Вам доверяются люди

— Ну что, тетя Юлечка?

— Все хорошо, Кирюша, — говорит тетя Юля. — Он проспал всю ночь без лекарств. Завтракал с аппетитом. Андрей Захарович сам делал ему перевязку, говорит, что швы чистые, заживление идет даже лучше, чем можно было надеяться.

— А когда к нему пустят, тетя Юлечка?!

— Кирюша, я ведь дала тебе слово: как только позволят навещать, ты пойдешь первая.

— А вдруг позволят, когда я буду в школе?

— У нас пускают посетителей с четырех часов, ты же знаешь. А в три ты всегда дома, правда?

— Ох, тетя Юля, если бы ты знала, как трудно ждать!

Юлия Даниловна ласково смотрит в Кирины грустные глаза.

— Я знаю, Кирюша. Ждать труднее всего.

— А тебе приходилось ждать… вот так ждать, тетя Юля? — Кира настойчиво выделяет слово «так».

— Так, и даже хуже, Кирёнок.

Девочка замолкает.

Поздно ночью Юлия Даниловна шепчется с Сергеем Митрофановичем: «Это такая страстная натура, Сергей, что всякое ожидание для нее мука». — «Но ты замечаешь, она стала как обглоданная селедка!» — «Ничего, это быстро восстанавливается в ее возрасте». — «Трудный все-таки возраст и опасный!» — «Не волнуйся, милый, я думаю, что теперь она со мной вполне откровенна… Ничего плохого не будет».

Проходят еще три дня; вернувшись с работы и сообщив Кире очередной бюллетень о здоровье Кости Круглова, Юлия Даниловна спрашивает:

— А ты не хотела бы послать ему записочку, Кирёнок? Теперь можно.

— Тетя Юлечка?!

— Только не пиши ничего такого, что могло бы его взволновать. И коротко, чтобы не утомлялся. И не жди ответа — писать ему не позволят. Но на словах я…

— Тетя Юля, тетя Юля!

Кира ликует. Как в былые дни, она вихрем носится по квартире, все кипит в ее ловких руках.

— Папка, я сделала картофельные зразы с мясной начинкой и грибным соусом. Ты их любишь, да? Тетя Юлечка, а суп щавельный, постный, с яйцом и сметаной. Холодный! Ты вчера сказала, что от мясных супов жарко… Тетя Юлечка, а хочешь, я сбегаю на угол за шоколадным пломбиром?

— Ну, сбегай, — говорит папа и вынимает деньги.

— Тетя Юлечка, а что можно послать Косте вместе с запиской? Апельсины же ему, наверно, надоели… Шоколад нельзя?

— Нет, Кирюша, шоколад возбуждает. Только фрукты.

Кира убегает, и ее нет довольно долго. Задорожный даже начинает нервничать: «Куда она пропала? Не случилось ли чего-нибудь?» Возвращается Кира с шоколадным пломбиром и кулечком бананов.

— Столько народу за этими бананами! Но я выстояла! Это — для Кости.

После обеда Кира запирается в своей комнате. Кажется, ни над одним школьным сочинением она не думала столько, сколько над этим коротеньким письмецом. Вьетнамская плетеная желто-зеленая корзинка под столом, которую ей подарил тот старый папин друг, кинооператор, ездивший три года назад во Вьетнам, полна скомканными, неудачными вариантами. Самое трудное — начало. «Здравствуй, Костя…» Нехорошо, сухо и очень обыкновенно. Он ведь заново рожденный, как сказала тетя Юля в первый день после операции. Он попросту был мертвым, и его оживили… Мертвым! У Киры перед глазами холодное, застывшее, желтовато-белое лицо Валентины Кирилловны в гробу. И у Кости тоже лицо могло стать таким. Какое счастье быть доктором! Человек умирал — и вот опять дышит, думает, говорит. Это сделали врачи… Нет, она непременно будет врачом, решено. Она будет возвращать людям жизнь.

Кира снова склоняется над листком бумаги.

Поздно вечером, когда Юлия Даниловна выходит в своем полосатом купальном халате из ванной, Кира застенчиво окликает ее:

— Тетя Юлечка, ты можешь зайти ко мне на минутку?

— Написала, Кирюша?

Кира молча протягивает ей письмо.

— Хорошо, — говорит Юлия Даниловна и берет конверт, на котором старательно, красиво выведено: «Косте Круглову», — хорошо, Кирюша, я сейчас положу в сумочку и завтра с утра…

— Тетя Юлечка, прочти, пожалуйста.

Юлия Даниловна внимательно смотрит на девочку.

