Страница 68 из 121
Он все еще держал стакан на весу и, не понимая замешательства хозяйки, удивленно приподнял свою жгуче-черную бровь.
— Нет, нет, что вы, пожалуйста! — спохватилась Таисия Павловна, беря стакан и поднимаясь из-за стола. — Только придется минуточку поскучать, пока я заварю свежий…
— О, но тогда не стоит беспокоиться! — Мезенцев опять протянул руку, и Таисия Павловна отчетливо увидела, что эта рука… нет, не вся рука, а именно большой палец, как и говорила Лознякова, мелко-мелко дрожит.
— Одну минуту, одну минуту…
Она бессмысленно повторяла эти слова, не в силах оторвать глаз от дрожащего пальца. Самое удивительное заключалось в том, что сам Мезенцев ничего не замечал. Не хотел замечать?!
Опомнившись наконец, она натянуто улыбнулась и, подойдя к буфету, несколько секунд нервно искала ключи. Ключи оказались в кармане ее кокетливого фартучка, перекинутого через спинку стула. Открыв дверцу и достав большую металлическую коробку, в которой хранились аккуратно уложенные непочатые цибики чая, она, стараясь говорить непринужденно и весело, спросила:
— Какой сорт вы предпочитаете? «Цейлонский»? «Индийский»? «Краснодарский»? «Грузинский»?
Мезенцев с ироническим любопытством наблюдал, как Таисия Павловна ищет ключи, как достает коробку, и размышлял о том, что ее замешательство вызвано, очевидно, необыкновенной скупостью.
— Я не подозревал, что моя бестактная просьба вызовет столько хлопот, — медленно сказал он. — И, право, мне все равно, какой сорт… какой не жалко!
— Почему жалко? — недоумевающе спросила она.
— Но, бог мой, если вы от самой себя запираете буфет! — он легонько засмеялся, чтобы придать видимость шутки сорвавшейся колкости.
Бондаренко и не подумала обидеться.
— От самой себя? Вот что значит мужчина! Ко мне, дорогой друг, по утрам приходит лифтерша убирать квартиру. Зачем вводить человека в соблазн? Проще держать кофе, чай, конфеты под ключом… Но что же все-таки заварить? — она задумчиво разглядывала цибики чая. — Пожалуй, «краснодарский». Он хорошо настаивается…
Вытащив из коробки пачку чая в золотисто-красной обертке, Таисия Павловна вышла из столовой. За дверью застучали ее каблучки-гвоздики. Мезенцев откинулся на спинку стула, вытянув длинные ноги: «И зачем, интересно, я понадобился сегодня этой дамочке? Вероятно, жаждет каких-нибудь конкретных знаков внимания из заграничной поездки!»
Он снова вернулся к мыслям о больнице.
Как расстроился толстяк Окунь, узнав о его предстоящем отъезде! «Федор Федорович, да что же это такое? Да как же мы без вас?.. Ведь больные буквально осаждают больницу, умоляют, чтоб оперировали именно вы…»
Он еще долго прочувствованно говорил о том, какое счастье для каждого из хирургов присутствовать на операциях, которые делает «наш дорогой профессор». Потом дрогнувшим голосом обмолвился насчет надежд, которые питал… когда-нибудь… со временем… перейти в первую хирургию. И тут же, конечно, принялся жаловаться на невозможный характер Рыбаша. Да, несладко, видать, живется Егору Ивановичу под начальством этого крикуна…
За дверью опять застучали каблучки-гвоздики. Федор Федорович выпрямился, привстал. Движения были механические: с самого раннего детства Феденьку Мезенцева учили тому, что в те далекие времена называлось «хорошими манерами».
На этот раз чай, налитый в такой же тонкий, с таким же замысловатым рисунком стакан, был красновато-коричневого цвета. Над стаканом плыл ароматный парок.
— Тронут, тронут! — слегка склоняя свою седую голову, сказал Мезенцев и, чтобы облегчить цель их свидания, добавил: — Какими заморскими редкостями смогу я отблагодарить вас за этот нектар?
К его удивлению, Таисия Павловна, ставя перед ним нектар краснодарского производства, небрежно отмахнулась:
— Ничего мне не надо… Лучше скажите: как быть с больницей?
«Эге, дело-то, оказывается, серьезнее…» Федор Федорович внимательно посмотрел на Бондаренко и удивился расстроенному выражению ее лица.
