Страница 47 из 52
– Сахар из воздуха? – Как бы ни было плохо капитану, он явно заинтересовался. – Американское, наверное, изобретение, а?
– Вот уж не помню, чьё, – улыбнулась вновь медсестра. – Я помню, что процесс изобрели Кетберн и Фригг, но вот кто они были по национальности… По-моему, всё-таки англичане, а не американцы.
– Один хрен, капиталисты вонючие, – буркнул Фоминых. – Американцы, англичане… Но технику, гады, делать умеют!
– Нет, – сказала девушка, – кажется, это было уже после.
– После чего? – не понял Фоминых.
– После капитализма, конечно.
Капитан резко повернулся.
– А что, капитализм кончился? Неужто мировая революция вышла, пока я тут в госпитале валялся? Вот так новость! И где же теперь наши?!
– Теперь везде наши, – сказала медсестра.
– И в Вашингтоне? И в Лондоне? И в Дели тоже?
– И в Лондоне наши, и в Дели. А Вашингтона больше нет. Он сожжён атомной бомбой. Вы ведь знаете, что такое атомная бомба?
– Конечно, знаю, – пожал плечами Фоминых. – Это сверхбомба. Американцы бросили две таких штуки на Японию. А теперь, значит, сами получили в отместку, ха! Воображаю, как это было! Только люди глаза продирают, а тут им в репродукторы – «Говорит Москва!». И, значит, всё про это дело…
– Не так всё это было, – покачала головой девушка. – Совсем не так.
– Но как-то же было! – Фоминых вдруг почувствовал интерес к жизни. Засиделся я там, на Индигирке, подумал он, а тут вон какие события. Жизнь-то, небось, становится всё краше: и отстроились наверняка после войны, и «Елисеевский» теперь побогаче, и сахар вон прямо из воздуха гнать начали. А тут ещё и мировая революция! Эх, жалко, испортил мне Демьянов всю карьеру, а так бы надавил по знакомству на стаж, да и махнул куда-нибудь, где позападнее, поборолся б с остатками догнивающего строя! Зимянский вон в немецкой комендатуре после войны год работал, так, говорит, сам привёз добра три чемодана, да ещё у демобилизованных на спецпропускнике чего только не отобрал! А работа была бы выгодная и непыльная, в Европах к нашим методам ещё не привыкли, небось, там интеллигенция, там по кабачкам о политике треплются – самый выгодный, по нашему времени, хлеб…
Хотя как знать, подумал он, может, ещё и выкручусь. Так ведь тоже бывало: потреплют, страху нагонят и отпустят. Кадры есть кадры, кадры, как говорится, решают всё! Так бывало уже – и после Ягоды, и после Ежова, и когда Лаврентий Палыч уступил Абакумову московское руководство. Сажали, снимали, даже методы воздействия применяли, бывало, а потом, глядишь, вернулся опять человек – пусть на другое место, пусть с понижением даже, зато живёхонек, орлом глядится и даже держит кое-какой кураж. И то правильно! Наши хоть и выше всех стоят, а сверх меры зарываться тоже не след, неверно это! Всегда найдётся тот, кто поставлен над тобой, кто за тобой присмотрит повнимательней, а то ведь без такого погляда ты враз совсем скотом сделаешься и всякий человеческий облик потеряешь!
– А что, сестричка, – спросил Фоминых голосом, в котором вновь зазвучала надежда, – долго я провалялся?
– Долго, – ответила та, – очень долго.
– Газеты б московские почитать за всё то время, – попросил капитан с ноткой жалобы в голосе. – Без газет у меня голова кругом идёт. Ещё хуже, чем без курева. Курс-то сейчас какой?
– Триста девять и три десятых. Я вам и так скажу, без газет, – ответила, вновь улыбнувшись, негативная медсестра.
Фоминых не понял.
– Чего – три десятых?
– Триста девять и три десятых мегаватта энергии в пересчёте на трудовой час. А вы про какой курс спрашивали? Ах, да. Вы же не знаете ещё про мегаватты…
– Да бог с ними, с мегаваттами, пусть себе в лампочке горят! Я про политический курс. Основные задачи и так далее, понимаете? Ну, чтоб потом не опростоволоситься ненароком. Я ж вообще как младенец сейчас, если в смысле политграмоты. Неужто газетку нельзя? В лагере, и то газетку дают в библиотеке…
– С газетками у нас сейчас плохо, бумага в дефиците, – возразила медсестра. – А книги принесу, если хотите. Хоть сегодня вечером! Вам можно читать по часу в день, пока глаза не восстановятся, вот и читайте историческую литературу. Это будет очень полезно – в смысле, как вы выражаетесь, политграмоты.