— Это вовсе не обязательно.

— Нет, тетя Юлечка, я хочу… пожалуйста…

Конверт не запечатан. Юлия Даниловна вынимает вчетверо сложенный листок бумаги. Буковка к буковке, очень ясные, круглые, аккуратные буквы, ровные строчки.

«Добрый день, дорогой Костя! Я такая счастливая сегодня, потому что ты поправляешься. Наверно, мне скоро разрешат тебя навещать. Когда тебе позволят читать, я принесу тебе очень интересные книги. Не волнуйся, что пропустил школу, — я тебе помогу нагнать по всем предметам, и мы будем дружить всегда, как решили. Кланяйся твоей маме, Андрею Захаровичу и дяде Мате. Я окончательно решила стать врачом. Выздоравливай скорее, Костик! Посылаю тебе бананы. Твой верный друг Кира».

— Очень хорошо написала, Кирюша, — серьезно говорит Юлия Даниловна, складывая листок по старым сгибам и засовывая его в конверт. — Ты в самом деле хочешь быть врачом?

— Врачом — и никем больше! — пылко объявляет Кира. — Это такая замечательная профессия…

— Иногда очень тяжкая, — осторожно возражает Юлия Даниловна, думая о тех смертях, которые ей не удалось ни победить, ни даже отодвинуть.

— Я понимаю, тетя Юля, — прижимаясь щекой к ее плочу, шепчет Кира, — но ведь каждый день делают новые открытия… И вот, ты сама говорила, еще недавно при таком ранении, как у Кости, люди непременно погибали, а теперь их спасают… В школе, на уроке, нам сказали, что теперь бы и Пушкина, наверно, спасли…

— Возможно, — соглашается Юлия Даниловна.

— Ну вот видишь!

А в воскресенье, ровно через две недели после того, как Костя Круглов вторично родился, Кира чинно входит в вестибюль больницы. Без десяти четыре. В вестибюле уже довольно много народу, у всех в руках свертки, все нетерпеливо поглядывают на круглые электрические часы над входом. Кира уверенно идет к той дальней скамье возле самой лестницы, где месяц назад поджидала дядю Матю, чтобы он отвел ее к себе домой смотреть коллекцию осколков. Неужели прошел всего месяц? Кире кажется, что она стала старше по меньшей мере на год.

Сегодня суточное дежурство несут тетя Юля и дядя Матя. Тетя Юля обещала сама прийти за Кирой и проводить ее в первую хирургию, где лежит Костя. Она сказала, что дядя Матя старший по хирургической бригаде и может случиться, что именно в четыре он будет занят какой-нибудь неотложной операцией. Но тетя Юля спустится непременно, пусть Кира не беспокоится.

А Кира все-таки беспокоится. Без двух минут четыре, и все посетители потихонечку, стараясь не шуметь и не толкаться, столпились у лифта, а самые нетерпеливые уже начинают подниматься по лестнице. Кира так поглощена своими наблюдениями, что не слышит, как ее зовут.

— Кира! Кирочка! Кира Задорожная!

Наконец этот незнакомый голос доходит до ее сознания. Она вскакивает, растерянно оглядывается. На ступеньках лестницы стоит невысокая женщина в белом халате и знаками подзывает Киру. У женщины под шапочкой светло-русые волосы, а на очень усталом лице сияют горчичного цвета глаза.

— Идемте, Кира, я провожу вас к Косте.

Кира взбегает по ступенькам; в левой руке у нее пластмассовая плетеная сумочка, а в сумочке литровая банка с парниковой клубникой. Кира сама ездила сегодня на Центральный рынок, сама перебрала ягоды, очистила их от хвостиков, вымыла кипяченой водой и пересыпала сахаром. Клубника крупная, отборная, самая лучшая.

— Здравствуйте, — говорит Кира, поравнявшись с женщиной в белом халате. — Я ждала тетю Юлю…

— Да, — отвечает женщина, — но Юлия Даниловна как раз очень занята вместе с Матвеем Анисимовичем и позвонила мне, чтоб я спустилась за вами. Она потом придет в палату. А я — Костина мама.

Они поднимаются по лестнице. Кира исподлобья поглядывает на свою спутницу и при последних ее словах от смущения снова начинает здороваться.

— Здравствуйте, здравствуйте! — чуть улыбнувшись, говорит та. — Костя будет вам очень рад.

— Я тоже очень рада! — горячо сообщает Кира.

Костя лежит в небольшой палате. Кроме него, здесь еще три человека. Все четверо приподнимают головы, когда Костина мама вводит Киру в палату.