Вам доверяются люди

— Учту.

Гнатович опять схватился за свою бородку:

— Знаю, что вы думаете: «Задним умом всякий крепок». Не без этого. — Роман Юрьевич снял очки, повертел их в руках. — И мне случается ошибаться, и небось у Леонида Антоновича есть такие воспоминания, которых лучше бы не иметь. А все-таки это не оправдание. Теперь к вам новые люди будут приходить, начнется строительство второй очереди с поликлиникой вместе, так что глядеть надо в оба! Ясно?

— Это-то ясно, — вздохнул Степняк, — я вины с себя не снимаю. Кстати, вот вы привели Святогорскую, Что за человек?

— Не разглядели?

— Ну, знаете, за полчаса…

— Святогорская — отличный хирург, но подолгу нигде не уживается, — с сожалением сказал Гнатович. — Характер, прямо говоря, подводит.

— А какой у нее характер?

— Трудный характер. Полная противоположность вашему Окуню. Правдолюбец.

— Так замечательно же! — обрадовался Степняк.

— А вот мы увидим, — загадочно протянул Роман Юрьевич, — как вам понравится, когда она вас первый раз облает.

— Облает? — переспросил Степняк. — За что?

— Да уж найдет за что, не беспокойтесь. Везде находит. И главное — почти всегда права, а признавать ее правоту трудно. В общем, поработаете — увидите.

— Одной Святогорской нам мало, — Степняк заговорил озабоченно, уже отдаваясь привычным мыслям о повседневных делах. — У хирургов такая перегрузка…

— Начинается! — с неудовольствием сказал Роман Юрьевич. — Что ни главврач, то пушкинская старуха. А я, знаете, не золотая рыбка! Потерпите немного.

Он встал, намереваясь уходить.

— Ну нет! — воскликнул Степняк и даже загородил проход от стола к двери. — Все-таки у нас выбыло два хирурга — Мезенцев и Окунь.

— Может быть, Окуня вернуть? — насмешливо спросил Роман Юрьевич.

Недаром Надя упрекала мужа за «солдафонство»: Степняк иногда против собственного желания грубил и хорошим людям.

— Верните его вашей Бондаренко!

— Боюсь, не возьмет… — посмеиваясь, сказал Гнатович и, видя, что Илья Васильевич его выпустить не намерен, снова уселся на хозяйское место. — А вообще по поводу Таисии Павловны у меня есть одна идейка: послать ее сейчас на курсы усовершенствования врачей, а через годик, когда ваша вторая очередь будет готова, назначить к вам под крылышко, заведующей прибольничной поликлиникой…

— Что?!

Если бы Роман Юрьевич принялся вдруг отплясывать посреди кабинета камаринскую, то и тогда, вероятно, Степняк удивился бы меньше.

— Ну, это еще далеко, — успокаивающе сказал старик. — А вообще идея неплохая.

— Ладно! — отмахнулся Илья Васильевич, решив, что Гнатович шутит. — Лучше скажите, Окунь был у вас? Здесь ведь он не показывался.

Роман Юрьевич недобро усмехнулся:

— Нет, и у меня не был. Занят очень. А вот жена его приезжала.

— Просить за мужа?

— Зачем просить? Он хитрее. Послал ее тогда же, в субботу, на разведку: а вдруг, мол, я еще ничего не обнаружил? Привезла мой портфель: «Вот муж с вами утром нечаянно обменялся, сам очень занят, просил передать, — может, тут что нужное…»

— Лихо! А вы?

— Ну что я? Поблагодарил: действительно, мол, есть нужные бумажки… Тогда она с нежнейшей улыбкой: «Будьте добры, верните его портфельчик!» А я руками развел: «Извините, не могу». — «Почему не можете?» И у самой, гляжу, губы дрожат. «Потому, говорю, что сдал по принадлежности — в прокуратуру». Ну, тут ее как ветром сдуло…

Степняк слушал с живейшим любопытством. Заложив руки в карманы халата и широко расставив ноги, он с папиросой в зубах стоял перед сидевшим на его месте Гнатовичем.

— А он не может сбежать?

Старик презрительно фыркнул:

— Такие поганцы не бегают, трусость не пускает. Едва его вызвал следователь, как он все выложил: и то, что брал взятки от имени Мезенцева, и то, что Мезенцев об этом понятия не имеет, и то, что на эту богатую мысль его навел родственник какого-то больного в самые первые дни существования больницы. Очень уж тот просил, чтоб оперировал сам профессор, и намекал насчет «любой благодарности»… Он и имена назвал всех, кто ему давал взятки, ни одного не пропустил.

