Страница 49 из 56
Сеян ничего не знал о тайной ночной встрече и о грозящей ему опасности. Утром преторианцы проводили своего префекта до храма Аполлона Палатинского и остались ждать снаружи. Вслед за Сеяном в храм вошел Макрон и вручил письмо Тиберия консулу Регулу для прочтения сенаторам. Затем Макрон сразу вышел и предъявил преторианцам приказ императора о назначении его новым префектом гвардии. Он также пообещал от имени императора каждому преторианцу по тысячи динариев. Солдаты обрадовались такому щедрому подарку и благосклонно встретили нового командира. Макрон поскорее увел послушных ему преторианцев в лагерь, а храм Аполлона Палатинского оцепили вооруженные пожарники.
Участь Сеяна была предрешена. Когда он остался без защиты консул Регул распечатал письмо и громко зачитал его Сенату. Тиберий упрекал в нем Сеяна в нерадивом исполнении своей должности, а двоих его приспешников вообще обвинил в государственной измене и потребовал их казни. Коварный старик и здесь проявил свою хитрость и не стал открыто обвинять Сеяна в чем-то серьезном, чтобы в приступе безысходности тот не совершил отчаянные поступки. Сеян был ошарашен этой новостью и недоуменно взирал на консула, решительно затягивавшего петлю на шее бывшего префекта.
Прозорливые сенаторы поняли, что звезда Сеяна закатилась и уже не сомневались в том как себя повести, чтобы самим не пасть очередной жертвой Тиберия. На Сеяна со всех сторон посыпались обвинения и угрозы. Даже его прежние товарищи, из страха за свое будущее, теперь наперебой ругали бывшего префекта гвардии. Однако Регул, вопреки заведенному в сенате правилу, не стал опрашивать каждого сенатора в отдельности и тем оттягивать задуманное. Он спросил только у одного сенатора, заслуживает ли Сеян ареста и, получив утвердительный ответ, велел командиру пожарников взять его под стражу. Бледного Сеяна вывели из храма и препроводили в тюрьму, туда, куда он до этого многих отсылал сам.
Вечером сенаторы спешно собрались вновь, но уже в храме Согласия, поблизости от тюрьмы, где содержался Сеян. Бывшего префекта гвардии обвинили в измене и единогласно приговорили к смертной казни. Приговор немедленно привели в исполнение, а труп изменника и заговорщика крюками выволокли на всеобщее обозрение.
Народ толпами сходился поглазеть на обезображенное тело и радостными возгласами одобрял решение сената. От прежней любви к Сеяну не осталось и следа. Его статуи спешно разбивались, картины сжигались, а кругом воцарилось веселье, как будто Рим избавился от жестокого узурпатора. День его казни было решено отмечать всенародным празднованием.
А Тиберий в своей мести заставил содрогнуться весь Рим.
Друзья и приверженцы Сеяна пребывали в страхе и трепете. Доносы на них потекли нескончаемой рекой. Многие, не дожидаясь ареста, сами вскрывали себе вены или пронзали грудь мечом, чтобы не попадать в руки палачей. Кровавое колесо возмездия завертелось в обратную сторону.
Зато как возликовали недруги Сеяна! Те, кого прежде сторонники префекта лишили имущества и обрекли на изгнание, возвращались теперь из ссылок и принимались мстить своим притеснителям. Из тюрем были выпущены все прежние враги Сеяна. И в первую очередь освободили Квинта и его сына Марка. Теперь они были героями. Еще бы, о том, что они неудачно покушались на префекта, знал весь Рим. Чуть ли не полгорода были тому свидетелями. Марка так вообще узнавали на улицах и провожали долгими взглядами.
Квинту вернули его дом и бóльшую часть конфискованных земель. Однако его радость была омрачена тем бедственным положением, в каком пребывало все его хозяйство. Дом Квинта был полностью разорен. Все, что в нем находилось, распродали и разграбили вольноотпущенники Сеяна. Из всех рабов Квинту удалось вернуть только четвертую часть. Остальные или разбежались, или уже давно были перепроданы.
