Вам доверяются люди

Ольга Викторовна, растерянная и смущенная, повторяла:

— Право, не стоит. Ну при чем тут вы, если я такая растяпа?

— В конце концов, — сказал Львовский, — я и виноват. Ясно, что украли именно там, внизу. Может быть, вор услышал, как вы предлагали мне взаймы…

Он мельком взглянул на Костю. Тот жадно слушал то, что говорил Львовский, и вдруг обрадованно закивал головой:

— А верно, мам, должно быть, услышал…

— Да как же он мог половину-то отделить?! — с отчаянием воскликнула Ольга Викторовна. — И еще сумочку закрыл…

Матвей Анисимович рассмеялся:

— Ну, это уж вы у меня не спрашивайте. Не обучен! А как воры часы с руки срезают — и люди даже не чувствуют?

Костя влюбленными глазами глядел на Львовского.

— Это точно, мам. И бумажник из внутреннего кармана вытягивают, а человек и не трёхнется, — возбужденно сказал он. — Карманники — такие мастера! Мне ребята рассказывали, целые воровские школы есть. Вот сплетут сеть из веревочек, навяжут на каждую клетку колокольчики, развесят и заставляют молодого карманника руку так просунуть, чтоб ни один колокольчик не звякнул…

Он вдруг осекся под испытующим взглядом Львовского.

— Кто же это такие подробности знает? — удивленно спросила Ольга Викторовна.

— Да один парень в школе… он читал где-то, — отводя глаза, нехотя ответил Костя.

Львовский достал деньги.

— Идите платить, Ольга Викторовна. Тут пятьсот. И поглядывайте, чтоб еще кто-нибудь не позарился.

Круглова неуверенно взяла деньги.

— А вы правда можете? Мне ведь сразу не отдать…

— Идите, идите, — решительно сказал Львовский, — не тратьте зря времени. Мы вас тут подождем.

На обратном пути Костя без умолку болтал о ловкости карманников. Львовский расстался с матерью и сыном на площади Революции. Костя проводил его долгим взглядом.

— А он ничего дядька, да, мам? Добрый, видать?

— Наверно, добрый, — рассеянно подтвердила Ольга Викторовна.

— У него дети есть?

— Кажется, нет. А зачем тебе?

— Да он сказал, пока ты платила, чтоб я приходил к нему. «Коллекцию, говорит, интересную покажу и познакомлю, говорит, с одной хорошей девчонкой. Кирой зовут». Я думал — дочка.

— Может, и дочка, — медленно сказала Круглова. — Я не знаю.

Семейный совет по поводу Петушка сильно затянулся. Степняк ожидал, что Надя будет бурно заступаться за Петьку, но, вопреки обыкновению, Надя вела себя очень кротко — не спорила, не вздергивала насмешливо подбородок, не бросала колючих и обидных реплик. Зато Варвара Семеновна, тоже вопреки обыкновению (она считала, что вмешиваться в семейные дела дочери и зятя бестактно), выложила обоим свои далеко не лестные мысли об их жизни. Выражений она не выбирала.

— Сами обмещанились и парня уродуете! — говорила она, то сдергивая, то надевая очки. — Стыдно сказать — врач, фронтовичка, не дура как будто, а чем занимается? Бегает по магазинам за нейлонами-перлонами, и одна забота — чтоб не опоздать к маникюрше.

— Мама, ну при чем тут маникюр? — попробовала вставить Надя.

— Молчи! — приказала Варвара Семеновна. — Прекрасно понимаешь, при чем! Маникюр не грех, а вот если маникюр — единственное дело, тогда скверно. Тебе газету прочитать некогда, если правду говорить. Ну-ка, ответь, что ты знаешь про Конго?.. Молчишь? То-то и оно. Интеллигентная советская женщина называется! Много ты можешь дать сыну…

— Я виноват не меньше Нади, — хмуро заступился Степняк.

— И виноваты! — энергично согласилась Варвара Семеновна.

Она опять сдернула очки и высморкалась. Без стекол ее усталые глаза казались куда добрее. Сейчас, впрочем, она сердилась не на шутку.

— Но он же не пьет, не за бабами бегает, а работает с утра до ночи! — неожиданно обиделась Надя.

