Страница 17 из 34
Вскоре они нагнали воз. Коровы обходили телегу, запуская морды в сено.
- Кши, окаянные! - ругался возница.
- Не в Затонье ли едешь, дед? - спросил Антон.
- Мимочки будет. Садитесь, однако, подвезу.
- Ну, Ямен, бывай, заходи к Никольским. - Пожав руку пастуху, Антон бросил на телегу плащ и чемодан.
Подвода свернула в проселок. Волик вытянул затекшие ноги, подложил под затылок свежего сена и закрыл глаза. Антон шел рядом, расспрашивая старика о деревенских знакомых, и Волик в полудремоте слушал, как они говорят все о том же и о том же…
Дорога мягкая, неслышная. Телега катилась с тихим стуком, вздрагивая на бугорках. Антон уселся на телегу. Лошадь споро бежала по укатанной дороге. Из-под круто вскинутого хвоста, обдавая горячим запахом, падали в пыль дымящиеся шары.
Волик бездумно глядел в небо, - в голубой его безбрежности недвижно висели легкие сияющие облака, и на них было больно смотреть. Он закрыл глаза, и сразу же закружилась карусель из цветных пятен, пятна стали гаснуть, расплываться…
Проснулся он от тишины. Солнце припекало лицо, снизу тянуло сыростью и прохладой. Расседланная лошадь щипала траву. Отец и старик стояли на берегу реки. Поодаль горбился над водой деревянный мост.
- Листвянка и есть, куда ей деваться, обмелела только, - говорил старик. - Тут они его и стукнули, бросили с моста - и тикать...
Над водой, сонно застывшей в сухих камышах, летали кулички и трясогузки. Волик прислушался.
- Два дня лежал он в кустах, пока милиция не нашла. Думали, помер, а он нет, живой остался. Здоровый мужик, не сразу дался-то им. Помяли крепко его. С тех пор и заболел грудью...
Антон жевал пустой мундштук и молчал.
- Старый Славутский помер в Сибири, а сын Алексей недавно в области был. Инспектор какой-то.
Волик подошел к старшим. Он не знал, отчего он дрожит, - оттого ли, что солнцем напекло, или от догадки, что говорят про его деда. Здесь, на этом берегу, оказывается, деда били кулаки Слпвутские, с этого моста сбросили вниз, а вон там, в кустарнике, он пролежал два дня, пока не нашли чуть живым. И на миг представилось: люди толпятся у реки, дед, опираясь на чьи-то плечи, идет с закрытыми глазами к телеге, идет без единого стона За что же они изувечили его и бросили в воду? Побоялись открыто в честной драке помериться силами, трусы несчастные, напали тайком!
Взрослые говорили уже о мельнице, бывшей мельнице Славутских, отданной колхозу, о ценах на помол, о льне и других вещах, а Волик, еще недавно равнодушно глядевший на эти поля, думал о том, что и сам он мог бы родиться здесь и жить в этих местах, и что-то важное для него, Волика, было связано с дедом, о котором он почти ничего не знал.
Старик запряг лошадь, они поехали. Исчезла речка за косогором, а мимо неслись лужайки с тимофеевкой, заросли с ромашкой и куриной слепотой…
Антон, не умолкавший всю дорогу, затих.
- Пап, ты чего? - удивился Волик.
Дорога шла глинистым ущельем, мимо сырых склонов. С них свисали ракиты, почти сплетаясь ветвями над головой. С полкилометра телега неслась под уклон, чуть не наезжая на ноги коню, самоходом вымчалась на пригорок, и в глаза ударил нестерпимо яркий свет, обрушились наземь солнце и синева.
- Ну, чего ты? - не отставал Волик.
- Проезжал я здесь когда-то… Ну, слушай…
И рассказал, как совсем еще мальчонкой ехал с матерью этой же дорогой к отцу, жившему в то лето «на даче» - в подлузинских садах. Телега и тогда бежала под уклон, и со склонов так же, как сейчас, стекала ржавая вода, и так же летели навстречу, задевая лицо, пахучие, горькие ветви ракит.
С матерью они приехали в сады, и из-за кустов вышел отец, худой, всклокоченный, с глазами, как у святых на иконах. Мать приникла к нему и затряслась, а он, Антон, сильно испугался, убежал и прятался за деревьями. Родители ушли к сторожке под яблоню и сидели там, разговаривая. Отец часто захлебывался в кашле, подносил к губам бурую тряпицу.
