Мальчишка с бастиона

А над землянкой продолжался бой. Ружейная пальба не стихала ни на минуту, слышалось грохотанье мортир оборонительной башни и частые взрывы вражеских снарядов. Когда удар приходился рядом, с потолка осыпалась земля и неприятно лезла в глаза, уши, рот.

Недалеко от входа раненый матрос взволнованно говорил:

- Их благородие генерал Хрулёв как вдарили, как вдарили - так аж одни перья от хранцуза остались! Но до биса ж много их лезет сегодня. Чисто саранча!.. Павел Степаныч контузию, говорят, получил, но на баксионе остался. Значит, нашему брату нияк ретироваться в лазарет нельзя, - заключил он, поднимаясь со скамьи.

И, поблагодарив перевязывавшую его девушку, заковылял к выходу.

- Прасковья, - послышался голос из дальнего угла блиндажа, - подь сюда, милосердная!

Женщина, ласково похлопав Максимку по щеке, отошла от него, а тот же голос продолжал:

- Ты наче Христос исцеляешь, Прасковьюшка… Подтяни бинт потуже, а то кровь не хочет угомониться.

Максимка видел, как в землянку быстро спустился молоденький офицер. Он что-то сказал санитару. Тот кивнул головой и пошёл между носилками. Мальчишка сообразил: «Верно, решают, кого в первую очередь вывозить в лазарет». До него донёсся голос офицера: «…легкораненые могут помочь…».

Снова над ним склонилась Прасковья. Она ласково приговаривала:

- Свезём тебя в лазарет, милёнок. Вот сейчас арба подойдёт, поедешь на излечение…

Максим напряг все силы и медленно проговорил:

- Я ведь… не тяжелораненый, тётенька… я и подождать могу…

- Молчи, - погрозила Прасковья, - это почему подождать-то? Ты - маля, к ранениям не привыкший, тебя в первую очередь уладить надобно… - Максимка хотел возразить, но сил не хватило, и он прикрыл глаза - так было легче.

Потом парнишка услышал, как к Прасковье, захлёбываясь от слёз, подошла другая сестра милосердия. С трудом выговаривая слова, произнесла:

- Офицер сказал… что там… у Будище… Ваню моего, Ваню… ядром.

Дальше она уже не могла говорить, и только через минуту Максим услыхал снова:

- Прасковья Ивановна, дозвольте отлучиться… Я мигом, только взгляну… только…

Глухое клокотание прервало слова. Прасковья сказала:

- Иди, Глаша, иди, миленькая. Да сохранит тебя господь и вселит силу в грудь твою, сиротинушка.

Открыв глаза, Максим увидел, как, согнувшись, поднималась по лесенке молоденькая сестра милосердия Глаша. Вслед ей крестилась Прасковья Ивановна.

Тяжёлые часы переносил в это время правый фланг Малахова кургана. Укрепившись на Селенгинском и Волынском редутах, противник обратил всю огневую мощь против выдвинутой вперёд батареи лейтенанта Будищева. Разрушения были там огромные. Но, поддерживаемая огнём Корниловской башни, она продолжала вести стрельбу по англичанам, которые, используя катакомбы, пытались обойти курган. Сплошной столб огня и дыма повис на правом склоне Малахова. Ничего не было видно шагах в тридцати…

В санитарную землянку то и дело вбегал какой-нибудь солдат или матрос и быстро выкрикивал:

- Федорчук (или другую фамилию) тут?

Раздавался хриплый и тихий голос:

- Тут, братишка!..

- Значит, живой! Ну, давай не скучай, земляк!

И сейчас же убегал…

Подъехала арба. Начали выносить тяжелораненых. Их уже заранее передвинули поближе к выходу.

Два солдата подхватили носилки с Максимом и начали подниматься по ступенькам.

- Ух ты, - произнёс задний, - как пёрышко, лёгонький. - И тут же удивлённо: - Да это ж мальчонок!

Они поставили носилки у арбы и снова спустились в землянку. В это время Максим услышал знакомый голос где-то рядом:

- Пострелёнок такой… Рыбальченкой зовут… Мне сказали ранен, здесь лежит.

Кто-то спросил:

- С Камчатки который?

- Точно, с Камчатки! Белобрысый такой…

Голос Прасковьи Ивановны ответил:

- Есть он, касатик. Увозят его в лазарет… Да ничего, выправят там… Поди, поди, погляди… у телеги он…

Максимка приподнялся и радостно протянул руки навстречу приближавшемуся к нему Петру Марковичу Кошке.

