Страница 20 из 54
Кабинет химии подарил ей несколько толстеньких бутылочек с притёртыми пробками-петушками и травлением на стекле "1909 год". Тяжёлые уличные фонари-бра выкинули учителя начальной школы, а столик с креслом она притащила с помойки и долго приводила их в порядок.
А уж как порадовал её кабинет истории! Там выбросили на помойку карту Российской империи за 1903 год! С орлами и гербами всех губерний! Из всей этой рухляди сложился уютный уголок кабинета в старом городе. Дети обожали сидеть в древнем кресле, листать книгу с картинками и подписями на французском языке, рассматривать расставленные на полке приборы, трогать их, заглядывать в стереоскоп. А уж от карты империи их было не оттащить и за уши. К вечеру в этом уголке поселялись сумерки, Кира включала настольную лампу, для которой связала из катушечных ниток кружевную накидку. Блестели стёклышки пенсне на раскрытой странице, ещё мгновение - и вернётся к прерванному чтению хозяин кабинета.
И вот теперь Савельева требовала всё убрать и повесить тут портрет Генерального секретаря да стенд с его же высказываниями! Да ни за что! Ничего, она что-нибудь придумает.
Из-за стеллажа выглянула постаревшая Нина Ивановна - Ниночка:
-Ушла эта гадюка? - негромко спросила она у Киры. Та круглыми глазами смотрела на старинную подругу.
-Ниночка?! - еле шевеля губами, прошелестела Кира, - но ты же... тебя же... Твой внук, Вацлав, сказал, что ты... что тебя ...
Нина сердито нахмурилась:
-Больше слушай его! Он ещё и не такое расскажет!
-Не могу поверить: ты здесь! - Кира рванулась к ней, но Нина отступила:
-Подожди! - она вышла из-за стойки-перегородки, - сначала я тебе всё расскажу, а уж потом ты решишь - обнимешь меня или плюнешь.
Кира всматривалась в Ниночку: ах, какой она стала! Как она сильно, очень сильно постарела. Морщины изрыли лицо, руки сухие и сморщенные, редкие седые волосы... Но глаза! По-прежнему яркие, блестящие, непокорные. Подумать только: Ниночка! А что же Вацлав насочинял? Вот дурень!
-Ниночка, милая, - Кира растроганно смотрела на подругу, - столько лет! Как ты живёшь? И где ты? Вацлав...
-Вацлав! - скривилась Нина, - говорю же тебе: не слушай его. И не доверяй! Это я тебе, его родная бабка, говорю.
-Но как ты нашла меня? А, понимаю, - догадалась Кира, - это он тебе сказал, где я работаю. Но откуда он узнал о нас с тобой?
Кира совсем сбилась, а Ниночка удобно уселась в кресло, осторожно потрогала кружево абажура:
-Красиво здесь! Старый Петербург - не вздумай убрать его! Может, пригодиться. А насчет Вацлава - не ломай голову. Сейчас всё объясню. Видишь ли, я должна была тебя увидеть во что бы то ни стало. В жизни всегда надо чего-то очень сильно желать, и тогда оно, это желание, обязательно сбудется. Это моё твёрдое убеждение. Ты садись, садись. В ногах правды нет. А я долго буду рассказывать. Может, целый час стану говорить. Пришло время расплатиться по счетам, и я это сделаю. Даже если ты после этого не то что руки не подашь, а и безжалостно растопчешь. Ты даже не представляешь, как я жила-выживала, и кем я стала после.
Кира всматривалась в Ниночкино лицо, и у неё замирало сердце, а внутри всё кричало: не надо, не рассказывай, я не хочу этого знать!
-А с другой стороны, кто не жил в те годы, тот не может кинуть в меня камень, - задумчиво проговорила она, - и ты тоже, слышишь? Конечно, я могла бы и не приходить к тебе и ничего не рассказывать... Но не могу я так! Должна душу излить, очиститься прежде чем...
-Прежде чем что? - дрожащим голосом спросила Кира. Но Ниночка лишь мрачно глянула:
-Мы жили на Пушкарской. Там был такой двухэтажный деревянный домик с резными наличниками, флюгер на башенке, яблони во дворе цвели ... Высокие часы в гостиной каждый час наигрывали марш Преображенского полка, он и сейчас звучит у меня в ушах: "...голос чести не замолк". Отец - полковник этого полка - ещё молод и статен. Ты только представь, Кирочка, мой бедный милый папа - он теперь моложе меня!
