Страница 22 из 39
Онъ съ наслажденіемъ купался въ этомъ временномъ изобиліи, напоминавшемъ ему счастливое время послѣ свадьбы; и по своей вѣчной непр6дусмотрительности, по циничномуилегкомыслію, привлекавшему къ нему женщинъ, онъ не раздумывалъ о томъ, что скоро наступитъ конецъ деньгамъ, даннымъ ему братомъ, этой маленькой суммѣ, которая давно бы уже изсякла, если бы товарищи въ свою очередь не угощали его и если бы ему не везло въ игрѣ. Онъ возвращался въ свою лачугу поздно ночью и ложился въ дурномъ настроеніи, ругаясь сквозь зубы и готовый отвѣтить пощечинами на малѣйшее замѣчаніе Росаріи.
Иногда послѣдняя не видала его по два и по три дня; зато его видѣли каждую минуту у Ректора; и, если не было Паскуало, то онъ усаживался въ кухнѣ, около Долоресъ, выслушивая съ опущенной головой и съ покорнымъ видомъ упреки, которые обращала къ нему невѣстка за дурное поведеніе. Когда Ректоръ заставалъ эти выговоры, онъ принимался восхвалять здравый смыслъ своей жены. «Ну да, Боже мой! Долоресъ говоритъ ему все это потому, что очень его любитъ, и потому, что она женщина разумная, которая не можетъ терпѣть, чтобы ея деверь дѣлалъ такія глупости и давалъ столько поводовъ къ злословію». И добродушный мужъ, наконецъ, умилялся, слушая проповѣди своей Долоресъ, «умной женщины, настоящей матери для этого немного тронутаго парня».
Чѣмъ ближе подходили къ концу деньги у Антоніо, тѣмъ чаще посѣщалъ онъ своего брата. Однако, онъ сумѣлъ воспользоваться этими материнскими совѣтами; и, чтобы не дать людямъ болтать, онъ довольно часто ходилъ вмѣстѣ съ Паскуало въ сараи конопатчиковъ и притворялся заинтересованнымъ постройкой этого гигантскаго кузова, бока котораго мало по малу прикрывались и стройныя очертанія котораго уже обозначались подъ молотками, вилами и топорами, безпрерывно работавшими надъ его отдѣлкой.
Наступило лѣто. Часть взморья между каналомъ газоваго завода и гаванью, заброшенная весь остальной годъ, кипѣла оживленіемъ временнаго лагеря. Тропическая жара гнала весь городъ на этотъ берегъ, гдѣ воздвигался настоящій импровизированный городокъ. У волнующагося моря выстроились правильными рядами украшенныя разноцвѣтными флагами купальныя будки изъ крашеннаго холста сь тростниковыми крышами и съ самыми причудливыми названіями. Во избѣжаніе ошибокъ при нахожденіи будокъ, онѣ были увѣнчаны, какъ бы живописными вывѣсками, паяцами, маріонетками и маленькими лодочками. Предвидя аппетитъ, который долженъ былъ возбудиться морскимъ воздухомъ, позади разбросались харчевни; однѣ съ большими претензіями, съ лѣстницами и терассами, – все непрочное, какъ театральныя декораціи; но недостатки постройки и тайны кухни были прикрыты громкими названіями: Ресторанъ Парижъ, гостиница Хорошаго Вкуса; а рядомъ съ этоми чопорными лабораторіями лѣтней гастрономіи, – другія, мѣстные старые кабачки съ рогожными навѣсами, хромыми столами, стеклянными графинами на нихъ и сь печами наружи, вывѣшивали съ гордостью свои объявленія, забавныя по орѳографіи; и съ Иванова дня до половины сентября каждый день подавали улитокъ подъ соусомъ.
Посреди этого эфемернаго города, который долженъ былъ, какъ дымъ, исчезнуть при первомъ дуновеніи осени, неслись «трамы» и поѣзда, свистя, прежде, чѣмъ раздавить; спѣшили тартаны, развѣвая свои красныя занавѣски, точно знамена шаловливаго веселья; всю ночь кипѣла толпа, жужжа, какъ осы въ гнѣздѣ, причемъ сливались въ общій гулъ выкрики пирожницъ, завываніе шарманокъ, визгъ гитаръ, щелканье кастаньетами и рѣзкіе гнусливые звуки гармоникъ: подъ эту музыку плясали господа съ усами колечкомъ и въ бѣлыхъ блузахъ, почтениыя личности, которыя, взявъ ванну не снаружи, а внутрь, возвращались въ Валенсію въ самомъ подходящемъ настроеніи, чтобы побиться на ножахъ или дать пару пощечинъ первому встрѣчному чиновнику.
По ту сторону канала, постоянные жители взморья смотрѣли на это веселое нашествіе, но не смѣшивались съ нимъ. «Надо же людямъ повеселиться!» Это время года являлось какъ бы тучной дойною коровой, которую судьба посылала кабаньяльцамъ, чтобы надоеннаго хватило имъ на цѣлый годъ.
Въ началѣ августа, насталъ нетерпѣливо жданный день, когда лодку Ректора можно было считать готовой.
