Страница 114 из 246
Они выходят и возвращаются уже вчетвером; в руках какие-то неполные мешки.
Я отвожу их в комнатку мастерской и возвращаюсь в зал с воющим мотором.
Пару раз я заглядывал в мастерскую с разложенной по верстаку травой; они встречали меня благодарно-радостными улыбками и я возвращался к печи – зачем отрывать от дела занятых людей?
Уходили они часа через два, когда в кочегарке уже было тихо.
– Мы там оставили,– сказал последний.
В неглубокую коробочку, что давно уже валялась на верстаке, насыпана пригоршня коричневатой липкой пыли.
Я поставил её в железный ящик и забыл.
Конечно, я вспомнил о той коробочке, когда с получки вместо обычной «Примы» купил в магазинчике пачку «Беломор-канала».
Повторив процедуру Серого, я забил косяк и выкурил.
Во-о!.. Чё это?.. Ни себе чего!..
И я даже подплыл к зеркалу в стене и заглянул в него убедиться что сзади никого потому что чёткое такое ощущение что как бы голова моя воздушный шарик когда надуть не слишком туго и ты в него вдавишь с двух сторон пальцы через стенки но не так чтоб лопнуть а просто крутишь их там но они друг до друга не дотягиваются как у меня сейчас через виски всунулись пальцы и крутят между мозгов в извилинах но в зеркале только я а сзади никого вот это улёт только надо пойти глянуть на манометр на котле а то и он улетит высоко-высоко сам ты лосяра Серый…
( … так я стал нашаваном, одним из просветлённо посвящённых, которые тащатся от дури, она же дрянь, она же травка, она же анаша, она же …)
Одним из первых о моём переходе в новое качество догадался старшина четвёртой роты прапорщик Гирок, потомок немецких колонистов.
Он увидел меня погружённым в увлечённое чтение обрывков прошлогоднего номера «Красной Звезды», наклеенного на жестяной стенд в траве у бетонного края плаца.
Солнце изливало палящий зной на мою пилотку.
А чё? Типа, к политзанятиям, типа, готовлюсь…
Американцы терпят поражение во Вьетнаме, наш корреспондент из Сайгона…
Он подошёл ко мне справа, но увидев, что «беломорина» в моих руках докурена до мундштука, даже «пяточки» не осталось, улыбнулся слабой улыбкой, облизнул сухие губы и расплавился в потоках жары…
С моих просветлённых глаз спала пелена непонимания и выяснилось, что в «Орионе» с дурью знались все, просто всяк по своему.
Карпеша с Рассолом – деловито.
Джафаров – мягко.
У Рудько гомеопатическая система – небольшие косячки-маячки через определённые промежутки времени.
Роберт – когда угощают, но и то через раз.
Похоже, я едва не отстал от поезда.
Но самая классная дрянь у художника, Саши Лопатко.
В его комнате я попадал в состояние невесомости, как на орбитальной станции «Салют».
Только у этого жлобяры не выпросишь. Рудько тоже говорил, что в жизни не видал такого страшного эгоиста.
И ведь, казалось бы, папа у него такой хороший – служитель культа, должен же был привить сыну любовь к ближнему…
( … по укýрке, тáска бывает разных видов: то таким становишься спокойным, тебе хорошо, пушисто, и хочешь, чтоб всем было хорошо; и не хочешь никому пушнину ломать.
Или вдруг подметишь какую-то забавную грань в окружающей действительности и – всё, тебя уже не остановить, будешь смеяться до изнеможения, потом отдышишься и опять начнёшь.
Это называется «приход поймать».
Это самая опасная тáска, если ты телекомментатор…
Ещё, бывает, приколешься к чему-нибудь и делаешь, делаешь, уже и не надо – а всё делаешь.
Как та бригада зэков, что на лесоповале дубовую рощу завалили лобзиками.
Или «поросячья тáска», это когда приколешься чего-нибудь есть и такая вдруг гамма вкусовых ощущений открывается – можно, не заметив, целый бачок холодных макарон захавать.
