Страница 16 из 23
– Все. Мне это надоело, – Генрих стукнул кулаком по столу.
– Лучше бы ты во всем сразу созналась, – сокрушенно вздохнул Оливер.
– Не в чем сознаваться, в этом-то и соль! – я беспомощно развела руками, и тут же очередной тычок в спину получила.
– В дрессировочную ее, да? – Блейк заискивающе глянул на начальника, тот кивнул и быстрым шагом направился к выходу. Меня вслед за ним подняли.
Что-то название у комнаты чертовски дурное. Видимо, пытать меня собираются. Признание выбивать, чтоб было только на кого спихнуть, мол, мы хорошо работаем? О, это так в духе дома Ланкмиллера.
Передо мной вдруг неожиданно ясно открылись предстоящие перспективы. А ведь убьют. Если я добровольно сознаюсь в том, что покушалась на жизнь господина, со мной просто не будут церемониться. Убьют.
Я очень жить хочу, но порой кажется, что уж лучше сдохнуть в канаве, чем в рабстве. И вообще лучше сдохнуть, чем в рабстве…
Нет, название у комнаты было безобидное для ее содержимого, даже саркастичное какое-то. Я весь мир после своей потери памяти изучала по фотографиям журналов из бордель-кафе. Один раз мне попались изображения правительственных камер пыток для беглых рабов и государственных преступников. Большие такие, темные и все дышали обреченностью. Тогда, вдалеке, еще сложно было представить себе страшные муки пленников, оно просто было, как напоминание, что для любого невольника может быть и хуже, чем есть, но меня всегда отчего-то бросало в дрожь. А теперь вот…
Стены были живые и полумертвые. Тяжелые, каменные, наверняка сделаные здесь специально, чтобы давить на голову. И множество разных ржаво-металлических штук, созданных причинять боль. О предназначении некоторых, вроде шипастого кресла или клетки под потолком, я знала, об остальном лишь только догадывалась, но и догадки эти были сами по себе крайне неутешительными.
Ломкая тишина сушила горло. Я тихо в уголке своего сознания решила пока что ни в чем не сознаваться. Пока терпеть смогу.
– Стра-ашно уже, да? – издевательски протянул Блейк.
– Иди нахуй! – я бессильно огрызнулась, продолжая оглядываться. Окна не было.
– Зря ты… – на лице помощника появилась одна из таких улыбок, из-за которых человеку хочется так въебать, чтобы челюсть в прежнее состояние уже никогда не возвращалась.
Страшно? Да мне так страшно, что даже самой стыдно!
Взгляд невольно остановился на оковах, под которыми вся стена была выпачкана кровью.
– Кого-то уже замучили насмерть? – это должно было быть шуткой. Гарем, не камера пыток же. Ну кого здесь можно замучать насмерть?
– Здесь много кого замучили! – с энтузиазмом махнул рукой Блейк. – Мало ль на свете строптивых девчонок?
– Николь тоже пару «аттракционов» прошла поначалу, – негромко добавил Оливер. – Вообще, раньше многие наложницы сюда прямо сразу попадали, без лишних антимоний.
– И выходили шелковые. А сейчас расхлябанность сплошная. Никакой дисциплины. Этот Кэри… – Блейка неожиданно заставили заткнуться приставленные к носу ржавые щипцы.
– Ни слова плохо о господине, – вкрадчиво предупредил Генрих, – и вообще, хватит болтать.
Он лично подтолкнул меня к столу с какой-то белой грязной то ли клеенкой, то ли… Я уперлась в его угол животом,
– Снимай майку и животом ложись, – спокойно по отечески приказал Генрих.
Отлегло? Должно было отлечь. Бить будут, всего лишь бить. Может, пороть, но это все же не так страшно, как то, что могло бы. Не отлегло: трясутся руки и дыхание выравниваться не хочет.
Когда это я успела из куска железа превратиться в грязь?
Клеенка холодит живот и пахнет как-то противно. За ближайшее время мне придется ее куда больше возненавидеть. Руки и ноги – унизительно-то как – привязали к противоположным краям стола, а веревка сразу натерла кожу.
– Мне нужно, – загробным голосом начал Генрих, – название яда, место его хранения, цели и причины покушения, а также имена заказчиков, если они есть.
Я молчала, ожидая первого удара. Удастся ли мне их переубедить вообще? Чем бить будут, интересно.
