Страница 31 из 116
Но откуда бралась эта чертова самобытность, не знал никто. Наверное и сам Грузинчик не понимал ее природы. Может быть, та самая ручка «Montblanc» и была причиной. Как знать? Ручка-то с историей, как утверждала та же Стелла, наверняка, довоенная, с золотым пером, пережившая не одного хозяина. Со временем этот «Montblanc» сумел, как сейчас принято говорить, превратиться из простого предмета быта в самый настоящий артефакт. Что это такое, Безрученко представлял себе довольно смутно. Но он доверял Стелле. Артефакт так артефакт. Наверное, это что-то вроде талисмана. Леонид Прокопич как-то попросил Грузинчика показать ему свое сокровище. Грузинчик с неохотой достал «Montblanc». Ручка как ручка. Черная с золотым клипом и широким золотым кольцом на колпачке. Правда, очень толстая, а на колпачке — шестигранная звезда. Грузинчик пояснил, что эта звезда символизирует шесть ледников, которые расположены на знаменитой вершине. И чего по этому поводу с ума сходить — не понятно? Таких артефактов в любом бутике накупить можно. Безрученко сам видел подобные стило, и даже лучше, в «Duty-free» в Шереметьево. Но Грузинчик запал именно на этот. С этими чудиками-писателями всегда так. У них в голове тараканы давно завелись. Стелла их очень хорошо понимала с их тараканами. Она была помимо секретарши что-то вроде переводчика, переходя каждый раз с языка тараканов на нормальный, человеческий. И слава Богу! Потом по каталогу Безрученко пробил этот самый артефакт Грузинчика, его талисман, без которого он, писатель, был как без рук. При изготовлении «Montblanca» Грузинчика использовали органические смолы тропических растений и золото в 14 карат 585 пробы с обязательными платиновыми прожилками на широком, плоском, как лопата, открытом пере.
С помощью этой волшебной палочки, по собственному признанию Грузинчика, он и добывал свои тексты, словно выкрадывая их из далекого прошлого.
О том, как профессор Воронов пишет роман о самом себе
<b>…или как Роману надоело быть только Романом,</b>
<b>и он захотел стать реальной жизнью.</b>
Последнее время профессору Воронову понравилось проводить зимние студенческие каникулы в Турции в районе Кемер. Он знал, что приблизительно 80 % всех античных развалин находится на территории этой страны и лишь 20 % принадлежит Греции и Италии.
В горном районе Кемер античность эллинистической эпохи давала знать о себе повсюду. Турки относились к этому факту равнодушно. Раскопки велись лишь на месте знаменитой Трои и еще кое-где.
Кемер и конкретно село Чамюва (Сосновое гнездо) вниманием специалистов и туристов избалованны не были.
Уже два года подряд Воронов со своей женой Оксаной в самом конце января — начале февраля ездили в один и тот же пятизвездочный отель, продающий туры зимой по демпинговым ценам. Этот отель находился на берегу Средиземного моря, у подножия горного хребта, вершины которого в это время года были покрыты снегом.
31 января. Температура 20° по С. Светит яркое солнце, море не грозно накатывает на прибрежную гальку, под ногами лежат груды мусора и спелые, слегка подгнившие, апельсины. Время урожая. Оранжевые шары валяются повсюду.
— Не надо! Брось! — возмутилась жена.
— Зачем бросать? Они спелые.
Привкус гнили, правда, присутствовал. Но в этом привкусе и заключалась вся прелесть. Он был созвучен тому нарушению нормы, общепризнанных правил, которые и определили бегство Воронова из заснеженной, пораженной холодом Москвы, сюда, к подножию магической горы, к морю, апельсинам, солнцу, теплу, свободе.