И вообще умный такой становишься, рассудительный; к тебе кто-то подошёл «привет, как оно ничё?», а ты уже знаешь на какой минуте он у тебя на косячок попросит.
Или просто мысли такие приходят – ахуеть! – но не задерживаются, на что-то ещё отвлекаешься.
Вобщем, игра теней на клубящейся пелене тумана.
Музыку слушать под кайфом – вот самый кайф …)
У нас проигрыватель на этажерке с долгоиграющим диском «Burn» от «Deep Purple».
Поставил, возле динамика на пол сел и, пока одну сторону не доиграет, всё на обложку диска смотришь – там их бюстики, типа, в бронзе и у каждого из головы язычок пламени, как из зажигалки, чуваки понимают как тащится.
Самый облом, когда дурь вдруг иссякнет; к кому ни кинешься – ни у кого нет.
Это называется «подсóс».
Все злые как собаки, потому что ж кумар долбает, давит, у некоторых чуваков даже ломка начинается.
Ну, в натуре, ломает их. Аж смотреть жалко.
Один раз меня Серый колёсами подогрел. Он из города привёз.
– Чё будешь?
– А чё оно?
– Ништяк.
– Ну, давай.
Он даёт, я глотаю; когда полпачки кончилось говорю:
– А доза какая?
– Всё ништяк.
Так целую пачку и заглотал.
В ушах потом гул стоит, как от водопада, а уже ночь.
О – кочегарка…
Ваня на смене…
Я зашёл.
Он мне чёт гаарит, а я не врубаюсь. Зачем-то вокруг печи ходить начал.
Он мне потом рассказывал, что я в проходе остановился и полчаса стоял как памятник.
В бронзе.
И, главное, боюсь спать ложиться; это ж я каким-то снотворным облопался – а вдруг не проснусь?
Обошлось.
А он падла и сам дозы не знает, эксперименты на людях – выживу или нет.
– Ну, ты, блядь лосяра!
К Ване жена приехала из их деревни под Симферополем.
Я гляжу тут не стройбат, а клуб женатиков.
Опять я за двоих без пересменки.
Она уехала, Ваня в хэбэ переоделся, пришёл в кочегарку – грустный такой. За окнами тьма.
А тут Рудько пришёл.
У него опять насморк; в санчасти дали каких-то порошков – ингаляцию делать.
Он на кухне кружку взял – пришёл в кочегарку.
Порошки в кружку высыпал, из-под крана кипятком заварил, сверху какой-то картонкой накрыл, чтоб не сразу остывало.
Сидим с ним за круглым столом, о чём-то беседуем; он картонку сдвинет, занюхает, накроет и – опять беседуем.
А Ваня в кочегарке уже всякого насмотрелся и из соседнего зала все эти манипуляции просёк и сделал свои выводы.
Решительным шагом подходит и:
– Рудько! Дай и мне!
– Чего дай?
– Ну – это!
И на кружку показывает.
А Рудько ж интеллигент, думает – если у него насморк, так и у других бывает.
– На.
Ваня картонку сдвинул, пару раз – глубоко так! – занюхал, и, смотрю, у него глаза под лоб закатило, причём даже крест-накрест.
А чё? Я поверю.
Самовнушение – великая сила.
Вера горами движет.
Вот он поверил, что Рудько тут «голубую фею» вёдрами херячит и у него сейчас галлюцинации начнутся. Спасать надо парня.
– Ваня,– говорю,– я тут вчера в столовой с одним татарином из вашего призыва толковал.
– Ну, и чё?
– Да просто; я ему: -«Друг»,– говорю,– «тебя как звать-то?», а он мне: – «Моя руски не понимай». «Ну, это ясное дело»,– говорю,– «а служить тебе ещё до хуя?»; так он аж за голову схватился:– «Вуй! Блят!»– говорит. Может это знакомый твой? А, Ваня?
Вобщем, откачал напарника от галлюцинаций.