— Только не хватало! — взмахнула очками Варвара Семеновна. — Интересные, я погляжу, у вас теперь представления о добродетелях… Скажи еще — не ворует! Ежели не пьет, не распутничает, не лодырничает, — значит, герой? Ну и ну! А в мое время, знаешь, это был минимум требований, которые предъявляли человеку. Минимум! И не коммунисту, а самому рядовому рабочему или там служащему… Но ведь Илья Васильевич, сдается мне, партийный товарищ. И голова вон уже седая…

— Чего ты от него хочешь, мама?

— А немногого, — вдруг со спокойной насмешливостью ответила мать. — Пустяков, собственно говоря: чтоб он не только на работе, но и дома коммунистом был.

— Не понимаю… — тяжело краснея, выдавил Степняк.

Варвара Семеновна напялила очки и, щурясь, хитровато посмотрела на зятя.

— Будто? А только что говорили: «Виноват, виноват…» В чем же, собственно, виноваты? Или уж такая привычка завелась: раз критикуют, давай скорее каяться, — авось и не взыщут?

Степняк привычно стиснул кулаки в карманах.

— Я, кажется, не давал вам повода… — Он сдержался. — Виноват, что недостаточно думал о воспитании сына.

— И в этом виноваты, — согласилась теща. — А больше всего в том, что из жены куколку сделали. Распустили жену. Почему позволяете ей бездельничать, а?.. Была человек человеком. Специальность, слава богу, в руках. Баба здоровая. И вдруг нате, в иждивенки записалась!

Надя сидела на тахте, опустив голову, и обводила пальцем замысловатый рисунок обивки.

Разговор шел в их комнате. Виновник разговора, Петушок сладко спал на своем диване в комнате у бабушки. Неонила Кузьминична, переделав тысячу незаметных хозяйственных дел, которым никогда нет конца, улеглась в своем уголке, отделенном от кухни легкой, выкрашенной в белый цвет перегородкой.

В квартире было по-ночному тихо. Через открытую форточку в комнату шел ощутимо свежий весенний воздух.

Выдержав паузу, Варвара Семеновна горько усмехнулась:

— Молчите? Нечего сказать?.. А я еще добавлю. Насчет вашей дочери Светланы…

— Мама! — предостерегающе сказала Надя.

— Нет уж, начистоту так начистоту! — Старая женщина вскинула голову, и Степняк впервые увидел, что своенравное движение подбородком, которое он так хорошо знал у жены, когда-то, видимо, было свойственно ее матери. — Я считаю, что тут вы постыдно смалодушничали. Как это вы позволили Надежде оторвать себя от дочери?!

— Мама! — снова крикнула Надя.

Старуха живо повернулась к ней:

— Ну что — мама? Что? Чем можешь похвалиться? Лишила Петьку сестры, лишила дочь отца — и чего ради? Какие такие чувства спасала? Какие семейные устои охраняла? Я все твои доводы наизусть знаю, не первый раз спорим… Вот теперь я к этой Светлане ездила. Да она в десять раз умнее тебя, хоть на десять лет моложе! Могла бы за Петьку так тебя отчехвостить, а ведь словечка о тебе не сказала…

— Еще бы она матери про дочь…

— А ты отцу про дочь могла?! — Варвара Семеновна встала, задохнувшись от гнева. — И вы, Илья Васильевич, просто тряпка, хоть и зять мне!

Закрыв лицо руками, Надя всхлипывала. Степняк подумал, что женщинам легче: они имеют право плакать.

Варвара Семеновна устало махнула рукой:

— Вот и побеседовали по-семейному. Эх!

Она пошла было прочь из комнаты, но на пороге остановилась со сконфуженным и неуверенным видом.

— Добивайте уж, добивайте сразу, — криво улыбаясь, сказал Степняк.

— Да нет, какое «добивайте»… — Варвара Семеновна схватилась за свои спасительные очки и принялась протирать их. — Вот поругалась с вами, а совсем забыла, что мне ваша консультация нужна, сперва бы о деле спросить, а потом ругаться…

Илье Васильевичу стало смешно. Старуха, видно, всерьез боится, как бы он не отказался дать деловой совет. Он подошел к ней:

— Ну а мы наоборот — сперва поругались, а теперь о деле… Что-нибудь насчет хирургии?

— Нет, собственно, не хирургия, а… Вы, конечно, знаете, что называется роды по-королевски?

— Понятия не имею! — чистосердечно признался Степняк.

— Да бросьте вы! — Варвара Семеновна искоса взглянула на зятя: то ли подсмеивается над ней, то ли действительно не знает?

Надя перестала всхлипывать и отняла от лица руки.