Вам доверяются люди

Вокруг происходят такие удивительные события… В конце прошлого года сам же Петушок замучил Илью Васильевича расспросами об устройстве лунника и о том, как же все-таки удалось сфотографировать обратную сторону Луны. Как ни был занят тогда Степняк устройством больницы, а все-таки вырвал время, чтобы сходить с сыном в Планетарий. Мальчишка прыгал от удовольствия, и после чуть не целую неделю только и было разговоров о том, готовят или не готовят уже будущих космонавтов и каким должен быть тот человек, который первым полетит в космос. «Ну, смелым, это ясно, — рассуждал Петушок. — А еще каким?» — «Дисциплинированным!» — строго сказала Варвара Семеновна. «Почему?» — недовольно удивился Петушок, который очень не любил, когда речь заходила о дисциплине. Варвара Семеновна объяснила. Петушок отмахнулся: «Ладно, дисциплинированным. Но я вот умею нырять и могу целую минуту не дышать — это важно?»

Значит, мечтает о полете в космос? Или не мечтает, а в тот момент заразился общим волнением?

Собственно, ведь испытания атомного ледокола тоже вызвали у него немалый интерес.

Разглядывая иллюстрации в «Огоньке», Петька допытывался, почему механики ледокола носят белые халаты: «Они что, врачи? Как ты, папа? Ты мог бы управлять этим ледоколом?» Кажется, ему очень хотелось, чтоб отец ответил: «Да». Во всяком случае, он недовольно умолк, услышав решительное «нет», а назидательный рассказ о том, сколько надо учиться, чтоб управлять таким ледоколом, и вовсе погасил Петино возбуждение. Пожалуй, следовало призадуматься над этим. У Петушка маловато настойчивости. Он всегда готов сделать рывок, чтобы получить желаемое. Но ему становится скучно, если продвигаться вперед надо постепенно, со ступеньки на ступеньку. Он ведь и учится так же: рывок — пятерка. Потом кое-как перебивается на тройках, случаются и двойки. А перед концом четверти опять рывок, опять пятерки. Почему Надя не замечает этого?

Степняк на мгновение облегченно вздохнул: конечно, виновата Надя. Слепа, как все матери. Только и дел что заниматься воспитанием сына, а главного не видит. Однако через минуту чувство справедливости восторжествовало. Ладно, Надя не замечает. А он сам?

Теперь ему вспомнилось многое, что подтверждало сегодняшние мысли. Летом, на даче, всей семьей ходили в лес собирать грибы. Надя — отличная грибница, да и Неонила Кузьминична в этом деле не промах. Сам Илья Васильевич не очень-то любит поминутно кланяться и высматривать грибные места. Отшучивается: «С моей высоты ничего не видно!» Ляжет с книжечкой в тенечке и объявит: «Я лучше почитаю, вы меня тут найдете».

А ведь Петушок, пожалуй, берет пример с отца. Разве он, Степняк, не смеялся со всеми вместе, когда Петька важно заявил: «Грибы — занятие женское, что вы из меня девчонку делаете?» Но жареные грибы уплетал за обе щеки. Тут бы и сказать ему: «Грибы — блюдо женское», но почему-то никто этого не сказал.

«Ладно, грибы — мелочь. Но почему никто…» — Степняк мысленно поправил себя: — Почему я, отец, не обращал внимания, как загорается мальчишка каждый раз, когда по радио или в газетах начинают повторять чью-нибудь фамилию? Недавно, когда штангист Юрий Власов поставил мировой рекорд, Петушок буквально замучил всех домашних расспросами: «А как Власов стал чемпионом? А чем он отличался от других ребят в школе? Было тогда заметно, какой он силач?» Теперь, когда газеты и журналы полны сообщений о шахматном матче на первенство мира, Петушок уже не вспоминает о Власове. В шахматах он ничего не понимает, но с трепетом принес из школы изрядно устаревшую новость о том, что Ботвинник в тринадцать лет от роду сделал мат Капабланке. Пришлось объяснить ему, что такое сеанс одновременной игры и что сам великий кубинский гроссмейстер Хосе Рауль Капабланка шестилетним мальчуганом уже владел правилами шахматной игры. После этих разъяснений Петька приуныл, а когда узнал, что существует целая шахматная наука, и вовсе расстроился.

Нет, никакой устойчивой мечты у Петушка не существует. Впрочем, в его возрасте это естественно. Но вот устойчивое желание хоть чем-нибудь выделиться — это есть! Петьке всегда хочется, чтоб его хвалили.

