Заключенный (ЛП)

Заключительная часть головоломки складывается воедино. Подвал. Другие мальчики. Все эти годы. Это не был какой-то спор об опеке, из-за чего его фото оказалось на коробке с молоком. Я знаю наверняка, что с ним произошло, когда я чувствую его руку, сжимающую мои запястья вместе. Я переполнена ощущением мрачного триумфа.

— Что бы ты сделал, — шепчу я, — если бы я не выбрала твою историю для газеты «Кингмен»?

Он усмехается.

— Я знал, что ты выберешь.

— Почему? — спрашиваю я.

Его брови взлетают вверх. Он удивлен, что я по-прежнему не теряю контроль. Но за моими плечами длинная история борьбы с насильственными ситуациями.

— Потому что с тобой просто, — говорит он.

Мое раздражение лишь вызывает у него улыбку, немного самодовольную.

— Я знал, если дам тебе слезливую историю, то ты попадешься на эту удочку. И ты попалась.

— Это было довольно гениально, — говорю я. — Сосредотачивая внимание на второстепенных деталях, ты можешь предоставить основной кошмар фантазии читателя.

— Благодарю за вашу оценку, мисс Уинслоу, — говорит он насмешливо.

— Тебе просто нужно было правильно расставить эти детали, а читатель додумает их за тебя. Лучший способ солгать. Солгать правдой. Ничто не будет столь эффективным, как правда, не так ли?

Грейсон застывает. Заинтересованный тем, что я знаю.

— Это то, что сделал Хемингуэй. Сначала один проблеск истины, затем другой.

Его руки сжимаются на моих запястьях.

— А теперь я свободен.

Но я еще не закончила с ним.

— Каково это? — спрашиваю я. — Быть на другой стороне?

— Не надо.

Из-за ярости в его голосе, дрожь пробегает по моему телу. Но когда ты заключена в кольцо с обезумевшим животным, ты будешь использовать имеющееся оружие. Мне нужны его эмоции. Те, что нельзя увидеть сразу.

— Шесть лет. Это долгий срок. Ты достаточно силен и достаточно плох, чтобы они не смогли прикоснуться к тебе когда-нибудь снова?

Выражение его лица говорит мне, что я нанесла прямой удар. И я знаю, что могу ударить его настолько сильно, насколько хочу, и он не причинит мне боли — не физически. В каком-то извращенном виде, но я уверена, что могу доверять ему из-за того, что он помешан на моей защите. Его кодекс. Этот трахнутый на голову кодекс, но это все равно кодекс.

Я хмурюсь.

— Нет? Не совсем?

Он презрительно ухмыляется.

— Ты думаешь, что знаешь меня?

— Я знаю, каково это, когда твой желудок болит, как будто он пытается съесть себя. Я знаю, каково это: бороться со взрослым и проигрывать.

— Он опускает губы так близко к моему уху, что мне щекотно.

— Как ты делаешь сейчас? Борешься со взрослым и проигрываешь?

— Да, — шепчу я, зная, что мы соединены темной и мощной связью. — Я знаю, каково это: ненавидеть то, что происходит. И ненавидеть то, что тебе это нравится.

Я чувствую, как он смягчается. Он по-прежнему держит мои запястья, но уже слабее. Мои слова сильные. Мощные. Я могу использовать правду как оружие, точно так же, как делал он.

— Я знаю, каково это, когда тебе хочется чего-то настолько неправильного. Когда ты жаждешь этого, — говорю я.

— Это нормально, — говорит он тихо, будто успокаивая меня, смотря на меня нежно. — Это нормально, чувствовать себя так. Это не твоя вина.

Все меняется, и я знаю, он собирается поцеловать меня.

Я смотрю в его глаза так близко, что вижу темную линию изгиба его ресниц на коже. У него нет никакого права смотреть так сексуально и сладко. Он не имеет никакого права опускаться на меня сверху, но Боже, он делает это.

Его губы мягкие и теплые, с моих срывается вздох. И, несмотря на то, что он широкий и тяжелый, особенно из-за этого, это ощущается как ласка.

Все его тело обнимает мое, его рот на моем, руки на моих, ноги накрывают мои бедра. Я завернута в кокон из одного только Грейсона, где пахнет мускусом, и на вкус он как мужчина, который стирает из головы все мысли, которые у меня должны быть.