— И много их было?

— Да примерно человек двадцать пять. Ведь сорок тысяч огреб, мерзавец, за полгода!

— Ну негодяй! Ох и негодяй же!

Степняк опять забегал по кабинету.

— Да не мельтешите вы, сядьте! — с досадой сказал Роман Юрьевич.

— Усидишь тут! — Степняк остановился, ища по карманам коробку с папиросами.

Коробка нашлась, но оказалась пустой. Он подошел к столу, механически сказал: «Извините!» — и, выдвинув ящик, стал, не глядя, шарить в нем. Гнатович с прищуркой наблюдал за его движениями.

— Да вот же, вот ваша утеха, — ворчливо сказал он, показывая на непочатую коробку «Казбека». — Крепко вы расстроились, товарищ доктор!

— Думаю, как сформулировать приказ об увольнении, — закуривая, сказал Степняк. — «За неблаговидные, порочащие советского врача поступки…» Так, что ли?

— Нет, не так, — морщась и принимаясь терзать свою бородку, резко сказал старик. — Извольте написать прямо: «За взятки, которые брал с больных от имени, но без ведома профессора Мезенцева». И про помощницу его не забудьте…

— Про какую помощницу?!

— Да про Стахееву эту, регистратора в приемном отделении. Она же помогала ему вербовать… ну, взяткодателей. Разве я вам не сказал?

Подавленный и оглушенный, Степняк молчал. Разные бывали у него на работе неприятности, разные случалось ему расхлебывать, как он выражался, истории, но чтоб в его больнице, под его начальством, окопалась целая банда ворюг и взяточников?!

— Мне, видно, надо… сдавать дела, — глухо сказал он. — Доверия не оправдал, с работой не справился…

— Без истерики, без истерики! — сухо остановил его Гнатович. — А почему вас так доконала эта Стахеева?

— Да ведь, выходит, целая шайка тут орудовала, а я, как болван, гонялся за новыми аппаратами да воевал с Бондаренко по дурацким поводам…

— Мы, кажется, условились — без покаяний? — все тем же сухим тоном спросил Роман Юрьевич.

Он наконец решительно вылез из-за стола и, подойдя вплотную к Илье Васильевичу, заставил того сесть на диван.

— Без покаяний, без истерик, товарищ главный! — повторил Гнатович, усаживаясь рядом. — Стахеева — старая приятельница этого фрукта, он ее сюда и пристроил, кстати. Не сомневаюсь, что у них и в прошлом обнаружатся всякие темные делишки. Между прочим, по наущению Окуня она переделала «ноль пятнадцать» на «ноль сорок пять» в журнале приемного отделения, чтоб подвести Рыбаша. Утром уже переделала, когда заварилась вся каша насчет этой раненой девицы, которую Рыбаш не успел спасти. Помните?

Старик говорил ровным, деловым тоном. Илья Васильевич кивнул.

— Заметьте, что Окунь все сам выложил при первом же разговоре со следователем. Видимо, рассчитывает на скидку за так называемое чистосердечное признание… Ну, это будет суд решать. А в приказе вам надо написать честно и ясно. И вывесить этот приказ на видном месте.

— Но тогда же не только персонал, тогда все больные узнают! — в отчаянии простонал Степняк. — Вы представляете себе, какой это позор для больницы?!

Гнатович не то вздохнул, не то подавил зевок.

— Позор, когда в советской больнице взятки берут, — сказал он. — А когда за это увольняют, когда за это судят, люди радуются. Народ любит правду. Понятно вам это? Или еще раз объяснить?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Кира исхудала, побледнела, в чернущих ее глазах живет непрестанная тревога. Из школы она сломя голову бежит домой, а дома лениво слоняется из комнаты в кухню, из кухни в комнату, силой заставляя себя сделать самое необходимое по хозяйству и нетерпеливо прислушиваясь: не позвонит ли телефон, не хлопнет ли дверца лифта на лестничной площадке?

Книги, без которых еще так недавно Кира не могла прожить дня, пылятся на ее письменном столе, и закладки в них (Кира, к неудовольствию отца, всегда читает по две-три книги сразу) не передвинулись за последнее время ни на одну страницу вперед. Уроки Кира учит так торопливо я с таким отвращением, что, если бы сейчас в классе не занимались повторением пройденного, она — впервые в жизни — нахватала бы двоек. Только когда появляется Юлия Даниловна, Кира оживает: