Заар. Дневная Сторона

Кадар по прозвищу Тихоня жил уединённо, слыл заядлым холостяком, но по дворцовым слухам и сплетням имел где-то в городе вдовицу-любовницу. Острые языки баяли, что Тихоня вовсе не благочестив, вместо того чтоб жениться на вдове, предпочитает блудить и может быть что и не только с нею одной. Баяли, что неплохо бы чтящим обратить на Тихоню свой взор и приволочь на исповедь. Однако никто так и не решился до сир пор поспособствовать обратить внимание ордена кайванитов на дворцового затворника. Иные злые языки сказывали, будто такие ревнивцы благочестия сами боятся предстать перед чтящими, потому как те самые чтящие на раз раскусят их лицемерие и заставят признаться во всех смертных грехах. В глаза, само собой, ничего из этого Тихоне не говорили. Сильнейший из колдунов царства славился своей злопамятностью. Кадар неспроста отвечал за чародейскую защиту дворца и дворцовой стражи, в отбушевавших на его молодости войнах он выжил благодаря небывалому Дару и высочайшему искусству.

Из хирканского двора в башне главного волшебника мало кто бывал хоть раз. Только некоторые из слуг ступали сюда, да посыльные от царя или стражи. Однако при дворе все знали, что царевна, как племянница Тихони, обучалась у него искусству приготовления зелий, отчего даже судачили, что скоро юная Томирис начнёт на ком-нибудь испытывать любовные снадобья, сонные отвары или, чего похуже, шутить со свойствами веществ.

Когда охранные скрепы опознали её, и Томирис привычно взбежала по винтовой лестнице на второй ярус, где располагались собрания книг и свитков, а также некоторое оборудование для опытов, она нашла дядю именно тут.

‒ Прыти, как всегда, в тебе много, а на самой лица нет, ‒ пробурчал Тихоня вместо приветствия.

Томирис только кивнула и отрешённо обвела взглядом убранство, отстранённо подмечая, что паутинка у потолка на своём прежнем месте, а следы от пролитой ею когда-то кислоты под верстаком на оплавленном камне никуда не делись.

‒ Садись в своё креслице, ‒ указал рукой дядя, не оборачиваясь и продолжая что-то чертить на испещрённом пометками листе. ‒ Только, пожалуйста, не раздави мои скляницы...

Подойдя к креслу, Томирис сгребла мелкие пузырёчки с какими-то жидкостями и выставила их на почти не захламлённый всякими разностями столик.

Тихоня, наконец, оторвался от чертежа, пододвинул к себе старый скрипучий стульчик и уселся, уставившись на нахохлившуюся племянницу. Достал из кармана что-то завёрнутое в платок и протянул к ней руку.

‒ Отведаешь каштанов?

‒ Что? ‒ Томирис увидела на платке два очищенных каштана, от которых исходил приятный печёный запах.

‒ Это валентские каштаны. Валентцы их обжаривают и едят. Странно, правда? Наши есть невозможно - гадость редкая.

Томирис отрицательно мотнула головой и вдруг услышала:

‒ Их принесла мне Ташья. Сказала, что купила у какой-то торговки...

‒ Ташья была у тебя?

‒ Да, прибегала вчера, ‒ Тихоня убрал в карман каштаны, пригладил взъерошенную бороду и обратился к племяннице её родовым именем: ‒ Ива, я всё знаю.

Томирис почувствовала, как в груди всё вновь заклокотало. От щемления в сердце её бросило в жар и, сжавшись в кресле, она спросила:

‒ Так значит, Ташья... она?..

‒ Да, ‒ подтвердил дядя. ‒ Но не держи на неё зла. Это всё я. Я один. Ты должна уяснить, Ива, я всегда - слышишь? ‒ всегда на твоей стороне.

Томирис откинулась на спинку и более не сдерживаясь, заплакала.

‒ Дядюшка... Как он мог? Почему?!

Не прерывая хлюпаний племянницы, Тихоня спокойно выждал, когда та немного успокоится. Поплакала - так даже лучше.

‒ Ива, ‒ обратился он, когда увидел, что дочь его младшей сестры способна слушать, ‒ теперь поговорим спокойно и вдумчиво. Готова?

‒ Да, ‒ напоследок хлюпнув носом, выдавила племянница.

‒ Во-первых, запомни: после нашего разговора ты должна вести себя естественно.

‒ А как естественно? И как не естественно?

‒ Веди себя, как будто ничего из того что я тебе расскажу, ведать не ведаешь, знать не знаешь. Ясно?

Томирис пожала плечами.

‒ Дядя, это так сильно может на меня повлиять?

‒ Может.

‒ Да?! ‒ вспылила Томирис, ‒ Да что может повлиять сильнее намерения моего отца выдать меня за хеонского хряка? За сартвеша! Сартвеша!

‒ Ты когда-нибудь видела сартвешей вживую?

‒ Нет, ‒ мотнула головой царевна. ‒ Но я рассматривала рисунки в книгах по землеописанию и в сборнике описаний заарских рас. Это немыслимо...

‒ Я видел эти рисунки, ‒ согласно закивал Тихоня, ‒ представляю, что ты себе навоображала...

‒ Намереваешься меня уверить, что они не такие противные... не такие... отвратительные?

‒ Нет. Вовсе нет. Действительность ещё хуже. Я-то с ними повоевал...

‒ Ещё хуже? И мой родной отец сосватал меня этим дикарям?! Это даже не предательство... это...

Томирис потупила взгляд, упрямо поджав губы. А Кадар размышлял, что девочка, не смотря ни на что, не сдаётся. Только бы глупостей не отчебучила. Любому терпению, как известно, есть предел. И предел этот нашёлся даже у Кадара Тихони, давно ненавидевшего отца Ивы Равара-седьмого, не без оснований подозревая его самого и новую царицу Ирлу в смерти своей младшей сестры. Он годами терпел ради Ивы, носившей для всех итранское имя Томирис, но теперь наступала пора воздавать убийцам сестры сторицей. И если бы Иву выдавали за какого-нибудь юношу из знатных артанских родов Хирканы, Кадар бы терпел. Терпел бы и продолжал служить царю Равару на совесть. Даже если бы Иву выдавали в нарушение заветов за наследника из знатного рода рундов - и тогда бы Кадар терпел. Но можно ли не противиться явному безумию, когда царевну отдают в Хеон? Стать женой наследного первенца царицы Дементии! И никто среди знати при дворе даже не воспротивится воле Равара. Государственная целесообразность и царёва благосклонность ‒ особенно благосклонность! ‒ возьмут верх над здравым смыслом и древними заветами. И всё это будут оправдывать тем, что через Томирис хирканский двор будет влиять на Хеон, что через такое влияние будет проторена дорога для проповедников Лучистого, и что хеонский царевич - не так уж плох, он внешне вполне человек, ведь его отец был пленённым тысячником из знатного рундийского рода. А то, что царица Дементия после зачатия от него съела его же - отца своего сына - об этом болтать не посмеют.

Ужас Ивы был в том, что она всегда была прилежна в учёбе и, в отличие от большинства знати, слишком хорошо знала кто такие сартвеши. Некогда, в Войну Богов, в те далёкие времена, которые сейчас называют Временем Сотворения, на Зааре жили пять человеческих рас. Сейчас их осталось четыре, это кроме множества нечеловеческих. Пятая раса погибла полностью. Остатки её впали в дикость и смешались с трётлями - опустившимися до звериного облика человеческими племенами ещё до Войны Богов, во времена Падших, о которых теперь на Зааре мало кто знает. Трётли и поныне встречаются в малообитаемых уголках суши, это не совсем звери, но давно и не люди. Звероподобие отметило их полным ошерстнением тела, известно что они поедают своих сородичей и охотятся на людей. И вот помесь трётлей и остатков пятой расы заселила хеонское нагорье - это и были сартвеши. Уже умеющие мыслить как люди, но продолжающие следовать звериным обычаям своих предков - трётлей.

Вопрос: в своём ли уме повелитель Хирканы Равар-седьмой? ‒ со вчерашнего вечера перед Кадаром Тихоней не стоял.

‒ Слушай меня внимательно, Ива, ‒ произнёс дядя, ‒ завтра у тебя будет очень трудный день. Сперва занятия с Иградой. Потом самое важное - на семейном обеде тебе объявит свою волю отец. Ты должна вести себя, повторяю, естественно.

Сузив глаза в щёлочки, Томирис согласно кивнула.

‒ То есть, ‒ продолжил наставлять дядя, ‒ ты ничем не должна выдать себя. Выдать то, о чём я тебе сейчас расскажу. Это значит, что ты не должна никоим образом врать.

‒ Да, ‒ согласилась Томирис, ‒ ты учил меня не врать. Ложь изъедает изнутри, подтачивает душу... Лучше смолчать или постараться перевести разговор в сторону... Ложь распознают и обязательно поймают меня на ней.

Конец ознакомительного фрагмента.