Подарок из Египта

Сопровождаемый подобными высокопарными стихами, Квинт приехал в баню.

Там он встретил множество своих знакомых и приятелей. Все они были уже наслы-шаны о заговоре Квинта и выпавших на его долю лишениях. Они приветливо с ним здоровались и любезно справлялись о его здоровье. Всем не терпелось узнать, как он себя чувствует после пыток. То, что Квинт их не миновал, никто не сомневался. О Мамертинской тюрьме в Риме ходили очень жуткие рассказы. Каждый, кому посчастливилось выбраться оттуда живым, обязательно уносил с собой какие-нибудь увечья. Поэтому знакомые Квинта с любопытством осматривали его голое тело, но, к своему большому удивлению, не наблюдали на лоснящейся коже ни единой ссадины, ни единого синячка. На недоуменные вопросы приятелей, где шрамы, Квинт отвечал, что его пытали не огнем и железом, а кирпичами, которые в огромном количестве ставили ему на грудь, чтобы он задыхался от этой невыразимой тяжести. Поэтому шрамов и не осталось.

— На меня целую пирамиду Хеопса навалили, — острил Квинт, притворно кашляя время от времени. — Мне до сих пор дышать больно.

Однако все старания палачей, как говорил Квинт, не увенчались успехом. Им не удалось вырвать у него признания, и за это изверги кинули его сына Марка на растерзание львам.

Рассказывая друзьям, как он стойко переносил тюремные невзгоды и истязания, Квинт заметил в бане курульного эдила Гая Цезония. Эдил подошел к Серпронию с приветствием и, как и все, поинтересовался здоровьем Квинта и самочувствием его геройского сына Марка.

В Риме курульный эдил вел надзор за городскими рынками и водопроводами, кроме того, на нем лежала обязанность устраивать за собственный счет общест-венные игры и зрелища во время государственных праздников. А как раз один из таких праздников, а именно Плебейские игры, должен был состояться на днях. И хотя казалось, что в городе всем было не до праздников, но народ легко менял свои настроения, и стоило только затеять какие-нибудь зрелища, как в Риме сразу забывали о казнях и арестах и толпой валили на представления. Гай Цезоний, вместе со своим напарником по должности, хотел провести Плебейские игры с размахом, чтобы показать всем, что смерть Сеяна — это великая радость для всего римского народа. Курульные эдилы договорились между собой, кто какие зрелища будет устраивать, и Цезонию выпало отвечать за театральные представления. Он уже заранее хлопотал о том, что будет показывать зрителям, и рассылал пригла-шения лучшим комедийным труппам Рима.

Заметив в бане Серпрония, Цезоний решил, что было бы очень кстати, если бы на его представлениях выступили и актеры Квинта с той самой сценкой про крокодила, которая, якобы, послужила прикрытием для покушения на Сеяна. Все хорошо помнили о том скандальном выступлении, и сценка должна была вызвать немалый интерес у зрителей.

Цезоний изложил просьбу Квинту, и тот с радостью согласился дать курульному эдилу своих актеров под это дело. Цезоний только просил его, чтобы среди актеров обязательно был и Марк. После его удачного сражения в амфитеатре со львами в Риме все его знают, и зрители будут рады вновь увидеть полюбившегося им Марка на сцене.

— Надеюсь, — шутливо заговорил Квинт, — на этот раз его никто там головой о подмостки бить не будет?

— Ну что ты, — с улыбкой проговорил Гай, — его на руках носить будут. К тому же крокодила нет, кидаться на сенаторов некому.

И Гай заговорил о том, что вместо крокодила можно нарядить в подходящий костюм какого-нибудь артиста, и пусть он ползает по сцене, как когда-то ползал Сух.

После разговора в бане с курульным эдилом Квинт направился домой, где поспешил поделиться хорошей новостью с Марком. Марк был не прочь еще раз блеснуть на сцене и вновь пустить о себе разговоры по Риму. Он уговорил отца доверить ему руководить репетициями труппы, он ведь уже доказал, что умеет превосходно играть, и обещал отцу сделать сценку не хуже, чем она была в прошлый раз. Квинт уступил его просьбам, и главным образом потому, что прежний руководитель труппы Урбик так и не появился после ареста.