- Так и не видел его больше живым. И не простился, понимаешь…
Волик искоса оглядел отца. Такое же, как у Ямена и у этого старика Еремея, широкое, скуластое лицо, такие же лучики на висках и сивые волоски на небритых щеках.
Издалека донесся топот. Прерывистый стук, то приближаясь, то удаляясь, преследовал их. Уж не гром ли погромыхивал в небе?
Волик оглянулся назад - стук догонял их оттуда. На миг над холмом выросла морда коня… Дорога уходила в заросли кукурузы. Стебли с шелестом замкнулись за ними и скрыли коня. Выехали в открытое поле, и тогда из зарослей показался всадник. Теперь он уже был отчетливо виден: мальчишка в кепочке с кривым козырьком и в серой рубахе в заплатах. Пригнувшись к шее коня, он мчался прямо на них и взмахивал босыми ногами как крыльями. Рубаха вздувалась пузырем и опадала. Догнал подводу и тихо пошел следом, вглядываясь в незнакомцев. Было в его синих глазах любопытство, угроза и вызов. Хозяин этих полей и этой дороги, он не желал здесь видеть чужих.
- Пап, что это он?
- А вот мы сейчас поговорим с ним. Эй, парень, далеко скачешь?
Но всадник не стал отвечать. Он круто поднял коня и сильным движением бросил вперед. Он мчался теперь, мягко взбивая пыль, взлетавшую клубками, словно разрывы от гранат. Конь исчез в кукурузе, а пыль еще долго оседала вдали.
- Венька-пастух, - сказал Еремей. - С дедом своим табун недалече пасет.. . Савелия помнишь?
- Грека-то?
Взрослые говорили о Савелии Греке, а Волик не мог прийти в себя от запоздавшего задора: «Попадись еще раз, - думал он, - за ногу сдерну с коня! " Всадника и слышно не было, а Волик, сжимая кулаки, все недоумевал: «С чего это он посмотрел так на меня?»
И снова послышался топот копыт. На этот раз всадник показался из бокового проселка, и опять это был он, Венька-пастух. Пронесся мимо, оскалив зубы - не то смеясь, не то ругаясь, - замахнулся на Волика кнутом и унесся вон.
- Я вот тебе, сатана! - погрозил Еремей кулаком. - Вражий дух… Видит - новые люди, вот и озорует.
Теперь Волик знал: встречи с Венькой не миновать, где-то еще столкнутся.
Возле стожка в поле, с краю дороги, стоял конь и пощипывал сено. И рядом стоял человек. Это был опять он, Венька, и теперь отступать было некуда. Волик спрыгнул с телеги, засунул руки в карманы - была не была! - и пошел навстречу. Он знал: от стычки не уйти, и сердце билось от решимости и озлобления…
Стычки не произошло. Венька криво усмехнулся, вскочил на коня и понесся навстречу. Он обдал Волика вихрем и пылью, оглушил стуком копыт и с криком унесся в луга. Волик ослеп от обиды, губы дрожали.
- Вот стервец! - ругался старик.
- Конь-то, конь-то! Прямо зверь, а не конь! - восторгался Антон.
Взрослые говорили о конях, а Волик шел за подводой и - странно - чувствовал, что злость внезапно прошла. «Скачет по полям, никого не боится, сам себе хозяин», - с завистью думал он.
Хорошо бы вот так и ему - пожить вольной жизнью. Чтоб ни отца, ни матери над тобой и чтобы сам по себе - хоть немножко!
Волик впрыгнул в телегу, уткнулся лицом вниз и стал думать об индейцах и ковбоях, о жизни в прериях, о скачках на конях и стремительных схватках… Он смотрел сквозь щели в телеге, на дорогу - она бесконечной лентой разматывалась из-под колес, и по ней, растягиваясь в строчки, уносились кучки навоза и соломы, а с краю стремглав пролетали пыльные листья подорожника и метелки полыни. Полынь и подорожник уже начинали казаться скачущими всадниками, хотелось, чтобы это быстрое движение было всегда…
- Тпрру! - закричал Еремей. - Стой, туды тебя, тпрру!
Навстречу мчал мотоцикл, и конь, еще издали увидев его, шарахнулся в сторону. Водитель притормозил.
- Петька, ты, что ли? - удивился Еремей. - А я гостей тебе везу!
Антон слез с телега и, расправив руки для объятия, пошел к мотоциклисту.
- Откуда вас принесло?
Петька соскочил с мотоцикла, обхватил Антона и долго мял его, а потом сгреб с телеги Волика, поставил на ноги и стал осматривать со всех сторон.