Король ворон (ЛП)

— Современная молодежь. «Ченг» не корейская же фамилия, не так ли?

— Мой отец — не кореец, — сказал Генри. — А я — да. Я получил это вместе с вандализмом от матери. Давай войдём, Дик, я же уже вломился.

Однако Гэнси колебался.

— Ты следил за мной с помощью Робопчелы.

— По-дружески. Это был дружественный жест.

Он, похоже, очень хотел, чтобы Гэнси поверил в чистоту его намерений, поэтому Гэнси быстро признался:

— Я это знаю. Просто... мне не встречались люди, которые бы так же, как я, заводили друзей. Так... быстро.

Генри изобразил дьявольские рожки.

— Джонг, бро.

— Что это значит?

— Кто его знает, — ответил Генри. — Это означает быть Генри. Это означает быть Ричардмэном. Джонг. Ты никогда так не говоришь, но так живёшь. Буду честным, я не ожидал найти такого парня как ты. Словно мы уже раньше встречались. Нет, не совсем. Словно мы когда-то дружили, и мы сразу же делали друг для друга то, что сделали бы друзья. Не просто приятели. Друзья. Кровные братья. Просто чувствуешь это. «Мы» вместо «ты и я». Вот что такое джонг.

Гэнси же на определённом уровне знал, что это описание было нарочитым, преувеличенным, нелогичным. Но на более глубоком уровне он чувствовал, что это правда, и что ему это знакомо, и именно так можно было бы объяснить бóльшую часть жизни Гэнси. Вот что он чувствовал по отношению к Ронану, Адаму, Ноа и Блу. Оказавшись рядом с кем-нибудь из них, он тут же ощущал облегчение. Он решил, что, в конце концов, он нашёл их. «Мы» вместо «ты и я».

— Хорошо, — согласился он.

Генри лучезарно улыбнулся, а потом открыл дверь, которую только что взломал.

— Итак, что мы ищем?

— Точно не знаю, — сознался Гэнси. Его пленил знакомый запах этого дома: что бы это ни было, оно заставляло пахнуть так всё колониальное старьё. Наверное, плесенью, самшитом и старой мастикой для пола. Он был поражён, но не определённым воспоминанием, а, скорее, беззаботностью эпохи. — Что-то необычное, полагаю. Думаю, это будет очевидно.

— Мы должны разделиться, или это фильм ужасов?

— Кричи, если что-то начнёт тебя есть, — сказал Гэнси, обрадовавшись предложению Генри разделиться. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Он выключил свой фонарик, в то время как Генри зажёг свой. Генри посмотрел на него так, будто собирался спросить, зачем он это сделал, на что Гэнси вынужден был бы ответить: «Чтобы обострить свои инстинкты». Но Генри лишь едва пожал плечами, и они разошлись.

Гэнси в тишине бродил по полутёмным коридорам Грин Хауса. Призраки следовали за ним по пятам. Здесь когда-то был сервант, фортепиано, группка стажёров, будущих политиков, казавшихся тогда такими искушёнными. Он встал в самом центре того, что когда-то было залом. Включившийся свет снаружи, когда Гэнси прошёл вглубь комнаты, напугал его. Дальняя стена зияла широкой зловещей чёрной пастью уродливого камина. На подоконниках валялись мёртвые мухи. У Гэнси возникло чувство, будто он остался последним живым человеком на земле.

Когда-то это помещение казалось огромным. Если бы он сощурился, то смог бы всё ещё увидеть ту вечеринку. Она всегда проводилась в определённое время. Если бы здесь был Энергетический пузырь, возможно, он бы переиграл ту вечеринку заново, перепрыгнув во времени, чтобы пересмотреть её. Эта мысль была одновременно тоскливой и неприятной: он был тогда младше и проще, не скованный никакими обязательствами или мудростью. Но он столько всего сделал между сейчас и тогда. И мысль, чтобы пережить это снова, опять извлекая тяжкие уроки, чтобы наверняка встретить Ронана и Адама, Ноа и Блу... утомляла и действовала на нервы.

Отставив зал, он прошёл по коридорам, подныривая под руки, которых здесь давно не было, извиняясь, когда оказывался посреди давно минувших разговоров. Там было шампанское, там была музыка, там был вездесущий аромат одеколона. «Как ты, Дик?» Он был в порядке, хорошо, первоклассно. Это были единственно возможные ответы на этот вопрос. Над ним всегда сияло солнце.