Марк рьяно взялся за дело. Сперва надо было найти замену растерзанному львами Телесфору, который в сценке играл второго жреца. Марку пришла в голову мысль вместо Телесфора задействовать в сценке Рахонтепа. Хоть он и никогда не выступал в театре, но у этого подвижного египтянина должно было неплохо получиться. Кроме того, в Риме еще многие помнили, как он в амфитеатре провор-но присосался к склону Недосягаемого Олимпа и, вопреки всем ожиданиям, спас-ся от кровожадных львов. Тогда в амфитеатре его окрестили Пиявкой и еще дол-го потом обсуждали его поразительную липучесть. Марк был уверен, что зрите-лям будет любопытно вновь увидеть Пиявку, но уже в качестве артиста. И если Рахонтеп примет участие в сценке, она от этого только выиграет. Одно лишь было плохо, Рахонтеп с заметным акцентом говорил на латыни, и чтобы улучшить его произношение, с ним придется повозиться. Но Марка эти трудности не пугали. Тем более что сам Рахонтеп пообещал, что будет зубрить свою роль день и ночь, пока не станет выговаривать слова, как истинный римлянин.

С женами жрецов дело обстояло проще. И Таида, и Леда живыми и невредимыми вернулись из Мамертинской тюрьмы. Спасло их то, что на артисточек положил глаз один из вольноотпущенников Сеяна. Он выпросил их у префекта преторианцев себе в подарок и позаботился, чтобы в тюрьме девушек не покалечили.

Однако похотливых рук надзирателей они все же не миновали. Через Таиду и Леду «прошла» чуть ли не половина всех тюремщиков. Привлеченные их красотой и популярностью, тюремщики, как мухи на мед, слетались к ним в камеру, чтобы собственноручно провести «допрос». До смерти запуганные девушки не сопротивлялись насилию и покорно отдавались этим потным и липким скотам. Один даже приперся к ним с отрубленной рукой и, дико хохоча, гладил ею по голым телам несчастных пленниц. Таида и Леда со слезами выносили подобные издевательства, подчиняясь животным потребностям своих палачей. Эти посещения не прошли для них даром и даже теперь, когда все уже было позади, отзывались ночными кошмарами и беспричинными слезами.

Когда Квинт прознал, что его любовницей Таидой попользовалось полтюрьмы, то сразу к ней охладел, увлекшись новенькой танцовщицей.

От Марка не ускользнула размолвка отца с Таидой. Марк мог радоваться: для него, наконец, настал удобный момент отомстить Таиде за то, что она в свое время жаловалась на него отцу. Однако прежней злобы на Таиду у Марка уже не было. Все склоки, бурлившие в доме Квинта перед последним выступ-лением в театре Марцелла, теперь казались Марку ерундой и пылью по сравнению с душераздирающими впечатлениями Мамертинской тюрьмы и амфитеатра, перед ко-торыми меркли все прежние интриги.

Марк уже не трепал Таиде нервы на репетициях, как делал это в прошлый раз, заставляя ее обниматься с крокодилом. Да и крокодила уже не было, и репетировать стало намного проще. Однако от колкостей в адрес Таиды Марк все же удержаться не мог. До него дошли разговоры о «веселом» пребывании Таиды в тюрьме, и он решил этим воспользоваться, чтобы время от времени портить ей настроение.

— Что, живот болит? — спросил он ее как-то раз в перерыве между репетициями, заметив, как Таида присела на пол у стены, обхватив живот руками и сморщив лицо.

— Нет, — ответила она, — бок что-то заколол. Сейчас пройдет.

— А-а, вон оно что, — понимающе произнес Марк, — а то я уж было подумал, что в тебе маленькие тюремщики зашевелились, ножками затарабанили, — смеялся Марк. — У тебя там должна быть их целая когорта. Если вдруг будет невмоготу, ты скажи, а то еще разродишься прямо здесь.

Таида на эти злорадные оскорбления не отвечала. Но по ее глазам было видно, как люто она ненавидела в такие минуты своего обидчика. Искать от этих нападок защиты у Квин-та она уже не могла. Не будет же она жаловаться на Марка за то, что он дразнит ее тюремщиками, которые насиловали их с Ледой день и ночь. Такое говорить Квинту она не хотела. Подобные напоминания ей бы только на-вредили. Квинт и так стал брезговать Таидой и пользовался ее любовью только вдрызг пьяным. Теперь у Таиды не было прежнего надежного заступ-ника, и ей приходилось терпеливо сносить злые насмешки Марка. Но один раз она не сдержалась и тоже его поддела.