Антон и Зяблик

- Никто не заставлял тебя идти,- отозвался Волик.- Сидели бы на станции и ждали. В буфете поели бы чего-нибудь.

- Поесть? Это идея!

Они присели на пригорке, раскрыли чемодан. Антон перебрал нехитрые запасы, прихваченные для земляков, которых не видел сто лет, любовно оглаживал бутылки с коньяком, крякал, потирая руки и подмигивая сыну.

Посидели, перекусили и снова пошли. Иногда Антон устремлялся в клеверище, рвал розовые и белые головки, с упоением отсасывал медовую живицу, жевал стручки вики, горькие и невкусные, но все же сладкие но каким-то воспоминаниям детства.

- Чем не житуха, а, Зяблик?

Но Волик не разделял отцовских восторгов. От бессонной ночи, от бестолкового этого хождения он едва не валился с ног.

За горою открылась деревня. Избы теснились по склонам глубокой лощины. Внизу протекал ручей.

- Яранцы!

Антон остановился, поджидая Волика. Из деревни неслись переполошные крики. Из дворов выгонялась скотина, двойным эхом разносилось хлопанье бича, орали петухи, блеяли овцы.

Над купами берез и дубов, что на опушке, густо утыканной крестами и могильными оградками, с криком кружило воронье. Все эти звуки реяли над деревней, сливаясь в упоительную музыку рождающегося дня.

- Ну, сын, скоро и наша!

Возле хат, у закрытого сельпо стояли мужики и бабы. И все, как по команде, примолкали, завидев незнакомых путников. Антон громко здоровался, а Волик краснел за отца и торопился вперед.

- Земляки, - пояснил., отец. - Приглядывай, Зяблик, тут, может, и твои дальние родственники.

За деревней ручей спускался ярусами, образуя омутки. Здесь когда-то мочили коноплю, а сейчас паслись спутанные кони. Присели отдохнуть, и тут же сбежались к ним ребятишки.

- Вы откуда? - спросила девчонка.

- Мы затонские.

Ребята переглянулись.

- Гы!.. Неправда! Врете вы, дядечка!

- Ах ты, стрекоза!

Антон поймал девчонку за ногу, она вырвалась, отбежала и рассмеялась.

- А ну, кто из вас на руках умеет ходить? Никто? Ну так смотрите!

Антон вытащил из карманов портсигар, расческу, положил на траву и вдруг, встав на руки, тяжело пружиня и переваливаясь телом, зашагал на растопыренных ладонях.

- Уй ты!-завопили ребята и, когда Антон, пройдя метров пять, отдуваясь, присел на траву, стали перед ним кувыркаться, прыгать друг через дружку и делать стойки на руках.

Девчонка не отставала от мальчишек, с разгону бухалась на руки, болтала в воздухе ногами, и платье ее, затрепанное, цветастое, падало, закрывая голову и руки.

- Дяденька, а теперь смотри, как я!

Это самый маленький встал на руки, шлепнулся на спину и, вскочив, отбежал, довольный. Глаза у Антона искрились, лицо было красное, грудь вздымалась, а Волик краснел, отворачивался и прятал глаза, сгорая от неловкости, особенно за девочку, которая даже не стеснялась показывать свои латаные трусики - хоть бы что ей!

- Давай, давай!.. - кричал Антон, прищелкивая пальцами.

Волик дернул его за рукав:

- Пойдем, пап!

- Ну ладно, акробаты, бывайте - некогда мне тут с вами!

Антон поднялся и постоял, наблюдая за ребятами, и вдруг с хохотом наподдал рукой одному из мальчишек. Затем, схватив чемодан, побежал от ручья:

- За мной, Зяблик! Знаю я их, циркачей! Пристанут - добром не отстанут.

За Яранцами дорога пошла равниной, и здесь поначалу им пришлось задержаться: из бокового проселка на большак бурно вливалось рогатое воинство - черные, пятнистые, гнедые коровы, еще заспанные, с рубцами пролежней на боках после ночи, проведенной на фермах. Где-то в глубине стада стоял пастух - в галошах на портянку, перевязанных веревочками, в плаще с капюшоном. Стоял, как полководец, с бичом, перекинутым через плечо, пропуская мимо себя бесконечное стадо. Прошла последняя корова, но он не пошел следом, а вежливо подождал путников. Антон встряхнул ему руку и пошел рядом.

- Далеко скотину гонишь?

- До Петунинского урочища.

