Страница 106 из 246
Открываю глаза – круглая морда с длинными кошачьими усами прямо передо мной. Я аж дёрнулся, хорошо спинка скамьи удержала.
Гляжу – у котяры капитанские погоны. Понятно: увидал, что солдат спит спозаранку и начал обнюхивать на предмет выявления присутствия алкоголя.
Тут мой сопровождающий вышел, отвёл меня на проверку; оказалось – перелом.
Они мне кисть щупают, а я шиплю, как гусак, и второй рукой сам себя по боку хлопаю, словно крылом перебитым.
Ладно, говорят, и так срастётся. Обмотали кисть бинтом, гипсом обмазали и оставили меня в госпитале.
Спасибо, Алимоша!
Но мыться одной левой рукой неудобно.
Что может быть лучше перелома? Никаких уколов – лежи и жди, пока срастётся.
В столовой столики на четверых обедающих и стулья, а не лавки.
И хавка получше, чем у нас. Понятное дело – в госпитале офицерá тоже лечатся. Конечно, знаков различия тут нет, все пациенты в пижамах. Просто офицерские палаты на втором этаже, а для солдат в полуподвальном.
Какая разница где спать?
Тем более отсюда к столовой ближе, она у нас, в конце коридора.
Госпитализированных не слишком много. В моей палате кроме меня один грузин Резо, а коек четыре.
Чёрные волосы у Резо такие длинные, что может зачёсывать их назад. Явно «дед».
Левую руку он держит плотно прижатой к боку.
Он работал на уборке урожая водителем и там, на полевом стане, начал крутить любовь со стряпухой, а её муж ударил его в спину большим кухонным ножом.
Стряпуха теперь его навещает.
Они уходят в сад пониже аллеи, а потом Резо приносит алычу в карманах пижамной куртки; угощает меня, но мне не хочется.
А соседняя палата заполнена. Там даже есть один из нашего стройбата.
Тоже «дед», но русский – Санёк. Волосы русые, а правая бровь слизнута плоским шрамом.
Он ходил в самоволку на своём тракторе, куда-то там врезался, или перевернулся. Пришлось ампутировать обе ноги выше колен.
В столовую он не ходит. Ребята ему оттуда обед прямо в палату носят, хотя у него есть костыли и пара высоких протезов рядом с койкой.
В журнале «Сельская жизнь» на передней обложке он увидел фотографию ударницы-комбайнёрши со Ставрополья, на фоне комбайна и пшеничных колосьев; и теперь ей письма пишет.
«Здравствуйте, незнакомая Валентина…»
Иногда его навещают водители-сослуживцы из нашей части. После их визитов он орёт песни и скандалит с дежурным по госпиталю, но ему это сходит с рук; всё равно не сегодня-завтра комиссуют.
На втором этаже есть библиотека. Жаль читать нечего. Всего две полки книг и все переводы с китайского, о том как строится социализм в китайской деревне. Печаталось в пятидесятые, до разоблачения культа личности на ХХ-м съезде КПСС; то есть, до того, как Мао-цзе-Дун обиделся за своего корифана Сталина и в обеих великих державах перестали петь:
Москва – Пекин,
Навеки дружба…
А куда денешься, если читать нечего? Вот и читаешь социалистический реализм в духе Жеминь Жибао.
В соседней палате переполох на весь коридор – комбайнёрша Валентина ответила на письма личным появлением.
Стоит во дворе под деревом. Вся такая смуглянка-молдаванка лет за тридцать; красивая красотой киноактрис из первых советских цветных кинолент про колхозы в казачьих станицах.
Красавчик в госпитальной пижаме ей втолковывает, что Санёк сейчас выйдет – у него процедура.
А Санёк в полуистерике на койке в палате пристёгивает свои протезы; ему помогают натянуть сверху пижамные штаны и на двух костылях под мышками он неумело волочит своё тело к выходу.