— А что… с больницей? — осторожно спросил он, принимаясь за горячий, душистый чай.
— Ну как что!
Таисия Павловна нервно передернула плечами, обтянутыми розовым пуховым джемпером. Жалобы хлынули потоком. Эта чудовищная история со смертью на операционном столе! В наше время, в новехонькой столичной больнице, где собраны лучшие силы, у заведующего отделением — нет, вы вдумайтесь: у самого заведующего отделением! — на столе, во время операции, умирает человек! Какие-то эксперименты, какие-то новаторские методы… Больница не завод: больница не плацдарм для научно-исследовательской работы, не правда ли? И вообще — кто такой этот Рыбаш? Почему он позволяет себе издеваться над всеми? Сестры и санитарки из его отделения бегут, никаких кадров для такого Рыбаша не напасешься. Заслуженных, уважаемых хирургов он ни во что не ставит… («Нажаловался-таки, толстяк!» — мельком отметил про себя Мезенцев.) Этого Рыбаша надо бы просто гнать вон. Мало того, что у него невыносимый характер, мало того, что он там своевольничает и занимается недопустимыми экспериментами, — он ведь еще и на подлоги пускается…
— На какие подлоги? — искренне удивился Фэфэ.
Он допил свой чай и с досадой подумал, что неудобно просить хозяйку о втором стакане, когда она из домашнего чаепития устроила этакое производственное совещание в двух лицах.
— Неужели не знаете? — Таисия Павловна недоверчиво посмотрела на своего собеседника.
Мезенцев сидел, чуть опершись локтями о край стола. Кисти, слегка приподнятые, — он только что отставил пустой стакан, — еще свободно висели в воздухе. Красивые, удлиненные, с заботливо подпиленными ногтями полусогнутые пальцы казались такими надежными, такими умелыми и крепкими. Восемь надежных и крепких пальцев из десяти. Восемь! Потому что два — оба больших — пальца, этих удивительно белых рук хирурга еле-еле дрожали.
Таисия Павловна едва сдержала испуганный возглас.
— Хотите еще чаю? — торопливо сказала она, чтоб только отвернуться, не видеть, не смотреть на эти руки.
— Буду очень благодарен, — не без удивления ответил Мезенцев и, внутренне усмехаясь, подумал, что Бондаренко куда больше подходит разливать чай, чем управлять райздравом.
На этот раз она вернулась быстрее, но чай был крепкий, цвета натурального красного вина, и парок снова вился над стаканом.
— Я коренной москвич: мне бы самоварчик, полотенце, вареньице… — размягченно признался Мезенцев, принимая из ее рук стакан.
Не глядя на него, она воскликнула:
— Любите варенье? Я угощу вас «ералашем»!
— Чем, чем? — переспросил Мезенцев.
— «Ералаш»! Мое собственное изобретение… увидите.
Отвернувшись, она наклонилась к нижним полкам буфета. Опять звякнули ключи (очевидно, и варенье входило в тот ассортимент продуктов, который, чтоб не создавать соблазнов, проще держать под ключом), и через минуту Таисия Павловна торжествующе поставила на стол литровую банку с вареньем. Горловина банки была аккуратно покрыта белой бумагой и обвязана веревочкой. На бумаге крупными буквами значилось: «Ералаш» — и число.
— Я вам положу на большое блюдце, это так вкусно… — она щедро выложила полную ложку варенья. — Ну, пробуйте же!
«Вот и не скупа как будто! — подумал Мезенцев, придвигая к себе блюдце. — Или авторская гордость?»
Он подцепил ложечкой «пробу» и, зажмурившись, как истый дегустатор, медленно распробовал варенье.
— Прелестно! Но из чего состоит этот «ералаш»?
— Нравится? Таисия Павловна радостно улыбнулась. — Я ведь очень люблю кухарничать. Если б не революция, была бы поварихой в богатом доме.
— Хорошие поварихи нужны и при советской власти… — не удержался Мезенцев.
— Надеюсь, вы не хотите сказать, что в качестве поварихи я была бы полезнее, чем в должности заведующего райздравом?
Он хотел сказать именно это и потому запротестовал с удвоенной энергией:
— Я хотел сказать, что счастлив узнать ваши скрытые таланты! Но не томите же меня: здесь клюква, это я вижу… кажется, яблоки? А еще что?