Над ухом свистнуло. Я с шумом сквозь зубы втянула воздух. Так вот почему это «палками» называется. Ну не плеть или кнут уж точно. Даже не розги. И боль совсем незнакомая. Не как обычно, только в месте удара очаг, а по всему телу вязкой тугой волной. Эдак я недолго продержусь.
– Кику?
– Не делала я ничего… – хрипло, почти плаксиво.
На меня обрушилось сразу несколько коротких отрывистых ударов с небольшим замахом, но еб твою мать, как же больно… Я сначала скулила, потом громко.
– Кику, имена… название… – прошилось сквозь шум в голове.
Я помотала головой, зная, что слова в предложения уже не соберу. Хоть бы передохнуть дали… Нет, пока еще терпеть можно.
Следующие уже с сильным размахом были и оттяжкой. Теперь голоса не то чтобы сквозь вату, а будто я под стеклом. Слышу, но слов не разбираю.
Теперь Генрих задавал вопросы после каждого удара, только я их не слушала и постоянно только мотала головой.
Начальник охраны со вздохом опять замахивался. Я вздрагивала после свиста, еще до момента удара, и оттого было больше, одуряюще больно. Когда бьют, надо расслабиться, так будет легче. Но тело уже не слушалось.
Я царапала собственные пальцы.
Не дышалось.
– Перерыв, – тяжело вздохнул Генрих. Устал, бедный.
– Я вас заменить могу, если что, – сразу подхватился Блейк.
– Не надо. Иначе мы от нее так ничего и не добьемся. Отвечай, – голову за волосы приподняли над столом, – где хранится яд?
Я подслепнувшими глазами рассеянно уставилась на начальника охраны, часто моргая и щурясь. Что он спросил, а?
– А вы не переборщили? – с опаской поинтересовался Оливер. – Вон она какая анорексичная… От болевого шока можно и…
– Живая, – успокаивающе констатировал начальник охраны. Дайте ей время, до завтра созреет и все скажет. А не скажет, иголки под ногти вгонять будем. Оливер, ты у нас самый добросердечный, приуберись здесь. Потом приходи в столовую, время обеденное.
Послышались шаги, дверь хлопнула.
Мужчина, даже, наверное, парень – он совсем еще молодой был – первым делом отвязал меня, помог подняться и сунул измятую кофту:
– Вот, держи. Прикройся, – я бездумно кивнула, прижимая ее к груди. Спасибо тебе, добрый человек.
– И что теперь? – принялась раскачиваться туда-сюда на узкой деревянной скамеечке, пытаясь хоть как-то унять боль.
Оливер обернулся:
– Есть хочешь?
– Хочу, – чувство голода заметно на второй план отошло, но совсем не исчезло. Мутило, правда, немного.
Мне на раскрытые ладони опустился пирожок, румяный и круглый. Кофту прижимая локтями к груди, чтоб не спадала, я принялась осторожно есть. С рисом, оказывается. Ну, если отравлен, значит отравлен. Зато больше бить не будут.
Закончив с уборкой парень опустился рядом…
– Ну… ты лучше сознайся во всем, зачем мучатся? Все равно тебя, можно сказать, поймали на месте. Отпираться и толку нет.
– Но я ведь на самом деле… я правда ничего не делала… Генриха можно еще в этом хоть как-то убедить?
Боль потихоньку, мерно остывала. Она вся не уйдет, но хотя бы глаза слепить не будет. Что у меня там со спиной, я даже боялась представить
– Думаю, он уверен в этом почти полностью. Его переубедят только факты. Или сам господин Кэри. Я слышал, ему уже значительно лучше.
– Правильно слышал, – тяжелый скрип открывшегося двери лезвием ударил по ушам. Голос ударил еще больше.
– Кэри, сука… – я чуть было не поперхнулась, – ты серьезно думаешь, что я тебя…
– Кику, солнышко, у меня для тебя сюрприз, – проигнорировав мои слова Ланкмиллер с противной ухмылкой продемонстрировал мне чем-то наполненный шприц.
– Усыплять собрался? – мрачно осведомилась я. Да он, мразь, здоровее всех здоровых. Хотя снова небритый.
– Это быстродействующее обезболивающее, – деликатно поправил Кэри и тут же всадил иглу мне в шею чуть ли не с размаху, – расслабься, синяк же будет.