Страница 107 из 246
Вобщем, достригал меня Роберт Закарян, а когда машинка заедала, он говорил «извини».
Я уж и забыл, что такие слова бывают.
Потом он тоже начал приходить в клуб и стал вокалистом «Ориона».
У него чистейшее русское произношение, потому что он вырос на севере.
Его отца посадили за диссидентство, или что-то такое, а когда его выпустили на «химию», на том же севере, то мать взяла Роберта с братом и переехала туда же.
Потом отец подал заявление на выезд из Союза. Года два волокитили, отец умер, а тут и разрешение дали.
До выезда ещё оставалось время и Роберт поехал в Сочи отдохнуть.
Там он познакомился с девушкой Валей из Тулы и влюбился.
Они обменялись адресами и когда Роберт вернулся домой, то сказал, что никуда не поедет.
А бумаги уже все оформлены на семью в полном составе, если он откажется, то и мать с братом не выпустят.
Брат лез в драку, но Роберт стоял на своём. Потом мать начала плакать и он поехал с ними в Париж к родственникам, которые и присылали вызов.
Он работал там на стройке, языка не знал, друзей не имел и мечтал только про Валю из Тулы.
Через год, с туристической группой из Франции, Роберт Закарян приехал в Москву и в первый же вечер, отделившись от группы в гостинице, махнул в Тулу.
Десять дней он жил там в доме родителей Вали, а потом её мать уговорила его сдаться властям.
В тульском КГБ ему обрадовались, потому что в Москве уже на ушах стояли из-за исчезнувшего туриста из Парижа.
Его враз на самолёт и – во Францию.
В Париже он обратился в советское посольство с просьбой пустить обратно к любимой.
Потом каждую неделю приходил туда и работник посольства, с татуировкой «Толик» на руке, качал головой и говорил, что на заявление нет ответа.
Только через год Толик сказал, что пришёл положительный ответ.
Роберт приехал в Тулу, женился на Вале, у них родилась дочь и его забрали в стройбат.
Он любил показывать чёрно-белую фотографию своей семьи: слева он сам – широколицый черноволосый, с серьёзным взглядом широко расставленных глаз под широкими чёрными бровями положительного семьянина; справа жена Валя – в белой кофточке и с круглым лицом в обрамлении светлых волос; в центре – дочь-младенчик в чепчике в мелких кружевцах.
Так что в стройбате не одни только зэки с калеками, но и двойные эмигранты тоже попадаются.
К седьмому ноября ВИА «Орион» выступил со своим первым концертом в клубе части.
На барабане с хэтом стучал Володя Карпешин, он же Карпеша; вокал – В. Рассолов и Р. Закарян; Саша Рудько им подпевал и играл на бас-гитаре; я молча играл на ритм-гитаре.
В составе нашего вокально-инструментального ансамбля имелся также трубач Коля Комисаренко, он же Комиссар, невысокий чернявый парень из Днепра жизнерадостно еврейской наружности.
Играл он старательно, но лажал не меньше, чем я в своём пении.
Рудько страдал, но терпел, должно быть вид трубача на сцене ущекотывал его ностальгию по филармонии, а чтоб поменьше резало слух, он урезал партию трубы и делал её всё короче и короче.
Для концерта мы переоделись в парадки (трое из нас в чужие, потому что парадку выдают когда отслужишь один год).
Концерт начался исполнением «Полюшко-Поле» (типа, как патриотическая).
Рудько мечтал сделать её с раскладкой на голоса как у «Песняров», но при ограниченности голосового диапазона вокалистов и с заездами Комиссаровой трубы не в ту степь (на что он и сам оторопело таращился, но – дул), эту филармонию чуть не освистали.
Зато Роберту похлопали за его номер (типа, как лирическая).
Он исполнил переделку французской песни, под музыку к которой в телепрограмме новостей «Время» на Центральном Телевидении годами рассказывали про прогноз погоды на завтра.
Я тебя могу простить,
Как будто птицу в небо отпустить.. .
Военнослужащие кавказских национальностей (в основном из отдельной роты) с горячим воодушевлением приняли песню «Эмина» в исполнении В. Рассолова (типа, как восточно-комическая).
Под чадрой твоей подружки
Не подружка, а твой дед.
Э, Эмина!..
А песня «Дожди», из репертуара Фофика (ДК КЭМЗ, г. Конотоп), удостоилась единодушной овации (типа, как хит сезона).
Однако, в устной рецензии замполита части, высказанной после концерта в узком кругу музыкантов, заключительная песня получила самую низкую оценку.
– Рудько! Эти твои «Дожди» уже всем настопиздили…
Он состроил слащаво-гнусавый голос, подразумевая эстрадных звёзд:
– Дожди… ты меня жди… да, не буду я ждать… и пошёл ты нá хуй…
Мы невольно засмеялись.
Эту, конкретно, песню он слышал в первый раз, но в точности ухватил суть лирики музыкальной массовой продукции данного пошиба.
Я сквозь дожди пройду,
Ведь я тебя люблю-у-у-у!..
А в бригаде у нас опять поменялся командир отделения.
Простомолóтова вернули в его бригаду, но без разжалования из ефрейторов, потому что ни на чём он пойман не был, а просто зашёл в контры с прапором, командиром взвода.
Скорее всего, в какой-то момент не скрыл от прапорщика своё интеллектуальное превосходство; «заблатовал», как говорят в стройбате.
На его место пришёл азербайджанец Алик Алиев в фазанисто ушитом хэбэ.
Стройный парень высокого роста с красивым круглым лицом, в котором чистая тонкая кожа обтягивала высокие скулы и развитую челюсть.
Через неделю ему дали звание ефрейтора, он построил наше отделение, хлопнул ладонью о кулак и радостно объявил:
– Юбать буду!
Но он несколько поторопился в своих прогнозах и радостных предвкушениях.
В нашем отделении нашлись, не менее рослые, но более сдержанные в эмоциях рядовые, которые спокойно поделились с Аликом своими понятиями – и он их тоже понял и принял – что, если люди, попавшие в стройбат после зоны, не блатуют, то и ему, оказавшемуся здесь по причине недостаточно свободного владения русским языком, правильнее будет проявлять сдержанность.
Ну, а ко мне у него с самого начала не было никаких претензий.
Ещё будучи рядовым, он оказался невольным свидетелем случая, когда в бытовке роты Простомолóтову, тогда ещё командиру нашего отделения, двое старослужащих из «Ориона» втолковывали постулат о неприкосновенности музыкантов.
Так что на работе теперь мы просто делали своё дело – копали, таскали, клали, подымали, а после работы отдыхали в пределах очерченных стройбатовским бытом.
Конечно, нам не позволялось до отбоя лечь в кубрике на заправленную койку – это привилегия «дедов», но оставались ещё табуреты в проходе и бытовке; можно сесть и посидеть.
А выходить в беседку перед тамбуром стало уже слишком холодно.
Потом началась зима.
Нам выдали шапки и бушлаты. На ГАЗонах и УАЗах, которыми нас возили на работу, натянули брезентовый верх над кузовами, а в них появились лавки-доски от борта к борту, чтобы ездить сидя.