Горбовский

– Мы ведь знаем друг друга уже много-много лет, – тихо произнес Пшежень, словно ни к кому не обращаясь. – Лев, неужели ты можешь допустить подобное?

– Юрек Андреевич, я знаю его семнадцать лет, с самого института. Гаев посвящен в такие тайны моей жизни, о которых не знает больше никто. Я доверял ему все эти годы. Я не ждал удара. Как я мог подозревать друга юности в предательстве?..

– Но зачем тогда ты говоришь такое?

– Потому что это правда, к моему великому сожалению. И он сам признается нам в этом. Я обещаю. Его признание будет достаточным доказательством для вас? – обратился Лев к коллегам. Те лишь дико взглянули на него. – Ведите себя естественно. Решим этот вопрос вечером.

Горбовский и Спицына ушли в бункер. О продолжении раздора между ними не могло быть и речи – они просто напрочь забыли, как совсем недавно кричали друг на друга и не могли прийти к общему мнению. Теперь же былое взаимопонимание снова восторжествовало. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Лев хотел проверить состояние инфицированных и взять биообразцы еще раз, чтобы посмотреть, как ведет себя вирус на разных стадиях. Он сказал Марине, что также собирается рассказать правду взрослым больным, но девушка его отговорила.

– Как все это будет выглядеть в их глазах? – сказала она. – Сначала мы говорим одно, потом другое? Хочешь, чтобы они умирали с чувством ненависти? Если так необходимо сказать им правду, это надо было делать с самого начала. Но уже не сейчас. Это не тот случай, когда можно принять серьезное решение, а потом передумать. Эти люди умрут, и этика здесь бессильна.

И Горбовский решил, что Марина права. Состояние инфицированных не сильно изменилось, но Лев точно знал, что завтра утром эти трое уже будут походить скорее на восставших мертвецов, чем на живых. Мучительный кашель не прекращался и мешал им говорить. Пока Марина сидела с Егором, Лев выполнял все необходимое, стараясь наиболее туманно отвечать на вопросы о ближайшем будущем. Он думал о Гаеве, а еще о том, как отреагирует на эту новость НИИ. Как будто сейчас самое время для неприятных открытий подобного рода. Получится ли у него надавить на Славу так, чтобы он сам во всем сознался? И стоит ли оповещать Кравеца?

Бесконечно долгий день подходил к концу, когда Марина и Лев вернулись в лабораторию. Вирусологи были там, и лишь один из них до сих пор ничего не подозревал. Горбовский увидел это по глазам Славы. Незаметно кивнув Гордееву на дверь на тот случай, если Гаев решит сбежать, Лев не стал медлить.

– Слава, как твои дела? – спросил он, приблизившись к товарищу вплотную.

Тот не ожидал ничего подобного, а потому выронил из рук несколько листов бумаги, метнулся вниз, чтобы все поднять, но Лев остановил его.

– Брось эти мелочи, Гай, – сказал он, глядя Славе прямо в глаза самым пытливым взглядом, на который был способен.

Наблюдая со стороны, Марина увидела, что взгляд Льва снова стал прежним, тем пугающим взглядом-прожектором черного света, от которого вкус крови появлялся во рту. Гаев растерянно глядел на него, нахмурившись и прижав подбородок к шее. Он явно заволновался, затем осмотрел коллег – они выжидающе стояли вокруг и смотрели – и заволновался еще больше.

– Что происходит, Лев? Саша? – Слава кинул быстрый вопрошающий взгляд на Гордеева, словно утопающий бросился к спасательному кругу. Но товарищ молчал с невыразимой болью на лице.

– Давно ты на них работаешь? – открыто спросил Горбовский без всяких предисловий. К чему были ненужные слова, если они оба знали правду?

Гаев молчал, глядя в глаза то Горбовскому, то Гордееву. Весь его внешний вид выдавал его с головой – бегающие глаза, дрожащие губы, побелевшее лицо, бисеринки пота на лбу. Можно представить, какую катастрофу внутри себя он в тот момент переживал.

– Мы всё знаем, Вячеслав Кириллович, – устало произнес Лев. – Так что давай без лишних слов.

Гаев пошатнулся и прислонился к столу, у которого стоял. Опустив голову, он несколько минут молча смотрел в пол. Казалось, немая сцена будет длиться вечно. Сердце Гордеева не выдерживало всего этого. Ему было тяжелее остальных. Наконец, Гаев поднял глаза, полные слез, и обвел ими бывших товарищей.

– П-полгода, – выдавил он из себя голосом, который никто не узнал. – Я не хотел… всего этого.

