Страница 56 из 61
Ей нравился Колтон. Его семья была богатой. Неприлично богатой. И в ее глазах их золотой сын не мог совершить ничего плохого. Она бросилась к нам и поцеловала его в щечку, прежде чем игриво похлопать его по груди и похлопать для него своими длинными ресницами. Я закатила глаза. Уф! Серьезно?
— Таким образом я умру от поцелуев, — Колтон цитирует Шекспира «Ромео и Джульетту», когда поцеловал ее в щеку. Затем подарил ей самую разрушительную улыбку, спросив: — Нельзя даже подглядывать?
Есть одна вещь, в которой Колтон был хорош. Это то, как он обводил родителей вокруг пальца. Он играл на самолюбии моей матери, и ей нравилось это.
— Ладно, но только быстро.
Она усмехнулась, словно молодая девушка, и я снова закатила глаза.
Он повернулся ко мне и подарил самую искреннюю, мягкую улыбку. Он прошептал, будто у нас был какой-то заговор:
— Выходи и поиграй со мной сегодня? За ужином в Альто?
Я быстро подсчитала все варианты в голове. Еще один равнодушный и неестественный вечер с моими родителями? Или забыть о своей боли и отвлечься со старым другом?
— У тебя есть предложение лучше, о котором мне неизвестно, Мисс Монтмарт?
Он был таким спокойным. Надежным. Как маяк во тьме. Я улыбнулась и пожала плечами.
— Конечно. Почему нет?
Он сверкнул мне улыбкой на миллион долларов.
— Я заберу тебя в восемь?
Улыбка исчезла с моего лица, и месяцы вернулись так быстро, что у меня закружилась голова. Вдруг я уже стояла у стойки со сладостями в кафе в ЛА с Хитом.
— Ты не отпустишь это? — спросила я.
— Нет. Точно нет, — ответил Хит.
— Если я соглашусь, ты оставишь меня в покое?
Две ямочки появились на его щеках от этой яркой улыбки.
— Я заберу тебя около восьми, хорошо?
Я мялась в нерешительности, собираясь с духом против волны боли, которую почувствовала в груди.
— Давай пораньше? В семь?
Еще одна миллион-долларовая улыбка. Идеальный. Красивый.
— Я приеду.
* * * * *
ХИТ
Стук в мою дверь не вызвал у меня никакой реакции. Я оставался сидеть неподвижно на диване, закинув руки за голову, пока смотрел в потолок. В таком положении я провел несколько дней. Наедине с диваном.
Карма победила, и я сдался.
Я хотел остаться в одиночестве.
Теперь, когда альбом был завершен, я хотел серьезный перерыв. Который означает не бриться, не мыться, не есть или действовать, как нормальный человек. Что было хорошо для меня.
Через несколько недель «Месть» отправится раскручивать альбом, и я застряну в дороге с моими друзьями. Поэтому, до тех пор, я хотел побыть в гребаном одиночестве.
После очередной серии ударов в дверь, окна в гостиной задребезжали. Кто бы это ни был, он был настойчив.
Я сел и потер глаза, затем пошаркал по полу к двери, готовый сказать тому, кто был за дверью, отвалить.
Но потом я открыл дверь и увидел стоящую там белокурую красавицу со средне-западной невинностью.
— Келси?
Она сфокусировала на мне свои большие голубые глаза, но при виде меня, ее улыбка увяла. С тех пор, как она видела меня в последний раз (на похоронах Арми), прошел почти месяц, и она, вероятно, не ожидала увидеть перед собой сломленного человека.
Да, я дерьмово выглядел. Я не брился уже неделю. И я не был уверен, когда мылся в последний раз.
Возможно, вчера? Позавчера?
Я бы обнял ее, если бы не боялся оскорбить ее отсутствием личной гигиены. Она покачала головой и вздохнула.
— Я сомневалась, стоило ли мне приходить сегодня. Но теперь, когда я здесь, я понимаю, что это было правильным решением.
Она послала мне грустную улыбку.
— Как насчет того, чтобы пригласить меня, и я приготовлю нам кофе?
Ее ярко-синие глаза встретились с моими.
— Я хочу тебе кое-что показать и думаю, что ты захочешь увидеть это кое-что.
Пока я смотрел, как Келси делает кофе, я вспомнил, что в последний раз, когда она была в моем доме, она была с Арми, и новая волна боли прошлась по мне.
