Заварушка

ЗЕНОВИЯ. Быть такого не может.

1-Й НАЕМНИК. Да почему не может? Я сейчас вам все растолкую.

МАТЬ ГРИФОНА. Ты погоди, наемник...

1-Й НАЕМНИК. Главный, главный наемник, не просто наемник, а главный, и в этом мое как призвание, так и проклятие. Дело в том, что я всегда желал добра Грифону и другим, в частности вот этим наемникам, которых можно безнаказанно назвать болванами, но Богу было угодно...

МАТЬ ГРИФОН. Идем, Зеновия, мы должны все узнать. Вдруг получится, что нам не придется выходить сегодня на площадь и оплакивать Грифона?

ЗЕНОВИЯ. Матушка, мне страшно.

МАТЬ ГРИФОНА. Идем, Зеновия. Несколько глотков доброго вина, и твой страх как рукой снимет.

ЗЕНОВИЯ. Да, да...

Уходят.

1-Й НАЕМНИК. Идите с Богом. Грифон ждет вас. О-о! Опять? Опять здесь эта колонна? Но это же издевательство!

Быстро и решительно выходят из-за кулис Карл и Темный.

КАРЛ. Ну, что скажешь, наемник, все готово?

1-Й НАЕМНИК. Да, Карл, я все сделал, как ты велел.

КАРЛ. Можно начинать?

1-Й НАЕМНИК. Начинай. А вы, наемники, внимательно слушайте, что будут говорит Карл и Темный.

КАРЛ. Говори первый, Темный.

ТЕМНЫЙ. Мы одержали полную, убедительную, в высшей степени бесспорную победу.

1-Й НАЕМНИК. Победа! Победа! С нами Бог!

Остальные наемники громким ропотом выражают ликование.

ТЕМНЫЙ. Я собственноручно расправился с Джинетом. Он упирался, не хотел, а я буквально вот этой своей рукой... Джинет трус, но к его чести следует заметить, что дрался он до конца и даже словно лев. Но я расскажу обо всем по порядку. Я узнал, что мой долг - убить Джинета, сразу сел на коня, вооружился и, оседлав, поехал ко дворцу, где этот предатель обитает. Джинет увидел в окно, что я приближаюсь, и выбежал мне навстречу, я же ловко пригнулся к заметно вытянутой вперед голове коня, который сильно прядал ушами. Тут еще какой-то конь мне почудился, так что даже стало не по себе... Однако я с завидным проворством слез с седла и крепко ударил Джинета по голове таким образом, что рукоятка ножа выскользнула из моей руки и наполовину погрузилась в череп врага.

КАРЛ. А что за нож у тебя был?

ТЕМНЫЙ. Нож был мясницкий, со следами запекшейся крови. Так вот, Джинет и тут не растерялся, собрался с духом и честно, без всякой видимой подтасовки пустил со своей стороны нож, то бишь в ход, и тоже мясницкий. Я уж думал, что мне несдобровать, но повезло, знаешь, и вообще, пригодились необычайная выучка и доблесть, я, коротко сказать, насильно затолкал в упомянутый череп и вторую половину рукоятки, чего Джинет выдержать уже не мог. Заверещал он, как недорезанный. Дрались же мы в портике его дома, и никто нас не видел, разве что несколько доверенных лиц, которые, само собой, хоть под присягой подтвердят мои слова. Умер Джинет, как обычно умирают, если погрузить в череп обе половины рукоятки мясницкого ножа, иными словами, как и подобает настоящему жителю нашего города и герою.

КАРЛ. А что с Булкой?

ТЕМНЫЙ. Ты разве не прикончил его?

КАРЛ. Не путай, Темный, не перевирай. Или ты забыл, что мы разделили обязанности? На мою долю выпали дядюшка Прав, Соррофф и дядюшка Сэ.

ТЕМНЫЙ. Прошел слушок, что Булка будто бы сбежал.

КАРЛ. Вот так-то лучше. И Джида, разумеется, сбежал тоже?

ТЕМНЫЙ. Да, и с ним Льфофф. А с последним еще какие-то негодяи, но их судьба мне совершенно неизвестна. Это все, что я могу сказать. Теперь, Карл, расскажи-ка ты о своих победах и в целом об успехе нашего дела.

КАРЛ. Как я и ожидал, успех сам пришел мне в руки, но это не значит, что я пальцем о палец не ударил и не попотел. Я трудился не покладая рук. Ведь известно, что успех сам в руки никогда не идет. Мой день начался с того, что я нагрянул к дядюшке Праву и с изумительной легкостью проткнул эту старую обезьяну. Я торжествовал над его трупом, но мое торжество носило несколько преждевременный характер. Добавлю еще, что убить такого слабого, почти беззащитного человека, как дядюшка Прав, труд необременительный, его можно было и книгой прихлопнуть или пепельницей, такой он слабый в смысле плоти, такой похожий на тень. Но одно дело убить, и совсем другое - поверить, что его уже нет с нами. Как? Еще вчера он говорил с нами, смеялся, пил вино, шутил, казался всесильным, неистребимым, вечным, а сегодня уже спит вечным сном после того, как упал с раной в груди и валялся в луже крови. Неужели не спасли его ни власть, ни слава, ни заслуженный авторитет, ни Коломба? Нет, не спасли. Как ни трудно поверить в это, верить приходится. Дело в том, что если такого человека, как дядюшка Прав, хорошенько ткнуть и в конечном счете проткнуть, он безоговорочно окочурится. В этом ничего удивительного или сверхъестественного нет, да и многочисленные примеры из историй прошлых лет показывают, что подобное вполне вероятно и сомнению не подлежит. Пусть любой из вас, господа, повторит мой опыт, и тогда вы окончательно убедитесь, что я не лгу.

