Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 23 из 39



Теперь, въ маленькомъ кружкѣ стало тихо. Рыба шипѣла на сковородкѣ; Антоніо бралъ неясные аккорды на гитарѣ; а рѣзвая толпа мальчугановъ застыла какъ разъ посреди грязи и, глядя на луну съ такимъ изумленіемъ, какъ будто увидѣвъ ее въ первый разъ, распѣвала на однообразный же мотивъ звонкими какъ серебряные колокольчики, голосками:

La lluna, la pruna,

Vestida de dól… [14] .

Антоніо, у котораго болѣла голова, разсердился: «Скоро ли они замолчатъ?» Но заставьте-ка послушаться этихъ шалуновъ!

Sa madre la crida,

Son padre no vol… [15] .

A бродячія собаки, присоединяясь къ хору дѣтей, которыя пѣли въ честь Діаны этотъ нелѣпый гимнъ, возсылали къ богинѣ самыя ужасныя завыванія.

Ректоръ продолжалъ говорить о своей лодкѣ; «Все будетъ готово къ пятнадцатому августа, и уже рѣшено со священникомъ, что тотъ придетъ въ этотъ день, послѣ полудня, для освященія… Но чортъ возьми! Еще кое-чего не хватаетъ! И какъ объ этомъ не подумали! Для крестинъ нужно имя, а имя еще не выбрано. Какъ же назвать эту лодку?»

Эта неожиданная задача привела всѣхъ въ волненіе, даже беззаботный Антоніо спустилъ на землю свою гитару и принялъ размышляющій видъ… «Вотъ! онъ придумалъ…» Его воинственныя чувства, его воспоминанія о королевскомъ флотѣ вдохновили его. Лодка будетъ называться «Грозный Стрѣлокъ».

– Какъ? Что вы на это скажете?

Ректоръ не нашелъ возраженій. Этотъ добродушный и мирный толстякъ гордо выпрямлялся при мысли, что его лодка будетъ называться «Грознымъ Стрѣлкомъ»; онъ уже видѣлъ ее разсѣкаюшею волны съ хвастливымъ изяществомъ португальскаго фрегата. Но женщины возстали: «Какое странное названіе! Какъ будутъ насмѣхаться въ Кабаньялѣ! Развѣ рыбачья лодка стрѣляетъ, да еще грозно? Лучше придумала синья Тона: пусть ее назовутъ «Легкая», какъ звали ту, на которой погибъ отецъ Паскуало и которая потомъ служила убѣжищемъ для всей семьи.

Но это вызвало всеобщій протестъ. Такое имя неизбѣжно накличетъ бѣду. Судьба того судна достаточно убѣдительна. Наилучшее названіе, предложила Долоресъ: «Морская Роза». Это, въ самомъ дѣлѣ, мило!» Ректоръ еще разъ пришелъ въ въ восторгъ отъ вкуса своей жены, но вспомнилъ, что уже есть лодка съ такимъ названіемъ. «Какая жалость!»

Тутъ Росета, которая до тѣхъ поръ не сказала ни слова и ограничивалась лишь презрительными гримасами при каждомъ предложенномъ названіи, выразила свое мнѣніе. Надо назвать лодку: «Цвѣтъ Мая». Эта мысль пришла ей въ голову сегодня, въ кабачкѣ, когда она разглядывала виньетки на привезенномъ изъ Гибралтара табакѣ. Ее плѣнила эта изящная надпись, изъ буквъ которой составлялось разноцвѣтное сіяніе надъ фабричнымъ клеймомъ, изображавшимъ барышню въ нарядѣ танцовщицы, съ розами, похожими на томаты, на бѣлой юбочкѣ, а въ рукѣ – съ пригоршней какихъ то другихъ цвѣтовъ, похожихъ на рѣпы.

Ректоръ пришелъ въ восторгъ.

«Да, убей меня Богъ! Это удачно! Пусть лодка называется «Цвѣтъ Мая», какъ гибралтарскій табакъ. Чего лучше?! Эта лодка построена, главнымъ образомъ, на деньги за табачный грузъ, a онъ состоялъ изъ тѣхъ самыхъ пакетовъ, на этикетахъ которыхъ нарисована рѣзвая барышня… Да, да, Росета права. «Цвѣтъ Мая», а не иначе!..» Всѣ раздѣляли восторгъ Ректора: это названіе казалось имъ нѣжнымъ и красивымъ; оно ласкало чѣмъ-то поэтичнымъ ихъ грубое воображеніе. Они находили въ немъ влекущую и таинственную прелесть, не подозрѣвая, что такъ называлось историческое судно, которое доставило къ американскимъ берегамъ преслѣдуемыхъ англійскихъ пуританъ, неся въ себѣ зародышъ самой великой республики въ мірѣ.



Ректоръ сіялъ. «Сколько въ ней ума, въ этой Росетѣ!.. А теперь, честная компанія, надо поужинать! За дессертомъ выпьютъ за «Цвѣтъ Мая».

Маленькій Паскуало, замѣтивъ, что сковородку вносятъ въ домъ, оставилъ хоръ мальчугановъ; такъ и кончилась монотонная пѣсенка: La lluna, la pruna…

Благодаря легкости, съ какой передаются новости въ маленькихъ поселкахъ, скоро весь Кабаньяль зналъ, что лодка Ректора называется «Цвѣтъ Мая»; когда, наканунѣ освященія, ее вывезли на взморье противъ Бычьяго Двора, на обшивкѣ кормы уже красовалось ея прелестное имя, написанное синими буквами.