– Да на что мне эта беллетристика? Выдумают всё! Вы дайте партийную прессу! Или… – Фоминых задумался. – Вы меня на этом и поймать хотите? Ждёте, пока по безграмотности ляпну что-нибудь не то? Так я вам скажу так: я болел, нынешнего курса не знаю, но я всегда был и остаюсь верным последователем дела Ленина-Сталина! А больше я вопросов задавать никаких не буду, и о политике говорить не буду, понятно?! Если только партия прикажет, вот тогда и пойду выполнять свой долг до конца! И больше вы от меня ничего не дождётесь!
Медсестра глубоко задумалась.
– Я плохо понимаю, о чём вы говорите, – призналась она в конце концов. – Очевидно, я как-то задела ваши убеждения; прошу простить меня за нескромность. Но газет у нас и в самом деле сейчас нет. Люди узнают новости по системе цифровой телевидеосвязи, а на бумаге издаются только литературные тексты, справочники и некоторые научные труды – то есть, те книги, которые всегда может понадобиться взять с собой туда, где нет аппаратуры связи. Конечно же, если вы хотите просто узнать новости, вы можете устроиться поудобнее перед любым свободным терминалом – слушайте и смотрите сколько угодно. Но вы попросили газету. И тут я в самом деле бессильна: для вас пришлось бы строить специальную типографию.
– А законы, программные документы? Речи вождей, в конце концов?
– Важные документы существуют в сетях, а законы, конечно же, изданы и на бумаге. Вы можете их изучить, если захотите. Правда, для этого нам придётся выучить наш язык – насколько я знаю, переводов на русский для наших нормативных документов не существует. А вот в сетевом терминале автоматика предложит вам практически точный перевод любого заинтересовавшего вас текста.
– Постойте, постойте? Что значит «на нашем языке»? Мы что, не в Советском Союзе?! Я попал за границу?! Или мы… в Грузии?
– Мы с той стороны Кавказа, которая принадлежала когда-то русским, – поправила девушка. – Но уже очень давно нет ни Грузии, ни Советского Союза, ни понятия «за границей». Даже русский язык остался анахронизмом, значение его теперь безусловно, но невелико – так в прошлом было с греческим, латынью, интернациональным английским.
– Что вы говорите?! Больше нет СССР?! Так где же я? Как теперь эта страна называется? Коминтерн?!
– Добро пожаловать на Объединённую Землю, – девушка-негатив повела вокруг себя рукой, показывая капитану на дальние горизонты.
– А… держава?! Наш герб. Наш флаг… Наша столица! Послушайте, отведите меня к терминалу, я хочу послушать голос Москвы, раз уж здесь невозможно просто открыть газету…
– Боюсь, услышать голос Москвы здесь тоже будет невозможно, – ответила медсестра. – Москвы больше нет.
Фоминых вдохнул – и почувствовал, что не сможет выдохнуть.
– Как это «нет»? – спросил он, заикаясь и кашляя.
– Так же, как нет Вашингтона, Сиэтла, Пекина. Москва давно сгорела в пламени мировой войны, хотя Россия и не участвовала в ней напрямую. Террористы взорвали её давно… много столетий назад.
– А как же… он? – Фоминых окончательно опешил.
– Кто – «он»?
– Сталин…
– Насколько я помню, он умер своей смертью, не дожив почти столетия до эпохи взаимоистребления капиталистических держав.
– Как так – Сталин умер? Не может быть!
– Умер и был похоронен, уверяю вас, – пожала плечами девушка. – Что в этом вас так удивляет?
– И как же теперь нам… без него?
– Да справляемся как-то. Вообще, не понимаю вашего изумления. Вы что, рассчитывали, что один человек проживёт столько столетий?
– Я думал, что наука найдёт способ… Подождите, вы уже пару раз сказали о столетиях. Сколько же времени я провалялся в больнице?! Не столетия же!