Но Валентина – молодец, минуты три она с ним всё же посидела на скамейке перед входом.
Потом тот же красавчик повёл её по тропинке к выходу через прореху в заборе.
А Санёк в тот день опять нажрался.
Через два дня по той же тропинке… Смотрю – не врубаюсь… Не может быть!
Ольга!
Точно – она!
Подбежала. Обнялись. Только волосы у неё уже тёмно-рыжие и незнакомые брюки в больших жёлтых цветах.
В тот же вечер я в тех брюках пошёл с ней в парк на танцплощадку. Ещё какая-то водолазка в обтяжку. А на ней, конечно, мини-юбка.
На площадке какие-то местные начали вязаться, но меня два «черпака» из нашей части опознали и подошли.
Один в гражданке, второй в «пэша». Я и имён их не знаю.
Местные врубились, что стройбат гуляет в самоволке и – отвалили.
У Ольги в жизни – ворох новостей.
Она опять уехала в Феодосию, а там в яслях мест нет.
Она с Леночкой пошла в горисполком на приём к председателю, а тот тоже – нет мест, и всё тут. Так она Леночку просто на стол ему положила и ушла.
Он до самой лестницы за ней бежал:
– Женщина! Заберите ребёнка!
Вобщем, нашли место. Сейчас её мама за Леночкой смотрит, вот только по пути в Ставрополь в поезде у неё деньги вытащили.
И моё обручальное кольцо пропало.
Но это ещё в Конотопе – она ж его носила на пальце, а оно широкое и когда пелёнки стирала не заметила как оно в таз соскользнуло; так с мыльной водой и выплеснула в сливную яму.
На следующий день она заняла деньги на обратный путь у стряпухи, что как раз проведывала Резо, и ушла по той же тропинке.
Мне сняли гипс с руки и выписали.
Я поехал на юго-восточную окраину Ставрополя и от Кольцевого пошёл под высокими деревьями вдоль трассы на Элисту к развилке на Дёмино.
На грунтовой обочине лежали редкие ярко-жёлтые листья. Светило солнце, но чувствовалось, что уже осень.
А где же лето?
На трассе затормозил один из стройбатовских грузовиков. Водитель крикнул мне:
– Домой?
Я ответил, что да, домой, и запрыгнул в кузов; потому что ни с работы, ни из самоволки мы не возвращались в «часть», или в «казарму».
Мы возвращались «домой».
Дома тоже оказалось не без новостей.
За время моего отсутствие наше отделение пережило разгул «дедовщины», когда их после отбоя выводили на плац и заставляли ходить «гусиным шагом», в полуприседе.
Избивали.
Особо зверствовал Карлуха из второй роты – покалывал «молодых» ножом; не резал, но покалывал. А сам – шибздик, на полголовы ниже нормального роста.
Потом в подвале 50-квартирного ломанулся с ножом на Сергея Черненко, он же Серый, из Днепра; но у Серого после зоны остались навыки к таким разборкам и он его вырубил.
Карлуха блатовал только на том основании, что он «дед», но «деды» из тех, кто срок мотал и пайку хавал за него не писанулись против Серого.
Так что всё, типа, поутихло, но напряжённость сохраняется.
На волне этой напряжённости какой-то «фазан» ко мне прицепился:
– Ты чё – блатной?
Скажешь «да», так за слова отвечать надо, а для меня статьи Уголовного Кодекса такая же закрытая книга, как и формулы органической химии.
Я сказал «нет», он завёл меня в бытовку и начал стричь «под ноль» ручной машинкой – мол, чересчур оброс для «молодого».
А мне не жалко, за два года ещё отрастут. Только машинка тупая и пару раз дерганула очень больно.
В бытовке присутствовал штукатур из третьей роты, который пришёл проведать своих земляков-армян.
Он и предложил «фазану» – «давай я докончу», а тот уже и сам не рад, что начал – отдал машинку.