Он вышел на крыльцо и взглянул на чёрный ноябрь. Истрёпанная трава казалась серой в двигающемся свете; обнажённые деревья — чёрными; небо — тоскливо-пурпурным из-за грозно возвышающегося вдалеке Вашингтона. Всё было мертво.

Неужели он всё ещё знал тех детей, с кем играл на той вечеринке? В прятки: он спрятался так хорошо, что умер, и даже когда воскрес, был всё ещё скрыт от них. Он случайно наткнулся на другую дорогу.

Он толкнул дверь-ширму и ступил на влажную мёртвую траву заднего двора. Вечеринка тогда проходила и здесь, дети постарше тщетно пытались играть в крокет, спотыкаясь о воротца.

Серый фонарик, уже включенный Гэнси, осветил задний двор. Он пересёк газон, подойдя к кромке деревьев. Свет с крыльца добрался и сюда и проник дальше, чем Гэнси ожидал. Лес был не таким бурным, как он запомнил, хотя и не мог решить, было ли это от того, что он стал старше и уже исходил много лесов, или причиной тому было время года. Сейчас это место не походило на то, где можно было бы спрятаться.

Когда Гэнси уехал в Уэльс на поиски Глендовера, он стоял на краю многих таких мест, как это, мест, где велись бои. Он пытался представить, на что это похоже, находиться там в тот момент с мечом в руке, с лошадью под собой, вокруг потные и истекающие кровью люди. Каково быть Оуэном Глендовером, человеком, который знал, что они дрались, потому что он призвал их?

В то время как Мэлори без дела слонялся по дороге или возле машины, Гэнси уходил на середину поля, настолько далеко, насколько нужно было, чтобы отгородиться от всего современного. Он закрывал глаза, отключался от шума далёких самолётов, старался услышать звуки шестивековой давности. Более юная версия его питала крохотную надежду, что его могут посетить духи, что поле могут посетить духи: что он откроет глаза и увидит нечто такое, чего прежде не заметил.

Но у него не было ни малейших экстрасенсорных способностей, и минута, которая начиналась с одинокого Гэнси на поле боя, заканивалась одиноким Гэнси на поле боя.

И вот он постоял на границе леса Вирджинии, возможно, минуту, пока не почувствовал себя странно, словно у него задрожали ноги, хотя это было и не так. А потом вошёл в лес.

Голые ветви над головой трещали на ветру, но листья под его ногами были влажными и безмолвствующими.

Семь лет назад он наступил здесь на шершней. Семь лет назад он умер. Семь лет назад он родился заново.

Он был тогда так напуган.

Зачем его вернули?

Сучки поймали его свитер за рукава. Он всё ещё не был на том месте, где всё случилось. Он сказал себе, что гнезда там больше нет; упавшее дерево, возле которого у него случился анафилактический шок, наверное, сгнило; оно было слишком тёмным в этом призрачном свете; он его не узнает.

Но узнал.

Дерево не сгнило. Оно не изменилось, осталось таким же крепким, разве что кора почернела от влажности и темноты ночи.

Вот где он почувствовал первое жало. Гэнси протянул руку, потрясённо, с любопытством изучая тыльную сторону своей ладони. И сделал ещё один неуверенный шаг. Здесь он ощутил их сзади шеи, нечто крадущиеся вдоль линии волос. Он не шлёпнул себя ладонью по тому месту, это никогда не помогало их смахнуть. Однако его пальцы всё-таки дёрнулись вверх в знак сопротивления.

Он сделал ещё один неуверенный шаг. Остался фут от того старого неизменившегося чёрного дерева. О которое Гэнси давным-давно споткнулся. Они ползали по его лицу, по векам, по дрожащим губам.

Он не побежал тогда. Да и, в любом случае, от них нельзя было бы убежать, оружие уже сделало своё дело. Ему вспомнилось, как он тогда подумал, что только испортит вечеринку, если появится, облепленный шершнями.

Он всего на мгновение опёрся на ладони, а потом перекатился на локоть. Яд разрушал его вены. Он лежал на боку. Сжался в комок. Мокрые листья прижимались к щеке, пока каждая его часть, казалось, задыхалась. Он дрожал и угасал, ему было страшно, очень страшно.

«Почему? — гадал он. — Почему я? Какова цель?»