Страница 30 из 116
— Не понял?
— Дело в том, что после иллюстрации за дело должны были взяться методологи.
— Кто?
— Методологи.
— А… — уныло отреагировал Прокопич. — И чего эти методологи должны были здесь делать.
— Они должны были разбить наших звезд на группы. У каждой группы — свой игровик-методолог. В каждую группу мы внедрили бы своих психологов, историков, культурологов и даже священников.
— Зачем?
— Чтобы с разных сторон обсудить их проблемы. Это что-то вроде коллективной психотерапии должно было получиться.
— Понятно.
— Затем в группах они бы сами выработали путь к собственному спасению, к выходу из тупика, в котором мы все оказались.
— Дальше? — все мрачнее и мрачнее расспрашивал свою помощницу Прокопич.
— А дальше — общий сбор групп. И завершающее коллективное обсуждение. Это что-то вроде создания коллективного разума. Американцы так на Луну слетали…
— Понятно. Я не знаю насчет американцев и куда они там слетали, но у наших, кажется, крыша поехала.
И на экране монитора ясно обозначилась фигура популярного певца. Прорвавшись к батуту, звезда принялась неистово прыгать на натянутой сетке, пытаясь взлететь под самый купол. Волосы развивались по ветру, и на лице нарисовалось истинное блаженство.
— Вон как крышу снесло. Этот на Луну и без ракеты долетит. Какой разум? Никакого разума и отродясь у наших звезд не было. Помните: «Мои мысли — мои какуны»
— Скакуны, — поправила Стелла.
— Неважно. Какой разум, не говоря уже о коллективном. Одни сплошные эмоции.
А звезда, между тем, все прыгала и прыгала, взлетая с каждым разом все выше и выше. Парень явно был в прошлом гимнаст и сейчас вдруг вспомнил о своей первой профессии.
— Вы перемудрили, моя дорогая, — с грустью глядя на захватывающие прыжки, констатировал Прокопич. — В данном случае вам изменило чутье.
Еще прыжок. Потом еще. Певец, казалось, парил в воздухе и возвращаться назад на землю и не собирался. В детстве в школе он был даже не двоечником, а колышником. Дома говорили по-татарски, а в московской школе приходилось переходить на русский, которого парень почти не знал. Но вот однажды в классе, где-то в самом начале 80-х, появился молодой учитель. Он сразу всем понравился. Тогда-то будущий гимнаст и популярный певец впервые и получил свою единственную за все годы обучения пятерку. Учитель задал тему для короткого классного сочинения: «Мой любимый уголок природы». И парень, что называется, оторвался. Прямо как сейчас на батуте. «Мой любимый уголок природе, — старательно выводил он в тетрадке в клеточку, — это Чёртовое колесо в парке Горького. Когда садишься на это Чёртовое колесо, то оно возносит тебя вверх. И люди становятся, как муравьи, а дома — как спичечные коробки. Но вот Чёртовое колесо делает полный круг, и всё встает на свои места.» За сочинение ему поставили пять за литературу и кол за русский.
— Из этого бардака, Стелла Эдуардовна вам придется теперь как-то выкарабкиваться одной, а мне пора на совещание владельцев и главных редакторов ведущих издательств. Обо всем, что здесь произойдет, доложите сегодня же вечером. Впрочем, СМИ и так все представят в мрачных тонах. Грядет серьезный кризис… Я это чувствую. Вон он, вон он как прыгает! И откуда силы берутся?
Кошмарный сон владельца и главного редактора издательства «Палимпсест» Леонида Прокопьича Безрученко
На общем совещании владельцев и главных редакторов ведущих издательств было озвучено то, что давным-давно носилось в воздухе: отечественному книжному рынку грозил самый настоящий коллапс в виде инсульта. Причина — тривиальный тромб.
Все уже успели заметить, как много появилось лотков с призывом: «Любая книга за 35 рублей». Внушительными стопками лежали тома, которые совсем недавно стоили 200 и даже 300 рублей.
Книги складировались, так и не дойдя до читателя. Они душили рынок.
Книжные супермаркеты работали допоздна, устраивая различные рекламные шоу, но ситуация продолжала усугубляться: спрос значительно уступал предложению. Лотки с девизом: «Все по 35» продолжали расти как грибы после дождя.
