домой не только не уставшая, наоборот, желающая продолжить свои воспоминания. Вполне допустимая слабость старого человека. В один из таких ноябрьских дней семьдесят первого года она вдруг рассказала внуку о людях, живших до них в этой самой комнате.
Вначале Вацек слушал рассеянно, но потом заинтересовался, стал задавать вопросы. Нина Ивановна уже пожалела, что начала говорить. В самом деле, зачем мальчику копошиться в не очень-то приятных вещах. Но совпал ли момент рассказа с соответствующим настроением или просто захотелось поразить внука чем-нибудь особенным, только Вацек вцепился в бабулю мёртвой хваткой - и всё-всё поведала Нина Ивановна любознательному внуку.
К этому времени Вацлав уже учился на четвёртом курсе юрфака. Лёгкий и обаятельный в общении, он завёл кучу знакомств, среди которых были весьма нужные и полезные. Ближе всего он сошёлся с Александром Григорьевичем Орловым, случайно (или не случайно?) встретившимся ему на чьём-то дне рождения. Впоследствии оказалось, что Александр Григорьевич служит в Большом доме в каком-то особо особом отделе, бывал за границей и даже успел повоевать. Человек он был одинокий, обожал театр, книги, знал несколько иностранных языков. О себе рассказал, что воспитывался в детском доме. Там выучился французскому у настоящей учительницы-француженки, начинал учиться на филфаке, но война помешала закончить университет. А после войны он занялся уже другими делами - какими, он не уточнял, но и так было ясно, что в Большом доме в игрушки не играют.
Александр Григорьевич некоторое время присматривался к Вацлаву Иванову. Такой молодой, такой рьяный, циничный и обаятельный, подходил ему. Было ещё кое-что, из-за чего Александр Григорьевич обратил своё внимание на Вацлава. Во-первых, это то, что именно он, Александр Орлов, получил в наследство от предыдущих сотрудников разработку давнишней истории с жильцами квартиры в доме на Кировском проспекте. К истории этой он испытывал жгучий интерес ещё и потому, что, во-вторых, одной из фигуранток этого дела была его родная мать - Нина Ивановна Иванова, а по первому мужу Вельская. Правда, свои родственные связи Орлов тщательно скрывал и даже Нине Ивановне не признался. Ловил на себе пристальный взгляд старой женщины, когда бывал у Ивановых, посмеивался про себя - и упорно молчал. Никаких нежных чувств к матери не испытывал: не мог простить, что оставила его в детском доме. Он был рад, что усыновили его бездетные супруги Орловы, которым приглянулся смышлёный двенадцатилетний подросток. Уехал с ними в Детское Село и о родной матери не вспоминал до той поры, пока восемнадцатилетним юнцом не поступил на службу в тот самый хитрый особый отдел.