Какая радость! Ея владѣлецъ говорилъ о ней, какъ дѣдушка – о прекрасномъ сложвніи внука. Дерево – самое лучшее, какое только могли достать; мачта – прямая, гладкая, безъ единой трещины; подводная часть – нѣсколько широкая, чтобы лучше выдерживать волны, но зато съ носомъ острымъ, какъ лезвіе бритвы; борта, выкрашенные въ черный цвѣтъ, блестѣли подъ лакомъ, точно сапогъ горожанина; бока ослѣпительной бѣлизны, не болѣе, не менѣе, какъ животъ угря: – вотъ какова она была!
Недоставало только канатовъ, сѣтей и нѣкоторыхъ снастей; но надъ ними работали самые искусные канатчики и оснастчики взморья; и ожидалось, что еще до пятнадцатаго августа лодка, уже готовая, покажется передъ публикой, какъ прекрасная невѣста, одѣтая въ день свадьбы во все новое съ ногъ до головы.
Такъ говорилъ Ректоръ, сидя разъ вечеромъ передъ своимъ домомъ, въ кругу семьи. Онъ пригласилъ къ обѣду свою мать и сестру Росету. Долоресъ сидѣла около него; а немного поодаль, на плетеномъ табуретѣ, прислонившись къ стволу маслины и, сквозь пыльную листву ея, устремивши взглядъ на луну, сидѣлъ Антоніо въ позѣ и съ выраженіемъ лица, напоминавшими трубадура съ хромолитографіи, и игралъ на гитарѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ, на тротуарѣ, на маленькой глиняной печкѣ шипѣла цѣлая сковородка рыбы. Сосѣдскіе ребятишки бѣгали по грязному ручью и гонялись за собаками. У каждаго домика на улицѣ сидѣли люди, вышедшіе подышать слабымъ вѣтеркомъ, дувшимъ съ моря.
«Убей меня Богъ! Какъ, вѣроятно, жарятся въ Валенсіи!»
Синья Тона очень перемѣнилась. Она, по ея словамъ, «сдѣлала скачекъ». Отъ хорошо сохранившейся полноты она внезапно перешла къ старости. Яркій голубоватый свѣтъ луны освѣщалъ ея почти лысую голову, на которой рѣдкіе сѣдые волосы образовали какъ бы тонкую сѣтку, прикрывавшую розоватый черепъ, ея морщининистое лицо съ вялыми и отвислыми щеками, ея черные глаза, о которыхъ когда-то такъ много говорили въ Кабаньялѣ; теперь они, грустные и полупогасшіе, почти скрывались и, казалось, даже тонули въ пухлой кожѣ.
Такое увяданіе было вызвано непріятностями. «Ужъ какъ эти мужчины бѣсили ее!» Эти слова были намекомъ на ея сына Антоніо; но весьма возможно, что, произнося ихъ, она думала также и о таможенномъ стражникѣ Мартинесѣ.
Съ другой стороны, пришли трудныя времена. Кабачокъ на взморьѣ приносилъ гроши, и Росетѣ пришлось поступить на табачную фабрику. Каждое утро молодая дѣвушка, съ маленькой корзинкой на рукѣ, отправлялась въ Валенсію, вмѣстѣ съ толпой граціозныхъ и наглыхъ дѣвченокъ, которыя, постукивая каблучками и размахивая юбками, шли чихать въ Старую Таможню, гдѣ воздухъ былъ полонъ табачный пыли.
А какая хорошенькая дѣвушка вышла изъ Росеты! Къ ней вполнѣ подходило ея имя. Часто, глядя на нее украдкой, мать открывала въ ней изящество синьора Мартинеса. И въ этотъ вечеръ, жалуясь, что ея дочь должна ходить на фабрику рано утромъ даже зимой, она въ то же время разсматривала эти растрепавшіеся бѣлокурые волосы, эти задумчивые глаза, этотъ бѣлый, не поддающійся ни солнцу, ни морскому вѣтру лобъ, испещренный въ эту минуту тѣнями отъ листвы и проходящими сквозь нее лучами мѣсяца: тѣни и лучи, переплетаясь между собою, покрывали какъ бы жилками личико юной дѣвицы.
Росета смотрѣла то на Долоресъ, то на Антоніо своими большими глазами, внимательными и грустными, – глазами дѣвы, знающей все. Когда Ректоръ сталъ хвалить своего брата за то, что онъ остепенился, все болѣе отстаетъ отъ веселой жизни и начинаетъ съ удовольствіемъ бывать въ этомъ домѣ, гдѣ находитъ покой и ласку, которыхъ не имѣетъ у себя дома, – у его сводной сестры появилась саркастическая улыбка. «Ахъ, мужчины! Вѣрно то, что ея мать и она постоянно повторяютъ: кто изъ нихъ не подлецъ, какъ Антоніо, тотъ дуракъ, какъ Паскуало». Поэтому-то она гнушалась ими, и весь Кабаньяль дивился, какъ она спроваживала всѣхъ, кто предлагалъ ей себя въ возлюбленные. Нѣтъ, она не желала имѣть никакого дѣла съ мужчинами. Она помнила всѣ проклятія, какія слыщала отъ матери по адресу этихъ негодяевъ, въ тѣ часы, когда синья Тона, возмущенная, изливалась въ ругательствахъ, сидя одна въ старой лодкѣ.