Они не виделись уже с месяц. Матрос сильно похудел за это время, но голубые навыкате глаза горели так же озорно и уверенно.

Кошка подбежал к Максиму и крепко сжал протянутые руки в своих ладонях. Потом наклонился к носилкам и заботливо спросил:

- Куда ранен, браток?

- Нога…

Матрос понимающе кивнул.

- Боль-то, небось, поджаривает?

- Да нет, Пётр Маркович, - попытался улыбнуться Максим, но матрос оборвал его:

- Ну, ну, браток, ты уж мне не сочинительствуй, сам знаю - крепко закручивает.

На прошлой неделе с лазаретом расстался…

Недалеко от арбы плюхнулось ядро, но не взорвалось. Кошка недовольно покосился на него:

- Вот окаянное! Понятие ведь надо иметь, куда падать-то!

Максим улыбнулся на это одними глазами, а матрос деловито поправил на нём шинель, словно она могла спасти от бомб или осколков. Потом Пётр заговорил, присев на корточки у носилок.

- Ты, главное, вертайся поскорее… В гошпитале быстро справят тебя. Там, браток, один Николай Иваныч такие чудеса делает, что даже хранцузы и англичане дивуются! Что рука, что нога, коли надо, отрежет и пришьёт тут же, - он, браток, на всё горазд. Ты вот что, - заговорщическим тоном продолжал Кошка, - когда только внесут в лазарет, сразу объяви: мол, тащите к Николаю Ивановичу, к Пирогову, значит, самому - и всё! Он меня знает - скажешь, от Кошки я, так, мол, и так. Ну, понял?

Максим благодарно закивал головой. Подошёл санитар и сказал:

- Теперь твоя очередь в арбу сигать. Давай-ка перетащу! - Но Кошка отстранил солдата:

- Я сам его снесу.

И, велев Максиму обхватить себя за шею, осторожно приподнял мальчика над носилками.

Уже лёжа на примятой, но всё равно мягкой соломе, Максим спросил Петра:

- Камчатка наша… как?

Матрос наклонился к нему и коротко ответил:

- Наша она, Максим… наша!

Мальчишка удовлетворённо закрыл глаза, и арба покатилась вниз по склону Малахова кургана.

Кошка сказал неправду. Он уже знал, что генерал Хрулёв продержался на люнете не более получаса. Новой контратакой французы вытеснили русских смельчаков, и с этого момента «наша Камчатка» перестала существовать.

Слух о падении Камчатского люнета мгновенно облетел бастионы. Все были уверены, что окрылённые первым значительным успехом враги будут развивать наступление. К передовым позициям подтягивались резервы. Но пока продолжалось затишье. Видно, трудная победа отняла у противника много сил…

…На редут Шварца прибыло подкрепление- - три полевых орудия. Их установили невдалеке от Колькиных мортирок. И как только прислуга уселась отдохнуть, мальчишка подошёл к пушкам.

Он деловито осматривал длинные медные стволы с литыми вензелями, посматривал на торцы цапф, с видом знатока заглядывал в дуло. Потом остановился около одного из орудий и, опершись спиной на колесо, начал водить пальцем по стволу чуть выше запальника. При этом губы его неторопливо шептали.

Старый артиллерист, дядька Мирон, вытачивавший что-то возле своего орудия, посмотрел на мальчишку и пробурчал:

- Новые птички появились, и Николка уж тут как тут, враз от своих мортирок переметнулся.

Степан Ковальчук, мастеривший вместе с Мироном, посмотрел внимательно на мальчика и улыбнулся:

- Це вин, дядько Мирон, колдуе. Бачишь, - Степан хитро прищурился, - лопоче чегось?

- Верно, - ответил Мирон, - шевелит губами. Другой подумает - шепчет молитву, коли не знает, что мальчишка етот ни к одной молитве святой не приучен.

- Чего уж знать-то: его сызмальству ни грамоте, ни писанине не обучали…

А Колька продолжал шептать что-то, всё чаще поглядывая на Степана. Наконец, Ковальчук встал, положил на лафет напильник и подошёл к мальчику. Тот обрадованно улыбнулся.

- Дядя Степан, вот никак разобрать не могу, - заговорил Колька, - вроде на «он» похоже и не похоже… Помогите, дядь Степан!