Первое время Квинт старался не замечать разорения. Он дни и ночи напролет пьянствовал, празднуя свое освобождение. Деньги на пирушки он занимал у своих друзей, тех самых, кого он еще недавно называл палачу Тонгилию в числе заговорщиков. Многие из них тоже были арестованы, но затем выпущены, как и Квинт. Некоторые после этой его «услуги» не могли простить ему застенков Мамертинской тюрьмы и навсегда отвернулись от своего «друга». Однако потеря прежних друзей не очень опечалила Квинта: у него сразу же появились новые. Ведь он считался злейшим врагом Сеяна, пытавшимся его убить, и дружба с Квинтом была неплохим прикрытием для тех, кого подозревали в симпатиях к бывшему префекту. Самые дальновидные даже попытались примазаться к «заговору» Серпрония. Квинт охотно соглашался принять их в соучастники, но только после того как новоиспеченные «заговорщики» занимали ему большие суммы денег на неопределен-ный срок. Ему охотно давали в долг, и Квинт закатывал на эти деньги загульные пиры.
Попойки следовали одна за другой. Квинт гулял с таким размахом, как будто он жил последний день и завтра его должны были повести на казнь. Он все никак не мог избавиться от преследовавших его ужасов Мамертинской тюрьмы. По ночам ему то и дело грезились проклятые «Крылья Пегаса» и окровавленные клещи Тонгилия. Один раз ему приснилось, что его подняли на крюке к самым не-бесам, но тут его ребро не выдержало, и он со страшной высоты шмякнулся об землю. Другой раз ему снилось, что все его ребра уже болтаются на крюке, и он слезно выпрашивает их обратно у палача Тонгилия.
Вино позволяло Квинту хоть как-то забыться. Марк пил вместе с отцом, и пьяными они делились между собой впечатлениями о кошмарах Мамертинской тюрьмы. С ними пьянствовал и Рахонтеп. Поначалу Квинт и видеть не хотел этого вредоносного египтянина. Он считал его главным виновником всех обрушившихся на него бед. Но Марк заступился за Рахонтепа и свалил всю вину на растерзанного львами Кастрика. Это он, якобы, во время представления наступил Суху на лапу, и обезумевший от боли крокодил наделал столько переполоха. Рассказал Марк отцу и о том, как Рахонтеп спас ему в тюрьме жизнь, выхаживая и залечивая его раны. В довершение этих лестных для Рахонтепа отзывов Марк рассказал, как они вдво-ем напали на тюремщиков, которые чуть было не завладели его задом. Выслушав все это, Квинт смягчился и позволил Рахонтепу остаться у себя в доме. Квинт рассудил, что египтянин может ему пригодиться, ведь врач Квинта бесследно исчез, а тратиться на нового ему не хотелось.
Как только Квинт оказался на свободе, сразу же объявились и его клиенты. Они поздравляли своего патрона с освобождением и клялись, что неустанно мо-лили богов о его спасении. Псека даже, не без гордости, сообщил, что дал обет покончить жизнь самоубийством, если его горячо любимого патрона казнят. Он уже будто бы и нож для этого приготовил, и завещание написал, но когда пришло известие, что Квинт на свободе, Псека отнес свой нож в храм Юпитера Капитолийского и посвятил его богу.
— Это ты поторопился, — сказал ему Квинт. — После тюрьмы я себя совсем плохо чувствую. Может, долго и не проживу. Так что ты, Псека, купи себе новый нож. У тебя еще будет возможность исполнить свой обет у моего погребального костра.
От таких печальных слов у клиентов блеснули на глазах слезы. Псека сказал, что боги не допустят кончины столь славного римского мужа. Ему вторили и остальные клиенты, и Квинт, глядя на их слезы, пообещал по крайней мере сегодня не умирать. Он принарядился и с прежним блеском, в окружении толпы своих клиентов, отправился в императорские бани.
К себе в носилки Квинт посадил Баселида и всю дорогу слушал его новую поэму, посвященную заговору Квинта против Сеяна. Поэт состряпал ее за несколько дней, чтобы польстить своему патрону. К большому удовлетворению Квинта, Баселид громко читал ее теперь на всю улицу: