Замужем за Буддой

Несколько девочек смущенно заморгали и прыснули от смеха.

— Люди очень часто умничают тогда, когда можно подурачиться, и наоборот — ведут себя глупо как раз тогда, когда нужно проявить ум и сообразительность, — Мудзу широко улыбнулся и предложил: — Ну, теперь давайте-ка попробуем все вместе!

Еще целых два часа небольшая стайка ребятишек сидела на полу. В церкви было тихо, и лишь изредка под высокими сводами, украшенными скульптурами удивительной красоты, гулким эхом отдавался ласковый и спокойный голос Мудзу.

— А теперь, — говорил он, — посмотрите на свое сердце и улыбнитесь ему. Запомните это ощущение, сохраните его, донесите до дома и расслабьтесь…

Время пролетело быстро; незаметно для себя и я, и девочки научились улыбаться. И, что самое главное, эта улыбка была не только сокращением лицевых мышц. Она шла из глубины сердца, из самого естества, исцеляя легкие, печень, желудок, почки и матку, обновляя каждую клеточку тела. Преисполненная сострадания и всепрощения, спокойная и уверенная улыбка…

По окончании медитации мы все открыли глаза, и окружающий мир заиграл новыми яркими красками.

Я потянулась и обошла церковь, любуясь чудными, написанными маслом ликами и витражами. Здесь было удивительно красиво. В торжественной тишине мне чудилось, что звуки органа и голоса певчих взмывают под высокие своды и оттуда ниспадают на всех присутствующих и на тяжелые плиты пола; пронизанные солнцем пылинки безмятежно кружились в воздухе…

Держась за руки, мы с Мудзу медленно вышли из церкви.

— Куда теперь? — спросила я.

— А куда бы тебе хотелось? — поинтересовался он в ответ.

— Даже не знаю. Я ведь здесь всего полгода, а ты живешь в Нью-Йорке уже двадцать лет. Что ты предлагаешь?

На мгновенье он задумался:

— Давай заглянем к «Барни»{53}. Это как раз по пути домой. Можем что-нибудь присмотреть. Увидишь, что сейчас модно.

— Ладно! — я радостно улыбнулась.

Из храма духа в мир модных вещей — мой выходной день складывался эклектично. Из всех известных мне мужчин Мудзу охотнее остальных ходил по магазинам. Мне нравилось, как он одевался: дорого, оригинально и элегантно. Он покупал вещи, которые вряд ли надели бы большинство американцев. Там, где девяносто из ста американских мужчин предпочли бы вещь от «Гуччи» или «Армани», Мудзу за те же деньги выбирал «Йоши Ямамото»{54}.

В его внешне неброской одежде всегда была изюминка: отвернув полу дорогого черного пиджака, можно было увидеть красочную вышивку — изображение обнаженной женщины. А на подошвах внешне ничем не примечательных кроссовок красовалось по яркому подсолнуху. Выбирая одежду, Мудзу отдавал предпочтение дорогим и качественным вещам, неброским и без вызывающей роскоши. Никогда нельзя было угадать, сколько стоит тот или иной предмет его гардероба.

Наверное, такой подход к выбору одежды был продиктован врожденным, присущим всем японцам своеобразным эстетическим чувством. Самые почитаемые японские святилища внешне напоминают лачуги с соломенной крышей и плетеной бамбуковой изгородью. Они выглядят так, словно любой мало-мальски сильный порыв ветра может унести их прочь, а снегопад или дождь — разрушить в считанные мгновения. И это только повышает уважение к ним. Самые популярные в Японии чайные расположены в крошечных, неприметных домиках со скромной обстановкой и неброской утварью: вместо ковра — плетеная циновка; на стене — всего один рисунок: каллиграфические иероглифы; простая керамическая посуда с пористой, первозданно шероховатой поверхностью.

Мой принцип выбора одежды гласил: черное, красное, шелковое, облегающее; не просто облегающее, а облегающее каждый изгиб тела.