На другой день, послѣ полудня, въ кварталѣ лачугъ было будто воскресенье. He часто бывали подобныя торжества! Крестнымъ отцомъ былъ самъ г. Марьано, по прозванію «Кальяо» богачъ, обыкновенно скупой, но сегодня готовый сорить деньгами въ честь своего племянника. На взморьѣ должны были безъ конца ходить стаканы и сыпаться конфекты.

Ректоръ уже зналъ, какъ взяться за дѣло. Онъ отправился въ церковь со всѣмъ своимъ экипажемъ, чтобы проводить до берега священника, дона Сантіаго. Священникъ встрѣтилъ его съ одною изъ тѣхъ улыбокъ, какія предназначаются ддя хорошихъ прихожанъ. «Какъ? Развѣ уже пора? Что-жъ, можно сказать пономарю, чтобы шелъ за святой водой и кропиломъ. Что касается его самого, то онъ будетъ готовъ сію секунду: только надѣть епитрахиль».

Но Ректоръ воскликнулъ въ негодованіи: «Епитрахиль? Полноте!» Паскуало хотѣлъ ризу, и самую лучшую. Крестины его лодки не были чѣмъ-то обыкновеннымъ. А, главное, развѣ онъ не заплатитъ, что потребуется?

Донъ Сантіаго улыбнулся: «Хорошо! Въ подобныхъ случаяхъ риза неупотребительна; но онъ согласенъ ее надѣть ради Паскуало, зная его за вѣрующаго христіанина, хорошо относящагося къ людямъ».

Они вышли изъ церковнаго дома; впереди пономарь, съ кропиломъ и сосудомъ святой воды, открывалъ шествіе; а за пономаремъ шелъ донъ Сантіаго, сопровождаемый хозяиномъ и его людьми, держа въ одной рукѣ свой требникъ, а другою подбирая, чтобы не запачкать въ грязи, свою старую, роскошную ризу, матовой бѣлизны, окаймленную тяжелыми зеленовато-золотыми позументами и, сквозь изношенную ткань, показывавшую подкладку выпуклой вышивки.

Мальчуганы сбѣгались толпами, чтобы потереться сопливыми носами объ руку священника, которой каждую минуту приходилось высовываться изъ-подъ ризы. Женщины улыбками привѣтствовали «отца капеллана», человѣка веселаго, терпимаго, не безъ остроумія, и умѣвшаго примѣняться къ нравамъ своей паствы, не удивляясь, если его останавливала среди улицы благочестивая торговка и просила благословить ея корзины и вѣсы, чтобы полиція не поймала ее на обвѣшиваиіи.

Когда шествіе достигло взморья, то зазвонили колокола, примѣшивая свою веселую болтовню къ ропоту волнъ. Зѣваки спѣшили попасть вовремя, чтобы ничего не пропустить изъ церемоніи. Тамъ, на открытомъ мѣстѣ, стоялъ на пескѣ «Цвѣтъ Мая», окруженный черною движущеюся толпою; блестящій, лакированый, облитый золотыми лучами солнца, онъ простиралъ къ голубому небу свою тонкую и изящно-наклоненную мачту, на верхушкѣ которой качался букетъ искусственныхъ травъ и цвѣтовъ, служившій отличительнымъ признакомъ каждой новой лодки и остававшійся тамъ до тѣхъ поръ, пока его не развѣютъ бури.

Ректоръ и его люди прокладывали священнику дорогу въ толпѣ, которая тѣснилась вокругъ судна. У кормы стояли крестная мать и крестный отецъ: синья Тона, въ новой мантильѣ и юбкѣ, и дядя Марьяно въ шляпѣ и съ тростью, одѣтый по-барски, ни дать, ни взять, какъ когда ходилъ въ Валенсію говорить съ префектомъ.

Вся семья являла столь торжественный видъ, что пріятно было взглянуть. На Долоресъ было розовое платье, великолѣпный шелковый платокъ на шеѣ, а пальцы всѣ въ кольцахъ. Антоніо важно стоялъ на палубѣ, въ курткѣ, новой съ иголочки, въ чудесной шапкѣ, сдвинутой на ухо, и гладилъ себѣ усы, очень довольный, что стоитъ на виду у всѣхъ красавицъ. Внизу, около Росеты, стояла его жена, Росарія, которая ради торжественнаго событія помирилась съ Долоресъ и нарядилась въ свое наилучшее платье. Что касается Ректора, то онъ былъ ослѣпителенъ; онъ походилъ на англичанина въ своемъ роскошномъ синемъ шерстяномъ костюмѣ, привезенномъ ему изъ Глазго механикомъ одного парохода; a на жилетѣ у него висѣла вещь, употребляемая имъ въ первый разъ въ жизни: цѣпь изъ накладного серебра, толщиной съ канатъ его лодки.

Въ этомъ прекрасномъ зимнемъ костюмѣ онъ обливался потомъ, но работалъ локтями, чтобы не дать толпѣ затолкать священника и крестныхъ.