Страница 113 из 246
Потом, в ночную смену, я увидел крысиный выводок в проходе вокруг печи с котлами и с криком бросился на них – затоптать; но разбежались.
За что, спрашивается, я вдруг так крыс возненавидел?
Инстинкт самосохранения.
Они ведь людям, и мне в том числе, не простят сожжение той крысы; вот я и кинулся их превентивно перебить.
Придурок.
Однажды я спал на верстаке, а мне что-то на грудь уселось; тёмное такое, типа, сгусток чёрного тумана и – давит; хочу сбросить, а сил нет ни шевельнуться ни даже криком спугнуть; тягостно так…
Еле проснулся.
Ваня потом с умным видом начал пояснять, что это, мол, домовой.
Вот они там, в Крыму, тупые.
Кочегарка это – дом? Откуда тут домовому быть?
А та тварь сидела как раз в том месте на груди, что я побрил станком перед вмурованным в стену зеркалом.
Ну, чтоб видуха стала, как у мачо, а то у меня там волосни не больше, чем у Вани на верхней губе.
Но фиг я угадал, как было, так и осталось.
После очередной вечерней проверки я ушёл в Дёмино и там нашёл дом той Ирины, с которой познакомились на танцах.
У неё ещё и старшая сестра оказалась.
Та начала со мной тет-а-теты устраивать: Ирине, мол, за все её девятнадцать лет ещё ни один подлец не попадался и можно ли на мой военный билет взглянуть?
Это, типа намекнула, что её младшая сестра – целка.
– Не бойся; я – не подлец.
А насчёт военного билета, который у меня во внутреннем кармане хэбэ лежит: откуда у меня билет?
(Там же как раскроешь, справа внизу «жена Ольга Абрамовна».)
Билета нет. Нам его только в увольнение из сейфа выдают.
Потом пришёл муж старшей сестры, по имени Сеня.
Сперва он, типа, ревновать начал, но потом чай попили и я ушёл.
Через неделю в кочегарку солдатик из отдельной роты зарулил. Там, говорит, у забора какая-то девушка меня спрашивает.
Я – туда, а там – Ирина.
Дёминские иногда из Ставрополя в своё село по шоссе пешком ходят; парами, или по три, а тут – одна.
Привет. Привет. Поцелуи.
Договорились, что после проверки приду в село.
– Проводишь меня немного?
Это значит вдоль всего забора, мимо штаба, мимо КПП.
– Нет. Я тебя возле того угла подожду.
Я прошёл по дорожкам внутри части, она, параллельно, по шоссе. И от дальнего угла забора я её даже малость проводил.
( … теперь вот жалею – такую упустил возможность.
Ведь как красиво могли бы мы пройти вдвоём вдоль всего стройбата.
Не спеша.
А если б дежурный прапор остановил у КПП, я б мог ему сказать…
Хотя какая теперь разница что мог бы я ему сказать, если упустил – струсил и прошёл через часть, как шавка…)
Ночью она разделась до трусов, но не дальше.
Трусы были большие и свободно растягивались.
Вероятно, после всех тех, кто, как и я, хотел, но не сумел стать подлецом.
Под утро я ушёл несолоно хлебавши, на этот раз даже без чая.
Шесть километров по шоссе, когда вокруг тебя природа пробуждается для нового дня – это прекрасно.
Светало, но солнце ещё не поднялось над линией горизонта.
Недалеко на взгорке я увидел коня среди зелени широколистых трав и, без раздумий, сразу свернул к нему.
Идиотизм.
Я в жизни не садился на коня. Но так вдруг захотелось.
Он начал уходить, а я преследовать, но не догнал, а только насквозь промочил хэбэ в росяных травах.
Я вернулся на шоссе и шёл дальше, и орал всякие песни – всё равно здесь некому слышать мою лажу:
Спи – ночь в и-ю-не только шеееееееееееесть часов!..
Потом я получил от неё письмо отправленное из Ставрополя:
«…болит душа – по ком? – по тебе!..»
Красивые слова; но я, увы, уже достался той, что «…была безмерно счастлива…»
( … на письмо я не стал отвечать, но искренне надеюсь, что Ирине всё же попался подходящий подлец, и что стали они жить-поживать, да добра наживать …)
По истечении первого года срочной службы в рядах вооружённых сил СССР, военнослужащий получает 10-дневный отпуск, чтоб побывать на родине – откуда призывался.
Когда я заикнулся об этом майору Аветисяну, он и слушать не захотел: разве Ваня продержится без сменщика десять дней?
Ваня сказал, что да, продержится и тогда Аветисян пообещал мне отпуск, так и быть, если я сделаю косметический ремонт кочегарки, то есть побелю её изнутри.
Слесарь, рядовой Тер-Терян, показал мне место в бурьянах, где зарыта была в земле известь недоиспользованная в предыдущих ремонтах.
Я разводил её в банном тазике с ушками, втаскивал под потолок по опёртой на стену лестнице и широкой кистью – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – белил куда мог дотянуться.
Местами лестницу приходилось опирать на проложенные под потолком трубы – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – цирк, да и только – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – разве мальчикам каждый день достаётся белить забор?
Но неделю циркового ремонта не выдержит никакой Том Сойер – два громадных высоченных зала и большущие печи с парой спаренных котлов в каждой.
Предвкушение – вот что помогло мне продержаться эту неделю: ведь мы с Ольгой – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – столько всего ещё не перепробовали – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – за эти десять дней, вернее ночей – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – мы с ней и так будем, и так, и даже так – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – десять ночей, которые потрясут мир – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх…
И вот ремонт закончен.
Бетонный пол в обоих залах забрызганы разнокалиберными белыми каплями, трубы наскоро обтёрты.
Побелка не то, чтобы очень равномерная, но повсеместная – без пропусков; два зала и две громадины печи.
– Товарищ майор, ремонт закончен.
– Это ремонт называется?
– Товарищ майор, вы же обещали.
– Я ничего не обещал!
Так майор Аветисян поимел Тома Сойера.
ШЛЁП-ПЛЮХ!..
После ужина Серый зашёл в кочегарку. В части все всё обо всём знают.
– Наебáл?
– Да.
– Ничё. Ща мы в Париж полетаем.
Из внутреннего кармана хэбэ он достаёт многократно сложенный лист газеты, разворачивает до места, где содержится коричневатая пластинка, открашивает щепотку и складывает газету как была.
Затем он разминает папиросу «Беломор-канал», покуда весь табак высыплется в ладонь с крошками от пластинки, смешивает их.
Смесь с ладони пересыпается в трубку опорожнённой папиросы.
Хоть я никогда ещё не видел как это делается, всё же знаю, что это он забил косяк.
– Взрывай,– он подносит горящую спичку.– Дым в себе держи.
Мы выкуриваем косяк, передавая его друг другу. Я старательно повторяю его способ втягивания и задержки дыма.
– Ну, чё?
– Чё чё?
– Ты чё? Тебя не цапануло? Ну, ты – лосяра!
– Извини.
Он разочарованно уходит на вечернюю проверку.
Через неделю, во время варки ужина в кочегарку скромно и тихо зашли пара солдат среднеазиатской наружности: отдельная рота, или из крымских.
– Нам пробить нада,– застенчиво говорит один.
– Чё?
– Дрянь. Сам знаешь.
Я не очень-то понимаю о чём речь, но неудобно выглядеть невежей перед «молодыми».
– Ладно.