Никогда не носила ничего из хлопчатобумажной или джинсовой ткани. Такие вещи казались мне слишком примитивными, безыскусными, неинтересными. Даже в пору юношеского рок-н-ролльного бунтарства я всегда носила облегающие платья из черного шелка. Мне нравилось чувствовать на себе тяжелые, страстные взгляды рок-музыкантов, с которыми у меня было несколько романов. В блеске ночных огней прохладный на ощупь шелк струился, как черная змеиная кожа, интимно прижимаясь к телу и почти сливаясь с ним. Казалось, что эта тончайшая оболочка вот-вот бесследно исчезнет, с каждым моим движением она словно таяла. Шелк дышал и жил собственной жизнью, ложась нежными, изящными складками от застегнутого воротника до подола, постоянно и неуловимо меняя форму. Этот материал существует уже более тысячи лет, но его красота неподвластна времени, она вечна.

Мне нравилось не только то, как выгладит шелк, но и особый, только ему присущий «голос». Когда пара сильных горячих рук с набухшими от страсти венами рвет на женском теле шелковое платье или рубашку, раздается жалобный и нежный, похожий на бессильный вздох шелест «ша-а-а-а», способный усилить блаженство, воспламенить желание. В мире нет ничего, что могло бы сравниться с этим удивительным «шелковым вскриком».

В моем гардеробе всегда ровно тридцать шелковых ципао, юбок и топов, плотно облегающих фигуру, нежных и прекрасных. Если что-то рвется, я немедленно заказываю новое. Так что число тридцать остается неизменным.

Побродив по торговым залам «Барни», я неожиданно для себя купила топ из хлопчатобумажной ткани. Приталенный топ небесно-голубого цвета от Марка Джакобса{55} с ярко-желтыми декоративными пуговицами не только на застежке, но и на плечах. Фасон в стиле ретро; должно быть, примерно такие в семидесятых носили лондонские девушки-хиппи. Мудзу заметил его первым и снял с вешалки, предложив мне примерить.

Я надела, и сначала мне показалось, что я стала похожа на вожатую отряда гелскаутов. Но затем этот топ мне чем-то приглянулся: от него веяло свежестью и здоровым упрямством. В нем я выглядела мудрой и по-детски невинной одновременно. Ничего общего с моим обычным стилем «хищной самки паука, пожирающей своего самца». И я купила его.

А Мудзу обзавелся новой парой кроссовок «Пума» с крошечными надувными подушечками на подошвах. Когда он шел в них по тротуару, возникало впечатление, что мужчина парит в воздухе, легко ступая по лунной дорожке.

11

Хандра

У меня было девятнадцать мужчин и больше я не хочу,

У меня было девятнадцать мужчин и больше я не хочу,

Но расстаться с последним из них я позволить себе не могу

[10]

.

Бесси Смит{56}

Я дремала на кушетке в салоне «Эли», на лице была влажная и скользкая коллагеновая маска. Играла приглушенная успокаивающая музыка. Косметолог Наташа погасила свет, выходя из комнаты. И я осталась одна в умиротворяющей тишине.

Наташа приехала из бывшего Советского Союза. В семнадцатилетнем возрасте она родила дочь, которой сейчас уже исполнилось двадцать четыре. Наташа все еще была миловидна и привлекательна. Когда она вместе с дочерью приходила на танцы, то приятели дочери принимали ее за старшую сестру и начинали увиваться за ней. Во время косметических процедур Наташа обожала поболтать. Узнав, что я родом из Китая и, как и она, заядлая курильщица, она прониклась ко мне расположением.

— Дорогуша, — произнесла она гордо, — ты пришла по адресу. Через три месяца тебя будет не узнать.

Раньше я была настроена против салонов красоты, где работали европейские мастера. Я всегда считала, что западной косметологии не хватает тонкости: кожа азиатских женщин слишком чувствительна и нежна. Лишь после неудачного посещения салона красоты в Чайнатауне, принадлежавшего какому-то выходцу из Гонконга, я обратилась сюда, причем не просто так, а по рекомендации одной из богатых клиенток Джимми Вонга.

При первой встрече с Наташей я спросила:

— Вы уверены, что сможете справиться с кожей азиатки?