Несмотря на предостережения жены, профессор принялся с жадностью есть именно ту мякоть, которая и отдавала слегка гнильцой. Свежие безупречные апельсины он сможет попробовать и в отеле. А вернувшись домой, наестся ими вдоволь в Москве, в городе, где нет и не может быть таких горизонтов: одни крыши домов, зачастую серое бесцветное небо, как будто перед самым твоим носом тебе нарочно закрыли некую перспективу, на фоне которой вот-вот должны были начать происходить чудеса. В городе можно было есть апельсины и без легкого привкуса гнили. А здесь надо было поднимать оранжевые мягкие шарики прямо с земли, обильно смоченной морским прибоем, снимать пальцами тонкую шкурку, разбрызгивая сок в разные стороны, ломать дольки, с трудом рвущиеся на волокна, а затем где-то в полости рта ощутить самый настоящий взрыв такого ни на что непохожего апельсинового вкуса, сдобренного легкой гнильцой.
— Добро пожаловать в Кемер! Добро пожаловать в Фазелес, в мертвый город, которому совсем недавно исполнилось каких-то 2,5 тысячи лет. И рваные, неправильные апельсиновые дольки тают, тают у тебя во рту, и солнце, сумасшедшее, жаркое, кажется, от этого вспыхивает еще ярче, море, радуясь, что ты не выплюнул, не отшвырнул этот слегка подгнивший плод, с еще большей радостью накатывает на берег, приветствуя тебя, и лишь гора со своей снежной вершиной таинственно нависает над тобой, готовая вот-вот закрыться облаками: мол, посмотрел и довольно, на первый раз хватит, незнакомец, съесть наш апельсин с гнильцой — это лишь начало, и оно еще ничего не значит, прощай. И облако, действительно, прямо на глазах скрывает вершину.
— Оксана! На попробуй, — протягивает он жене остаток апельсина.
— Не хочу. Несвежий.
— Ты только попробуй, попробуй, ну.
И жена сдается: берет из его рук апельсин, пробует и понимает все.
И гора, словно на секунду отбросив облако-покрывало, жадно смотрит на его женщину: попробует или нет. Готово. Попробовала. И море с еще большей радостью накатывает на берег, солнце вспыхивает еще ярче, и тогда мыс с правой стороны освещается так, что ты уже не можешь оторвать от него взгляда. Ты еще ничего не понимаешь, но тебе уже сказали: идти надо туда, направо, вдоль пустынного пляжа, вдоль целой череды опустевших отелей, которые являются лишь слабой китчевой декорацией города мертвых, идти надо туда, к мысу, направо. Там ждут. «Любовь к трем апельсинам!» — взорвалось в профессорской голове. К трем цитрусовым рыжим шарикам с гнильцой! Их и возьми в дорогу! Подбери у себя под ногами и иди. Никто не знает, откуда взялись на пустом, потому что не сезон, пляже эти фрукты. Ни садов, ни деревьев поблизости. Одно море и горы. Может быть, потому они и с гнильцой, что не росли, как все, на ветке. Может быть, их выбросило на берег море?! Может быть, разбитая о рифы греческая трирема освободила, наконец, свой трюм и оттуда, со дна, как бесшумный взрыв, всплыли эти волшебные, эти гнилые апельсины и подкатились только к тебе, только к твоим ногам по приказу волшебной горы, молчаливо возвышающейся у тебя за спиной: «На — ешь, а потом иди!»
Но мыс в первый день прилета показался им таким далеким, что добраться до него просто не было ни сил, ни времени. Словно уловив их настроение, солнце тут же скрылось за облаками. Сделалось пасмурно и захотелось вместо мыса бежать по направлению к отелю. Все-таки зима.
<b>Роману неожиданно надоедает реальная жизнь,</b>
<b>и он на короткое время возвращается в свой обычный формат.</b>
Кошмарный сон владельца и главного редактора издательства «Палимпсест»
Леонида Прокопьича Безрученко (досадное продолжение).
Леонид Прокопич Безрученко подъехал на своей Ауди 8 к воротам коттеджа. Электроника сработала. Створка ворот на встроенном рельсе отъехала влево. Шофер аккуратно вкатил лимузин во двор…
<b>Роман словно сходит с ума, мелькая, как испорченный светофор,</b>
<b>то красным, то зеленым светом.</b>