Все выдохнули, убедившись в самых худших подозрениях. Наступила очередная тяжелая тишина. Никто не хотел нарушать ее после сказанного. Никто не хотел заговорить первым. Пшежню стало плохо, и он присел, выдвинув стул и скривившись от боли в сердце. Этого будто никто и не заметил. Спицына, как ни странно, ощущала себя спокойной. Все шло, как надо, и она не ошиблась. Гаев быстро вытер слезы тыльной стороной ладоней и тихо-тихо выдохнул. Марина ощущала, как ему стыдно и невыносимо от всего этого. Девушка подумала, что лучше бы она сегодня ничего не услышала. Пусть бы все это оставалось тайной, хотя бы сейчас, в это сложное время… Но все свалилось в одну кучу. Беда не приходит одна.

– Гай, как ты мог? Гай?.. – заговорил Гордеев слегка дрожащим голосом. Было видно, что он изо всех сил сдерживает слезы. Гаев вскинул свою русую голову. – Это же немыслимо. Я не верил до последнего, Гай. Зачем ты делал это? Гай? Почему? Мы же с института вместе, Гай. Я, ты, Лев. Три-Гэ, помнишь? Три-Гэ, – его голос приобрел интонации человека, не совсем осознающего, кто он и где находится. – Мы же все тебе верили, Гай. Как ты мог? Ответь мне, как?..

Вместо ответа Гаев только отрицательно покачал головой. Он мог бы сказать, зачем он это сделал. Большие деньги, хотел он сказать, мне предложили очень большие деньги, и они были мне нужны. Но он не смог это произнести вслух. Потому что знал – это ни в коей мере его не оправдает и не объяснит его мотивацию. Для людей, собравшихся здесь, деньги не имеют значения, не играют решающей роли в жизни. Как он мог сказать им что-то о деньгах?

– Почему ты молчишь, Гай? Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? Разве это так сложно? Скажи, разве сложно? Просто ответить, почему. Что тебя натолкнуло? Мы были плохими коллегами для тебя? Ты нас не любил? Ты не любил НИИ? Свою работу? Свое дело? Я был тебе плохим другом, Гай? Зачем ты предал нас, Гай? – Гордеева уже было не остановить, и никто не пытался этого сделать. Все понимали, что если он сейчас не выговорится, то натворит дел похуже. – Как мне поверить во всё это, Гай? У меня нет сил поверить!!! Зачем ты все это сделал? Я думал, мы были как семья. Я думал, ты искренен со всеми нами. Я думал, что ты, как и я, обожаешь это место и этих людей. Я думал, что я хорошо тебя знаю. Ты хоть представляешь, что мы все сейчас чувствуем?.. Ты все уничтожил.

– Я люблю вас, и я никогда не стремился причинить вам столько боли…

– А к чему ты стремился, Слава? Неужели они просто купили тебя? Неужели деньги – это и есть камень преткновения, на который ты нас всех променял? Всего лишь деньги. Какие-то проклятые деньги, черт бы их взял! Неужели ты согласился лишиться всего этого за бумажки? Они принесли тебе много счастья, Слава? – в этот момент на лицо Гордеева было страшно смотреть. – Как я ошибался в тебе, дружище. Как я ошибался! В жизни я так не ошибался, как на твой счет.

Марина поймала себя на том, что стоит, закрыв рот обеими руками. Все время, пока Гордеев высказывался, она находилась будто в трансе. Примечательно, что кроме Александра Даниловича, который дольше всех не мог поверить в правду, больше никто ничего не говорил. Когда Спицына пришла в НИИ, она восхищалась работающими здесь людьми. Разве могла она представить себе подобное? Никто не мог. НИИ – большой и дружный дом. Но даже в самый большой и в самый дружный дом иногда попадает плесень.

– Ты продался, Слава, – выдохшись, произнес Гордеев, глядя вникуда. – Ты лишил меня самого лучшего в мире друга. Я не хочу тебя видеть. Ты умер для меня. Предатель.

Договорив, он бессильно рухнул на стоящий, по счастью, рядом стул. И тогда подал голос Горбовский:

– Вячеслав Кириллович, я предлагаю Вам немедленно написать заявление по собственному желанию и в ближайшие сроки эвакуироваться с семьей на север, подальше отсюда. Я думаю, Вы и Ваши московские коллеги уже в курсе, что М-17 скоро будет здесь. В это тяжелое время мы не собираемся подрывать командный дух всего НИИ из-за Вашего предательства. Лично я не хочу, чтобы все ощущали себя точно так же, как мы, иначе никто просто не сможет работать. Поэтому я принял решение никому не рассказывать об этом, пока вирус не будет побежден. Всем и так сейчас тяжело. Такие известия будут лишними.