Но кто же этого не хочет? Положа руку на сердце, разве сам Илья Васильевич не любит, когда говорят:

«Степняк может, Степняк умеет»! Еще как любит! Честолюбие? Да, честолюбие. Но ведь в том-то и дело, что Степняк жаждет одобрения своих способностей, а Петька выдумывает несуществующие знакомства и богатство родителей! Выдумывает и бахвалится! Скверно, скверно…

Степняку вдруг вспомнилась интонация Светланы: «Нехорошо хвастается…» Да уж куда хуже… А вдруг, с дрожью подумал он, это только наивное, детское подражание ему самому? И Наде? Ведь слышал же мальчишка, как Надя говорила: «Неужели для того снял погоны, чтоб заведовать районной больницей?» И как он отвечал: «Зато сам буду себе хозяином!» Было это? Было. Наверное, и еще что-нибудь было. Может, эта дура Маечка, с которой неизвестно почему дружит Надя, разливалась соловьем насчет каких-нибудь ковров, которыми она украшает свою генеральскую квартиру… А вот, кстати, откуда и похвальба: «Мой папа только с генералами водится!» В самом деле — кто у них бывает в последнее время? Только Геннадий Спиридонович с Маечкой. Товарищи из подмосковного госпиталя в Москву ездят редко. Товарищи по больнице… Пятый месяц, как работает больница, а он все не удосужится позвать к себе хотя бы того же Львовского, или Лознякову с Задорожным, или Рыбаша с его Марленой. Значит, прав Петушок, отец его ни с кем, кроме генералов, не водится?

Прохожие с удивлением оглядывались на высокого, широкоплечего человека в хорошем драповом пальто, который размашисто шагал посередине тротуара, повторяя вслух:

— Сам виноват! Сам! Сам!

— Ума не приложу — кого им порекомендовать на время моего отсутствия? — задумчиво говорил Мезенцев, сидя напротив Таисии Павловны за овальным обеденным столом в ее квартире.

Таисия Павловна в розовом пуховом джемпере, который был бы очень хорош на молоденькой девушке, угощала Мезенцева чаем. Она пригласила его к себе с тайным намерением собственными глазами убедиться в том, о чем рассказывала Лознякова. Конечно, трудно заподозрить Лознякову во лжи, — даже Бондаренко при всей своей мелочности понимала благородную натуру Юлии Даниловны. Но с этой больницей столько неприятностей: там и нахал Рыбаш, и вечно выдумывающий какие-то неслыханные новшества Степняк, а теперь эта беда с Федором Федоровичем. Мало ли чем помешал тому же Рыбашу профессор Мезенцев… А Юлия Даниловна доверчивая душа, ее вполне могли обвести вокруг пальца. Что-то уж очень быстро все решилось: неожиданное появление Лозняковой в кабинете Таисии Павловны, потом звонок из министерства…

— Дорогая хозяюшка, нельзя ли покрепче? — вывел Таисию Павловну из задумчивости медленный, с бархатистыми переливами голос гостя.

Она мельком взглянула на тонкий хрустальный стакан с чаем, который Федор Федорович, чуть щурясь и не ставя на стол, держал на уровне глаз.

Рельефный рисунок стакана искрился то фиолетовыми, то зеленоватыми, то оранжевыми отблесками, какими загораются в электрическом свете драгоценные камни. Но не искорки и даже не бледный, словно обесцвеченный лимоном, соломенно-желтый чай привлекли внимание Бондаренко. Нет, не чай, и не стакан, стоящий на хрустальном, с тем же тонким рисунком блюдце. И даже не снисходительно-фамильярная интонация, с какой была произнесена эта просьба: «Нельзя ли покрепче?»

Таисия Павловна глядела и видела то, что ей очень не хотелось видеть: стакан вибрировал. Чуть-чуть. Еле заметно. Оттого и загорались оранжево-фиолетовые огоньки в его рисунке. Оттого и звенела тихо-тихо, как отдаленное комариное «з-з-з-з», серебряная ложечка на блюдце.

— Покрепче? — машинально повторила Таисия Павловна, вслушиваясь в непрекращающееся комариное «з-з-з-з».

— Вот именно! — своим обычным невозмутимым баском сказал Фэфэ. — Я ведь не прелестная дама, которая ради эстетического наслаждения ближних бережет цвет лица. Впрочем, если это затруднительно…