Путь был дальний, время в дороге - не деньги, и взрослые сразу разговорились, словно старые, давно не видевшиеся дружки. Антон горячо, с пристрастием, явно подлаживаясь, расспрашивал о кормах, о видах на урожай, о выплате на трудодни, о заработках пастуха, о всяких деревенских делах. Пастух охотно, хотя и односложно, отвечал. Во-лику же было скучно. Из вежливости он, правда, прислушивался, но ничего не понимал, только с чувством неловкости отмечал странные какие-то, нерусские, как ему казалось, словечки: жито, мжон, равнует, вшастёх. Удивляло его, что и отец, увлеченный беседой, смаковал и коверкал слова известные, произнося: дойдуть, нясут, слухай сюды, ядуть вместо едят.

Пастух был замечательно рыж - рыж до глаз, до ушей. Весь он был в ореховых веснушках, коноплястый и огневой, - словно бы тлел, готовый вот-вот вспыхнуть. И редкое имя носил - Ямен.

- Так уж поп нарек, - пояснил он, пожимая плечами. - Кто его знает, может, по злобе.

Разговор пошел о редких деревенских именах и прозвищах - Балт, Риштаул, Якуд, Маршин, Бодрик, Пуд, Тарох, Падир. И многие странные имена приписывались озорству и мстительности батюшек.

- Это кто же Пуд такой? - спросил Антон.

- Пуд Яковлевич Гунич, ветеринар.

- Неужто жив еще?

- А что с ним сделается?

И не удивился даже, не спросил, откуда знает его Антон.

- Постой, так он и тогда же был ветеринаром?

- И сейчас скотину пользует…

Пастух, не прерывая разговора, то и дело взмахивал кнутом, яростно орал, сгонял коров, сворачивавших к стогам сена. Они жадно набрасывались, рвали и тянули сено из стогов, подпускали близко Ямена и вдруг, вскидывая хвостами, мелко удирали, как кошки.

- Ну, а ты, случаем, Гонжей из Затонья не знавал? - спросил Антон.

- Это которых же? Гонжей много… Председателя, что ли? Помер в коллективизацию, а сын, слыхал я, в городе доктором стал.

Антон обернулся к Волику: что, мол, скажешь? Собственно, ради него затеял он этот разговор, чтобы похвастаться: видишь, деда помнят и даже меня не забыли! Антон хохотнул и хлопнул Ямена по плечу:

- Так это я и есть тот самый Гонжа Антон…

- Не брешешь?

- Вот те крест!

Антон вынул портсигар, угостил Ямена.

- То-то думаю, откуда наших-то знаешь! - Пастух обернулся к Антону, улыбаясь щербатыми зубами. - А я ведь тебя помню, пес тя возьми, Антошка!

- Да и я тебя, черт рыжий! Тебя еще Сивым дразнили.

- Верно.

Взрослые обменялись целой серией ударов: били друг друга по плечу, хлопали по спине, пинали кулаками в живот.

- Геть, геть! - вдруг заорал Ямен и кинулся в овес вслед за скотиной, на ходу щелкая бичом.

А когда вернулся, погладил Волика корявой ладонью по голове и спросил:

- Твой, что ли?

- Мой.

- А чего приехал сюда? Может, имущество какое осталось? Дом ваш, я слыхал, продан был в Кудиново…

- Да какой там дом! Земляков повидать, сына показать. К Никольским едем. Знаешь таких?

- Петьку-фершала? Урожай у них нонче великий. Не за яблочками ли приехал?

- Тьфу ты! - рассмеялся Антон. - В Москве их нет, что ли? Коммерческий ты мужик, Ямен…

- А чего бы и не прихватить машину? У меня вон тоже яблок полно, не знаю, куда девать. В Москве они у вас почем?..

Волик слегка прислушивался к тому, о чем говорили взрослые, но больше был занят тем, что перебегал дорогу с одной стороны на другую, увиливая от коров. Особенно боялся он черного быка с молочно-желтой седловиной на спине. Бык косил на Волика недобрым глазом и, пригибая шею, выставлял рога - один длинный, другой короче. Он расталкивал коров и все время близился к Волику, угадывая в нем чужака, и тот прятался за коренастой медвежьей фигурой Ямена. Но все равно то и дело вздрагивал, замечая поблизости острые кривые рога и большие, мохнатые глаза. Он пригибался, когда посреди спокойного разговора с отцом Ямен вдруг диким голосом кричал на коров, скверно, витиевато ругался и прямо с места посылал вдогонку бич, на кончике которого взрывался пушечный выстрел.