Замужем за Буддой

Пережив кухонный скандал, мы с Мудзу сблизились еще больше.

Он повел меня на бейсбольный матч; играли «Нью-Йоркские янки». Мы ели хот-доги и пили кока-колу, хотя нам не нравилось ни то, ни другое. Но, судя по всему, именно для этого на городском стадионе и собирались многотысячные толпы болельщиков.

Во время матча Мудзу растолковал мне правила игры. В Китае я ограничивалась просмотром телевизионных трансляций соревнований по пинг-понгу и прыжкам в воду. В этих видах спорта китайцы неизменно с легкостью побеждают на международных чемпионатах.

С точки зрения многих китайцев, бейсбол — это что-то вроде ношеных портянок, невообразимо длинных и с душком.

И все же вид всех этих атлетически сложенных мужчин в белых рейтузах, плотно облегающих упругие бедра; мужчин, которые все как один не сводили глаз с крохотного белого мячика, — удивлял и занимал меня.

В Китае я от кого-то слышала шутку: «В двадцать лет женщины похожи на футбольный мяч — за них идет борьба, все хотят их заполучить. В тридцать они напоминают шарик для пинг-понга — их перебрасывают от одного мужчины к другому. А вот в пятьдесят они подобны мячу для игры в гольф — все стремятся зашвырнуть их как можно дальше». Когда я пересказала эту шутку Мудзу, он знакомым жестом дотронулся кончиком пальца до моего лба и спросил:

— А как насчет сорокалетних?

— Не помню, — призналась я.

Я всегда любила рассказывать анекдоты, но у меня это никогда не получалось. Над анекдотом в моем исполнении обычно смеялась лишь я сама.

— Но если применить то же сравнение к мужчинам, — продолжила я, — то получится, что богатый и любящий — это футбольный мяч, за которым гоняются все игроки на поле; бедный и любящий — шарик для пинг-понга, мыкающийся по разным углам, а бедный и не любящий — это мяч для игры в гольф. Разве не так?

Я пристально посмотрела на Мудзу. На этот раз он рассмеялся.

— Ты неисправима, — сказал он, качая головой.

Вскоре после бейсбольного матча я меня украли кошелек. Мудзу, как мог, утешал меня. Он даже помог мне связаться с банком, аннулировать все кредитные карты и подать заявку на выдачу новых. Но когда пришло очередное ежемесячное банковское извещение о состоянии моего счета, я пришла в ужас. Я заявила о краже кредитных карточек, опоздав всего на один день. И к этому моменту карточку обналичили на сумму в несколько тысяч долларов!

Я просмотрела присланный банковский отчет о расходах, чтобы узнать, на что же вор потратил эти деньги. Пятьсот долларов он оставил в одном из магазинов «DKNY»{43}, еще полторы сотни — в «Фурла{44}» и полторы тысячи баксов — в «Эмпорио Армани»{45}. Я чуть не задохнулась от злости. От моей квартиры до Западного Бродвея каких-то жалких пятьдесят ярдов. Оттуда рукой подать до офиса Мудзу и до этих трех магазинов. Вор, а вернее, воровка отличалась наглостью и расчетливостью — я целую неделю ходила в «DKNY» и облизывалась на черное кожаное пальто, но так и не решилась его купить. Та, что украла мою кредитку, оказалась менее прижимистой.

Мудзу заверил меня, что, когда все разъяснится, банк непременно возместит мне ущерб. Он позвонил туда и попросил выслать бланки и образцы заявок об утере кредитных карточек. У меня заполнение казенных документов всегда вызывает массу проблем. И здесь не обошлось без помощи Мудзу. Но, к сожалению, по рассеянности он забыл вовремя отправить заполненные бумаги, и спустя какое-то время из банка снова прислали чистые бланки заявления.

Мудзу вообще был очень заботлив и внимателен. Когда я мучилась от приступов предменструальных болей и готова была утопиться в унитазе, Мудзу массировал мне поясницу и заваривал чай с имбирем.

Когда, изрядно перебрав, в баре отеля «Гудзон» я затеяла пьяную ссору с кокетливым молоденьким геем, прильнувшим к плечу пожилого застенчивого мужчины, и дело едва не дошло до драки, потому что мы уже стали швырять друг в друга бокалами, именно Мудзу выручил меня из этой передряги. И ни слова упрека. Он лишь заметил, что некоторые из ругательств, которые я выкрикивала, произносятся иначе.