Как уйти? Как бороться с ним? У меня был план — усыпить его ощущением комфорта и связи. Связи, в которой он так сильно нуждается.

Но на самом деле это палка о двух концах. Потому что я жажду его, тяжесть его тела на мне, поцелуи. Я не хочу, чтобы он останавливался.

И, так или иначе, его слова заставили меня чувствовать себя лучше. Или, по крайней мере, менее одинокой.

Его язык проникает в мой открытый рот, и я позволяю ему это. Это то, что он делал со мной в классе, обращая особое внимание, поворачиваясь при каждом задании. Он думает, что я хочу этот поцелуй, и это на самом деле так. Лучший способ солгать — сделать это правдой.

— Что случилось прошлой ночью? — шепчу я. Это тот же вопрос, что я задавала ему ранее, только сейчас он звучит по-другому. По-другому, потому что я знаю ответ.

Его голос грубый, когда он отвечает.

— Я не обидел тебя, я не обидел тебя.

Он накачал меня… трахал меня… и он знал, что это не навредит. В этом какой-то больной вид нежности. Испорченный вид заботы. Мое сердце немного разбивается, потому что я думаю, это единственный известный ему способ, как быть добрым. И это то, что заставляет меня тянуться к нему.

Он не спрашивает, почему я изменила свое мнение. Может быть, ему все равно. Он просто достает презерватив из ящика и надевает его. Переворачивает меня, подтягивает мои бедра вверх и толкает под них подушку. Это единственное предупреждение, которое у меня есть до того, как горячая, твердая головка его члена врезается в меня сзади. Мое тело открывается ему. Мягкое, мокрое и послушное. Мозг понимает его, почему он такой, какой есть. Но мое сердце болит за него, желая любые осколки любви, которые он может дать мне, даже если я знаю, что порежусь о них.

— Ты хочешь этого, — говорит он, затаив дыхание.

Это не вопрос, но я все равно отвечаю ему.

— Сильнее.

Его кулак скручивает мои волосы, как раньше, только сексуальнее, потому что он прижимает мое лицо в прохладные простыни.

Влажные простыни, смоченные моими слезами.

— Это не больно, — я успеваю сказать. Я не могу перестать плакать, но мне нужно, чтобы он знал, что он не причиняет мне боль. Это важно для него — не причинить мне боль. Я даже не знаю, почему я плачу, но это не из-за его члена, не из-за его кулака и не из-за его теплого тела, накрывающего мою спину.

— Почему? — его голос звучит резко, грубый взрыв воздуха возле моей щеки. Он держит меня полностью. Каждая его часть охватывает каждую часть меня.

Почему я плачу? Почему хочу этого? Я не знаю в чем точно вопрос, но я дотягиваюсь и держу его за запястье. Я использую это как якорь от его бури.

Его член вколачивается в меня, неумолимо, на грани с болью, но никогда не переходя ее.

Он осторожный даже в своей ярости, почти нежный, когда вздрагивает на мне и стонет от освобождения.

Затем мое тело сжимается вокруг его, внезапно и дико, и я совсем не могу дышать. Это не имеет значения. Я могла бы так умереть, теплая и влажная, защищенная, как никогда прежде, соль моих слез на его губах, когда он наклоняется и целует меня в щеку.

И теперь я знаю, почему плачу: потому, что я проигрываю, так как он и говорил, потому что я хочу быть в его тюрьме, заключенной в него, объектом его особого внимания, и я знаю, что это неправильно — это не то, что должно нравиться. Может быть, я сама проигрываю. Может быть, это мой здравый смысл.

Я просто знаю, что должна уйти.

28 глава

Грейсон

Телефон звонит, пугая меня. Я понимаю, что мы уснули после того, как я трахал ее этим утром. Это было неосторожно. Я не могу поверить, что совершил такую ошибку. Я отстраняюсь от ее теплого тела, ненавидя каждый сантиметр, которым разделяю нас. Тянусь к тумбочке, шаря вокруг, веря, что она будет лежать здесь, ожидающая. Жаждущая. Покорная. Все между нами ощущается новым. И правильным. Поэтому я уверен, что это закончится плохо.