Пока она наливала сливки в наш кофе, я быстро опрыскался дезодорантом, чтобы замаскировать несвежий запах своей... жалости.
Мы взяли наш кофе, вернулись в гостиную и сели на диван.
— Арми вел дневник, — сказала она, открывая свою большую сумку. — Достаточно объемный.
— Арми вел дневник?
Я был удивлен. Но потом, подумав об этом, я понял, что это имело смысл. Он был нашим лирическим мастером. Он всегда записывал идеи на салфетках, подстаканниках, на всем до чего дотягивались его руки.
Писать, было для него разрядкой, поэтому я думаю, что было нормально, что он вел дневник.
— Его мама нашла его, когда убиралась в его комнате, — тихо сказала она, и от мысленного образа того, как мама Арми упаковывала его вещи, мою грудь сдавило от горя.
— Она сказала, что полистала его, но не смогла заставить себя прочитать. Она сказала, что видела мое имя. Полагаю, я была лучшим человеком, чтобы получить его. Прочитать, когда буду готова. — Она достает толстую пачку бумаг из своей сумки. — Видимо, вчера я была готова.
Слезы навернулись на ее глазах, когда она вручила мне пачку бумаги, скрепленную большой скрепкой.
— Это не все. Это лишь некоторые записи, но я думаю, что тебе нужно это увидеть. — Она боролась со слезами и тяжело сглотнула. — Я скопировала их, чтобы ты смог прочитать, когда будешь готов.
— Ты уверена? — тихо спросил я.
Она кивнула.
— Он бы хотел, чтобы ты прочел их.
Мой взгляд упал на знакомые каракули Арми, и я кивнул. Мое горе камнем давило на сердце, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы перевести дух.
Когда я поднял взгляд, Келси встала с дивана. Слезы катились по ее щекам.
— И Хит...
— Да?
— Он бы хотел, чтобы ты воплотил их в жизнь.
Она наклонилась, поцеловала меня в щеку и затем исчезла.
Оставила меня одного.
Только меня с мыслями Арми.
Я спихнул ксерокопии с колен и наклонился вперед, прижав пальцы к губам. Был ли я готов прочитать то, что было на этих страницах?
Я встал, пересек комнату, опираясь спиной о стену и потирая руками лицо. У меня сильно болела голова. Хотел ли я прочитать это? Смогу ли я справиться с этим?
Я повернулся, чтобы посмотреть на страницы, лежащие на диване, и провел руками по волосам.
Блять! Блять! Блять!
Рыча, я пересек комнату и взял дневник.
Единственное, что я точно знал, так это то, что я не собирался читать дневник Арми трезвым. Ни в коем гребаном случае. Поэтому я сел на Харлей и поехал по пляжу за пятой бутылкой бурбона в винный магазин рядом с набережной.
Уже смеркалось, когда я вернулся домой. Воздух был холодным и тяжелым, наполненным успокаивающими ароматами Калифорнийской осени. Я сидел в плетеном кресле-яйце Никки на крыльце и потягивал бурбон прямо из бутылки. Странницы непрочитанного дневника Арми лежали на коленях, пока я пытался найти в себе мужество, чтобы взять их и прочитать.
Видимо, после этого и пришла храбрость. Чувствуя теплую дымку алкоголя в мозгу, я начал читать.
Многое написанное было о времени проведенном с группой. О написании песен. О его наблюдениях за тем, что происходило. О его надеждах на наш второй альбом, и что будущее может принести группе. Он набросал небольшие изображения на бумаге, и я проследил их кончиками пальцев. Чертовски трудно было поверить, что он исчез. Я видел его почти каждый день на протяжении последних двенадцати лет.
К ночи, бутылка была выпита наполовину. Моя голова была забита Арми и Харлоу. Счастливыми днями, когда жизнь была прекрасна.
Вздохнув, я потер глаза. За день до его смерти, он настрочил лирическую песню.
Куда бы ты не пошла, когда бы ты не ушла
Куда бы ты не пошла, я совсем один
Без тебя я разваливаюсь
С твоим уходом я терзаюсь и боюсь
Хотел бы я знать, куда идти
Чтобы я мог прийти и забрать тебя
Я встал с плетеного кресла-яйца и нетвердой походкой подошел к ступенькам крыльца. Используя перила для устойчивости, я плюхнулся на верхнюю ступеньку. Лунный свет заливал все вокруг, когда я, чтобы посмотреть на небо, откинул голову, пока в ней прокручивались слова неоконченной песни Арми «Идти».