Кровь Асахейма (ЛП)

Он почувствовал, как неровная вибрация двигателей снова бросила «Ундрайдер» вперед, выводя его из зоны боевых действий. Движение казалось медленным, как будто доступна была только половина имеющейся мощности.

Бьяргборн словно прочел его мысли.

— Они наделали дырок в машинариуме, — прокомментировал он. Капитан умудрился где-то достать обрывок ткани и вытереть лицо, размазав кровь по подбородку. — Мы не сможем от них долго уходить.

Ёрундур кивнул и посмотрел на тактический дисплей гололита. Их враг тоже постепенно восстанавливался. Эсминец начал поворот, возвращаясь на параллельный с ними курс. Скорость вражеского корабля тоже снизилась, но не так сильно, как у «Ундрайдера».

— Мне нужно, чтобы вы сделали все, что сможете, капитан. Оставайтесь рядом с планетой. У нас остались функционирующие орудия?

Бьяргборн глухо усмехнулся.

— Парочка, — ответил он. — Хватит, чтобы краску им поцарапать.

Ёрундура это не позабавило.

— Тогда мы должны уповать на скорость. Выжмите ее откуда угодно.

Бьяргборн снова повернулся к своим пикт-экранам, на его окровавленном лице залегли глубокие морщины. Он знал, что их единственный шанс набрать скорость зависит от сотен рабочих машинариума внизу, в горячих, как топка, двигательных отсеках корабля, которые могли бы попытаться, вопреки здравому смыслу и без надежды на успех, вернуть к жизни титанические механизмы двигателей. Он предполагал, что все они уже мертвы, а их раздувшиеся тела кружатся в космосе, среди обломков в кильватере корабля.

Ерундур изучал корабельные сигналы на гололите и наблюдал за тем, как враг завершил разворот и устремился в погоню.

— Просто из интереса, — спросил он, понимая, что уже знает ответ. — Мы еще можем прыгнуть в вари?

Бьяргборн грустно улыбнулся:

— Без поля Геллера?

— Я просто спросил.

Это был риторический вопрос. Пока стая находилась на борту вражеского корабля, он ни при каких обстоятельствах не мог их оставить. Но Ёрундур предпочитал быть в курсе всех возможностей, просто для полноты картины.

«Что бы вы гам ни делали, — подумал он, наблюдая, как разрушитель на гололите становится все больше, — делайте это быстрее».

Когда-то это были люди, но теперь в это сложно было поверить.

Они по-прежнему сохранили тела из плоти и носили солдатскую форму, но на самом деле они давно уже превратились в нечто иное, омерзительное, испорченное.

Ингвара больше всего ошеломил их запах. Хаос сражения вскоре унес их из разрушенного гаража в отсеки, где сохранялись давление и атмосфера, и с этого момента на него обрушилась вонь, царившая на корабле. Тысячи миазмов ударили в его нос, вытесняя друг друга, словно свиньи у кормушки: гниющие отбросы, плесень, зловоние болезней и свежих трупов, металлический запах застарелой крови. Он мог выделить каждую составляющую и чувствовал, как все это оседает, будто привкус кислого молока, на задней стенке горла.

За прошедшие десятилетия он привык сражаться с ксеносами. Запах чужих был настолько неестественным, что отвращение едва ощущалось, а столкновение с этим смрадом не казалось чем-то особенным. В этом было даже что-то логичное и понятное, что можно запомнить на будущее.

И за прошедшие годы он забыл этот особенно тошнотворный дух, который источали падшие люди, смесь запахов, казавшихся смутно знакомыми, но на самом деле наполненных извращенной мерзостью и слишком понятных, чтобы их игнорировать.

По запахам человека можно прочесть всю его биографию, описать весь путь от житейских дел нормальной жизни до бездны проклятия. Он мог уловить следы их старой жизни: ткань формы, пот, гнилостное дыхание, вырывающееся из почерневших от кариеса ртов. Также чувствовалось то, что говорило об их падении: нахлынувший страх, холодный остаток безумной эйфории и тупая боль надвигающейся болезни. Затем, наконец, ощущался запах падения: сыпи, отеков, язв, опухолей, стекающего гноя, наполненных, блестящих кист, болезненных комков слизи, засохшей желчи, коричнево-зеленых жидкостей, вытекающих из хрящеватых метастазирующих органов. Все это нагромождалось друг на друга, множась, как гнезда мясных мух на трупе, становилось сильнее в сырых и темных местах, восславляя ложного бога, который пировал этой мерзостью и наслаждался ею.