ТЕМНЫЙ. Мы тебе верим, Карл. Правда, ребята?

НАЕМНИКИ. Правда! Верим!

ТЕМНЫЙ. Ну, а как ты поступил с прочими негодяями?

КАРЛ. Очень просто, хотя, как я теперь припоминаю, эта простота нелегко мне далась, и мне еще придется попотеть, доказывая, что все именно так и было, как я сейчас расскажу. Да-а... Стало быть, возвышался я над трупом дядюшки Права, созерцая его бесславную агонию, и тут вдруг, откуда ни возьмись, дядюшка Сэ собственной персоной, ну, мы и схлестнулись. Нужно ли говорить, что этот подлый старикан и не думал сдаться? Но куда ему тягаться со мной, он и оглянуться не успел, как я его уложил. Стою я, значит, над трупами и задаюсь вопросом, может, чего доброго, сыщутся такие, кто усомнится в быстроте, с которой я этого негодника Сэ прикончил. Ну так мне, думаю, мне кажется, что я как раз слишком даже долго с ним возился, и кто докажет, что я неправ? Но уж совсем неоправданно долго я возился с Сорроффом. Это был бой так бой! Соррофф держался великолепно, и очень жаль, что город не видел его кончины. Но видел я, и вот мой рассказ, мое свидетельство. Соррофф стоял вполоборота ко мне, когда я нанес ему по шее удар такой страшной силы, что у другого голова отскочила бы на три четверти мили в сторону от своего прежнего местопребывания. Но Соррофф даже не почесался. Сжав в руках пудовую гирю, он зашел в тыл ко мне, замахнулся и... как ухнет!.. но, к сожалению, мимо. Я потому выражаю сожаление, что, попади он в меня, остались бы на моем теле следы, самые настоящие вещественные доказательства, весомые улики, а так, сколько ни ищи, ничего нет. Вообще-то хорошо, что он промахнулся, ведь приятнее повествовать о чьей-то гибели, чем валяться в могиле и слушать, как некий балагур распространяется о твоем горе. Нет уж, пусть лучше Соррофф слушает меня и в ярости скрипит зубами. А гиря-то, скажу вам, была чугунная, с ободком, на цепочке и синего цвета. Жаль, что я не догадался ее прихватить, когда шел сюда, сами убедились бы. Ну, короче говоря, Соррофф от злости, что промахнулся, хватил меня кулаком по уху, но и тут один только звон, и ни зуба хоть какого завалящего он мне не выбил, ни мыслей в голове не привел в беспорядок. Между тем нечеловеческие усилия понадобились мне для победы над этим страшным врагом. Вы можете не верить рассказу Темного, но мне-то вы верить должны, господа. Да вот же, пот градом катится по лицу моему! Я стол на того Сорроффа перевернул, там тогда меня в пот и бросило. Ну и взвыл же этот парень! А я не мешкая ему голову гирей проломил и мозги расплющил. И так было жутко смотреть на его обезображенный труп, что проходившая мимо дама личико закрыла руками и, убегая, прошептала, чтобы я на нее как на свидетельницу не рассчитывал. Я же сгреб в кучу всевозможные останки и похоронил тех покойников с почестями, как они того заслуживали. Вот и все, господа. Я всех помянул? Один дядюшка, другой, Соррофф... да, всех. Но я хочу еще несколько слов от себя прибавить. Вот мы, люди, часто, идя на риск, рассуждаем, что, мол, снесут нам, предположим, голову, так что же с того, всяко ведь бывает, глядишь, еще, может, и не снесут, и мы выйдем победителями и будем купаться в лучах славы, а снесут, что ж, такая у нас, стало быть, фортуна и путеводная звезда, вообще, что называется планида. Как часто мы говорим это, а все потому, что не дорожим жизнью, не понимаем ее ценности и обычно не идем дальше самых смутных представлений о ее содержании. Мы не даем себе труда сравнить проживание на земле во всех его видах и проявлениях с тем довольно однообразным состоянием, когда мы просто лежим в земле, а черви нас беспрепятственно и нагло пожирают. Мы не задумываемся о том, каково это, солнце, трава, небо, пение птиц, женская ласка, и что подразумевает отсутствие доступа ко всем этим прекрасным вещам. Так во имя чего мы рискуем? Мир сам по себе чудесен, и никакая наша победа в действительности нимало не украсит его, а тем более ломаного гроша не стоят сомнения в правдивости моего рассказа. Если мы убьем всех своих врагов, мир от этого прекраснее не станет и соловьи звонче не запоют, а про сомневающихся замечу, как бы между прочим, что они, в свете моего нынешнего мировоззрения, и смерти порядочной недостойны, и если все же убивать их, то просто как бешеных собак. А потому самое время подумать о примирении с врагами, о том, чтобы возлюбить их пуще домашних своих и при случае, если им вздумается ударить нас по одной щеке, подставить и вторую.