Я твердо решила бросить пить, курить и принимать транквилизаторы.

В общении с Мудзу я черпала мужество и уверенность. Хотя, если взглянуть на ситуацию с другой стороны, привязанность к нему превратилась в своего рода наркоманию — восхитительное, новое, захватывающее пристрастие, в плену которого я согласна была провести остаток дней в этой жизни и во всех последующих.

Мудзу начал учить меня основам даосистской созерцательной медитации и Тай-чи{46}.

Не правда ли, странно, что тщеславной молодой китаянке, которую на родине осудили за «раболепное преклонение перед западной культурой», потому что она знает «Битлз», «Секс Пистолз»{47}, Мэрилин Монро, Алена Гинзберга{48}, Чарльза Буковски{49} и разбирается в экзистенциализме, в Нью-Йорке — этой жестокой и холодной цитадели капитализма — было суждено обрести любовь, надежду и свет и с помощью японца постичь древнее китайское искусство сюшо? Я должна была узреть древних духов, изгнанных с родины на чужбину, открыть им душу, насытить кровь их безбрежной мудростью, дать им приют в своем сердце, словно перелетным птицам, скитающимся в поисках гнездовья.

Я привезла из Китая экземпляр трактата Лао-цзы «Дао дэ цзин»; в «Барнс энд Ноубл»{50} я купила его в переводе на английский. По мнению Мудзу, это был удачный перевод, изящный и точный, может, даже более доступный, чем китайский первоисточник. Я также нашла древние тексты дзэн под названием «Плоть и кровь дзэн»{51}. В свое время в университете я прослушала цикл лекций о конфуцианстве, даосизме и буддизме. В дни мятежной юности я тусовалась с несколькими рок-группами, выступавшими в окрестностях университета. Тогда это казалось наиболее приемлемой формой юношеского протеста и единственно доступным способом дать выход обуревавшим меня страстям: через рок-н-ролл, упаднически-элегантную поэзию битников и безрассудный, оголтелый секс. Это было смертельно опасное обоюдоострое оружие, и тем не менее лишь оно позволяло заживо погребенному выбраться на свет из смердящей могилы.

И вот теперь я поселилась в Нью-Йорке.

Я много размышляла о взрывах, кровопролитии и гибели людей на Ближнем Востоке. Я видела в нью-йоркском небе тысячи и тысячи душ, безвинно загубленных одиннадцатого сентября. В Китае моя книга все еще была под запретом… Японская экономика по-прежнему находилась в кризисе… Мне отчаянно хотелось получить хотя бы краткую передышку, небольшой отдых, чтобы, как писал Дилан Томас, «предаться живительной силе, питающей растение от корней до цветка». Хотелось распахнуть душу и сознание, подчинившись магической силе лунного света, приливов и отливов, тайным чарам, тысячелетней мудрости и человеку, который знал меня наизусть, привлекал и любил меня.

Настал день, когда Мудзу взял меня с собой в Гарлем, в знаменитую церковь на Риверсайд-драйв{52}.

Совсем недавно он на добровольных началах стал вести там воскресные занятия по целебной медитации с десятком девочек, которые в раннем детстве подверглись сексуальному насилию со стороны отца или брата.

Я как мышка притаилась в последнем ряду, наблюдая за Мудзу. Его лицо освещала знакомая теплая улыбка. Он говорил тихо, приглушенным голосом и изредка шутил, чтобы скромно одетые девочки, в глазах которых гнездилась недетская печаль, хоть немного раскрепостились и преодолели робость.

Рассказав им об особенностях «медитации в улыбке», он попросил всех встать.

— Сначала постарайтесь расслабить все тело, — сказал он. — Вот так. Смотрите…

Он безвольно уронил руки вдоль тела, потом потряс ими, опуская и поднимая, сводя и разводя плечи, сгибая и разгибая ноги, опустив подбородок на грудь и высунув язык.

Меня разбирал смех. В такой позе, с высунутым языком, большой и высокий Мудзу был необычайно похож на огромного игрушечного медведя.

— Вот так, — продолжал он, — постарайтесь полностью расслабиться, избавьтесь от груза забот. Представьте, что стали невесомыми. Не беда, если со стороны это будет выглядеть немножко смешно.