Уже успело разориться некогда процветающее издательство «Terrra», а многие влачили жалкое существование. По сути дела, каждый даже очень надежный издательский дом смог ощутить холодное дыхание смерти.
Книга как явление культуры умирала прямо на глазах.
Дело могла спасти лишь широкая торговая сеть, способная охватить всю Россию. Но даже до соседнего Петербурга издательская продукция доходила лишь в виде слабеньких ручейков. Везти же книги в более отдаленные регионы представлялось делом абсолютно нерентабельным: затраты на бензин, который, благодаря высоким ценам на нефть, дорожал почти с каждым днем, не оправдывали слабой выручки от продаж, а железнодорожные тарифы представлялись просто космическими.
Возрастала и себестоимость самой книги. В результате они становились все дороже и дороже, а доходы населения не росли такими темпами, о которых все время говорили лицемерные СМИ.
В среднем книга стоила около 200 рублей и выше. Поэтому читатель довольствовался лишь самым необходимым, покупая в основном учебники или литературу по узкой специальности.
Следом шли детективы-обложки, изданные в мягком переплете. Цена 50–70 рублей считалась терпимой.
Затем — мемуары. Их покупали не так охотно, как детективы, но покупали. Страна старела и поэтому тешила себя славным героическим прошлым.
Лидером продаж считался «Код да Винчи» Дэна Брауна. Бум на «Гарри Поттера» заметно спал.
Книга медленно, но верно переходила из рук издателей в глобальную сеть интернета. Все чаще и чаще в вагонах метро можно было заметить людей, считывающих текст с дисплеев своих маленьких карманных компьютеров размером с ладонь.
Неумолимая статистика утверждала: 50 % населения вообще не покупает книг и 1/3 их не читает.
На то, что книга имела все шансы стать неосязаемым виртуальным явлением, Леониду Прокопичу Безрученко было глубоко наплевать. Его интересовали только деньги. Деньги и судьба писателя Грузинчика. А, главное, его, Грузинчика, детективы о сыщике Придурине. По этим книжкам уже успели отснять телесериал и собирались запустить еще один грандиозный проект. От этого всего «Палимпсесту» причиталась немалая прибыль.
Даже членовредительство оказалось на руку: спрос на книги Грузинчика взлетел до небес. Получилось что-то вроде очень удачной рекламной кампании.
Но Леонида Прокопича при таком радужном раскладе продолжал мучить один вопрос: сможет ли Грузинчик писать и дальше? Рука — дело не шуточное! Понятно, что при современных технологиях для писателя отсутствие послушной правой руки — не проблема. Есть секретарши, есть компьютеры, есть диктофоны. Но Грузинчик упрямо продолжал писать исключительно перьевой ручкой. Причем, об этой ручке ходили всяческие там легенды. Поговаривали, что это был некий антикварный «Montblanc», который подарил писателю еще в студенческие годы какой-то полусумасшедший профессор, а ему, профессору, в свою очередь, отдал это стило немецкий солдат еще во время войны. Отдал с какой-то особой чуть ли не магической целью и с соответствующим заклинанием.
Вдруг заклинит? Вдруг произойдет какой-нибудь сбой в сознании — и тогда все: курица перестанет нести золотые яйца! Абгемахт! Что называется. Мало ли что на подсознанке у этого Грузинчика со старым «Montblanc»-ом завязано? А вдруг руку назад пришьют неудачно? Вдруг Грузинчик свой «Montblanc» больше правой назад пришитой рукой взять не сможет? Главное, почерк, прежний почерк уж точно не восстановить. А почерк — это как идентификация личности. Об этом Леонид Прокопич специально у психологов консультировался.
Конечно, можно прибегнуть к услугам литературных негров. Пусть себе пишут вместо настоящего автора. Но слишком уж самобытен оказался этот Грузинчик. Просто так под него не подделаться. В этой самобытности вся сила. Она-то и приносит успех. Стелла это сразу почувствовала, а в интуиции секретарше никак не откажешь. Самобытность Грузинчика сравнима лишь с букетом очень дорогого вина, бутылка которого может стоить неимоверных бабок. Здесь все очень зыбко. Нарушь этот баланс — все рухнет. Так или приблизительно так любила рассуждать Стелла по поводу этого самого Грузинчика. И Леониду Прокопичу оставалось только соглашаться со всем этим бредом. А куда денешься — бабки, с ними не поспоришь. Самобытность, значит самобытность — и все — якшис, что называется.