Корабль был исполнен плотского ужаса, вынашивал его, словно свое дитя. В каждой комнате, в каждом коридоре, за каждой перегородкой и в каждом отсеке таилось так много этого зла, плотно пропитавшего губчатую массу полов и стекающего с обвисших потолков, как околоплодные воды. Существа, которые когда-то были людьми, пробирались через этот кошмар навстречу непрошеным гостям, волоча свои чахлые конечности сквозь густую массу разжиженной плоти и проламывая засохшую корку, которой были затянуты стоячие лужи с забродившей слизью.

Они многое утратили, эти бывшие люди. Их глаза стали молочно-белыми, подернувшимися катарактой, или полностью отсутствовали, в ярости выцарапанные ногтями. Их кожа была серой или рвотно-желтой, покрытой ярко-красными язвами, из которых бежали алые ручейки, похожие на кровавые слезы. Тяжелые раздутые животы свисали, вываливаясь из-под поношенных кожаных поясов, и болтались над деформированными и кривыми ногами. Их челюсти бессильно лежали на распухших шеях, из них тянулись зеленовато-желтые, трясущиеся нити вязкой слюны. Вокруг них вились облака кусачих мух. Насекомые копошились в жирных складках дрожащей кожи, жужжа, вываливались из рукавов и со всплеском падали в лужи на полу.

Но и приобрели они тоже немало. Их гнилые мышцы стали сильны. Порезы на протухшей плоти не кровоточили и срастались почти моментально. Они наступали, бормоча и булькая, не ведая боли и страха, потерянные в мире вязкой заразы. Они забыли, что такое чистота и здоровье. Все, что у них осталось, — это липкие объятия чумы. И они приняли этот дар-проклятье, загребая грязь, испарения и мускус обеими руками, пока от них не сталось ничего, кроме туманных миазмов губительной мерзости, которые клубились вокруг них слоистыми облаками.

Они забыли, кто они, сколько им лет и какая цель была у них в жизни.

Они были потеряны и прокляты.

Ингвар мчался по запутанным коридорам плечом к плечу со своими братьями, врубаясь в напирающую орду четкими и быстрыми ударами. Когда серые руки тянулись к нему, он отрубал их у запястья. Пальцы цеплялись за его доспехи, хватались за развевающиеся шкуры, скребли по броне, силясь добраться до соединений шлема и горжета.

Он продолжал двигаться и сражаться. Его меч был покрыт толстым слоем жидкостей, которые налипли на металл и тянули его вниз. Капли крови и куски густого жира испещрили его броню, медленно сползая по лежащим внахлест пластинам керамита.

Остальные трудились ничуть не меньше. Он видел, как Гуннлаугур пробивается вперед, раскручивая навершие своего громового молота, как разлетается полуживая плоть под его ударами, превращаясь в кровавые брызги и потеки на стенах. Вальтир бился более педантично, направляя удары Хьольдбитра в горло, глаза, череп. Трупы вокруг него падали аккуратно, их отрубленные головы тонули в доходящей до коленей жиже, а вытянутые руки хватали пустоту.

Ольгейр прикрывал фланги и выкашивал целые просеки в рядах ходячих трупов, стреляя короткими очередями из тяжелого болтера. Зараженная плоть взрывалась покрытыми сгустками и пузырями ошметками, которые разлетались, как органические осколочные гранаты. Бальдр и Хафлои огнем своих болтеров помогали Ольгейру, разрывая черепа, пробивая грудные клетки и потроша врагов точными одиночными выстрелами.

Они продвигались медленно. Враги падали под ударами клинков, но тут же поднимались снова, заполняли тесные коридоры и проходы, ковыляя в битву плотными толпами. У некоторых было оружие рукопашного боя: булавы, молоты, шипастые дубинки, — а иные несли в руках ружья. Это было диковинное стрелковое снаряжение: ржавые, похожие на бочки для масла бластеры со светящейся проводкой и баками для подачи токсинов. Некоторые метали гранаты с нервно-паралитическим, разъедающим плоть газом. Яды в этих гранатах были очень мощными, способными растопить ближайшие стены в шипящих клубах пара, но мертвецы все равно шли сквозь них, хрипя и истекая жидкостями, но не падая.