В конце мая 1914 года адъютант отца поручик Вельский вывез меня на "белый" бал в дворянском собрании. Ты же знаешь, что это были за балы! Только барышни и гвардейские офицеры, и не дай бог, вальс. Лишь благонравные кадрили. Вот тогда-то, во время кадрили, Алекс Вельский объяснился мне, восемнадцатилетней институтке. Господи, как вспомню свой высокомерный холодный взгляд, надутые губы и глупое "я ничего не знаю" - краска в лицо бросается! Куда всё это делось, когда сидела в холодном тёмном доме, голодная, одинокая в декабре 1917?! Отца уже не стало: пьяным матросикам не понравилась его полковничья форма.
Алекс Вельский нашёл меня и забрал с собой. Куда? Не знаю. Просто сунул мне одежду какого-то мальчишки. Я влезла в неё, и мы стали выбираться из Петрограда. Где мы только не бывали? И на Украине, и на Дону... Была я тогда милосердной сестрой, и Алекс не терял меня из виду. Виделись с ним часто, но в октябре двадцатого, он как знал, что это наша последняя встреча. Но это долго рассказывать... Тиф свалил меня в Крыму в ноябре 1920 как раз во время эвакуации, поэтому осталась я там в лазарете.
Пришли красные - и началось. Нашлась "добрая" душа - солдатик, которого я же и выхаживала, - выдал меня. Думал, видно, что донос на милосердную сестру и к тому ж офицерскую жену спасёт его от чекистов. Ошибся, дурачок! Не спас его донос. А меня забрали в чека. Но я и там выжила! Представь, остриженная после тифа, кожа да кости, а вот, поди ж ты, приглянулась самому начальнику ЧК товарищу Иванову. Он забрал меня к себе, документы сделал, но обращался, как с собачкой. Я ведь это уже рассказывала, помнишь? Да, это был интересный тип. С утра и до поздней ночи, а то и всю ночь пропадал в своей конторе. Так там насмотрится на "лютых врагов пролетарского народа" да какой-то дряни нанюхается, что сам и раздеться не мог - так и валился на постель в сапогах да кожанке. Пострелять любил из револьвера, "рисовал" пулями мой силуэт на стене. Потом рулеткой увлёкся. К стенке поставит меня, а в револьвер загонит один патрон, прокрутит барабан, прицелится и спускает курок. Поняла я: либо он, либо я. И извела гада. Сбежать хотела - не получилось. От них не сбежишь, Кирочка. Они меня живенько нашли и к своему делу пристроили. Жена, так сказать, продолжит дело доблестного мужа.
А вот теперь, Кирочка, слушай внимательно. Ты думаешь, я в этом доме простым дворником работала? Нет, милая, я там осведомителем служила, секретным агентом то есть. И квартирка эта наша у них давно под наблюдением была. Каждый шаг твоих друзей, каждое слово, каждый вздох был известен. Ведь за ними не одна я следила.
Андрея Монастырского не трогали, берегли - ждали результатов его опытов. Да и сами они: и Палёновы, и Монастырский - были подопытными кроликами одного хитрого отдела ОГПУ. А уж когда ты так удачно появилась, тут их радости не стало предела. Только этот дурак Полди чуть всё не испортил. Ему вздумалось рассказать обо мне Ольге Палёновой. Вот и пришлось с ним разобраться...
-Так это ты его?.. - ужас плескался в глазах Киры, ей казалось, что этот рассказ никогда не кончится, время словно бы остановилось, - это ты его! А я на Олечку думала!
-Я, милая, я, - кивнула Нина Ивановна, - да и ладно с ним! Не о нём речь! Тогда в Берлине наш сотрудник свалял дурака, за что потом и поплатился. Упустили мы Серёжку Палёнова. Тогда упустили. Потом снова нашли, но это другой рассказ. Мой рассказ о тебе, дорогая. Что ты так передёргиваешься? Не нравится, как я тебя называю? Я ж говорила тебе, что, может, ты и плюнуть в меня побрезгуешь! И всё же я договорю - уже чуть-чуть осталось.
Тогда, в тридцать первом, они долго выясняли, куда вы все вдруг исчезли. Так вот наврала я им, сказала, что все вы через пергамент ушли. Только трое в прошлое, а ты в будущее. И что не успела я увидать, на какую дату кровь попала. Сказала, что, кажется, год 1975. Уж прости, так получилось. Не поверили они мне - уж слишком невозможная история получалась: тут тебе и прошлое, и будущее, и мистика... Пришлось посидеть в жёлтом доме. Но потом отпустили. Зацепила их эта история, не бросили её - до сих пор отдел работает. А о зеркале они ничего не знают. Не сказала я им... Но тебя нашли, уже месяца два, как нашли.