Страница 15 из 18
В Департаменте исполнения наказаний любили поговорить о реформах, но Шеддок до сих пор их так и не увидел.
Тюрьма стала похожей на старую рану, которую не обработали должным образом, а лишь позволили покрыться коркой. А оставшийся под ней гной отравлял каждый нерв, каждое мышечное волокно, бегущую по сосудам кровь, пока всё тело - вся тюрьма - не оказались заражены.
И лишь вопрос времени, когда этот гнойный очаг прорвётся сам.
22
Это была нехорошая ночь.
Конечно, в Шеддоке и так было мало приятных ночей - всегда находился зек, который вдруг собрался порешить сокамерника, или зек, швыряющий в проходящего мимо охранника дерьмом, и второй, которого от этого рвало на всю камеру. Но некоторые ночи были всё же хуже остальных.
И у некоторых охранников раз за разом оказывались отвратительные дежурства.
Таким был и Лео Комиски.
Казалось, он не вылазит из дежурств по карцеру, наблюдая за зеками, выслушивая их постоянные жалобы и нытьё, крики в темноте и просьбы оставить включённым свет.
Их голоса были слышны даже через толстые железные двери, только более приглушённо, как из засыпанного землёй бункера.
Сегодня в карцере сидели семеро, и все они были напуганы до чёртиков и нервничали.
И причиной тому был восьмой, добавленный только что зек - Денни Палмквист.
Эти семеро вели себя, словно Палмквист был Дьяволом во плоти, который проник в тюрьму, чтобы высосать их кровь и обглодать кости черепа.
И они никак не переставали трястись от страха. Нет, от животного ужаса.
И всё это огромные, крутые парни, к которым никто не рискнул бы повернуться спиной, боясь, что ему вскроют горло бритвой.
Лео Комиски было на это плевать.
Он знал, что происходит вокруг Палмквиста, и боялись мальца не только зеки.
Охранники, даже начальник... У всех появлялось на лице такое забавное выражение, когда кто-то упоминал имя этого парнишки - словно их тошнило, но они пытались сдержать рвотные позывы.
И жёлтая полицейская лента вокруг места преступления - третьей камеры, где умер Жирный Тони - совсем не помогала успокоить людей. Абсолютно не помогала.
Двое зеков в карцере были новичками, где-то наглотавшимися наркоты, и уже улетели в далёкие дали.
Приближалась полночь, когда из камеры Палмквиста начали доноситься какие-то звуки.
От забавных пронзительных свистящих звуков у Комиски побежали мурашки вдоль позвоночника, а голова отозвалась нестерпимой болью.
Комиски собрался с духом и направился к четырнадцатой камере, где сидел парнишка.
Он потянулся к щеколде, открывающей небольшое окошко в двери.
Но, как и Йоргенсен пару дней назад, он застыл перед дверью. Что-то внутри него, услышавшего эти звуки, тянуло парня назад, подальше от двери.
Как у человека, стоящего на крыше десятиэтажного здания включается вдруг осознание и он думает: «А что я тут вообще делаю?»
Ведь в жизни существуют некоторые вещи, увидев или услышав которые, уже никогда не стать прежним.
Комиски стоял и дрожал, как на сорокоградусном морозе, с поразительной чёткостью вспоминая рассказы других охранников о том, что они слышали, а в случае с некоторыми неудачниками - ещё и видели.
«Есть такие вещи в жизни, -
говорил им зловещим шёпотом сержант Варрес. - Если ты их хоть раз увидишь, то больше никогда не сможешь их забыть».
Вещи, из-за которых ты поседеешь и впредь всегда будешь спать с включённым светом.
«Парни видели то же, что и я. И этот мерзкий запах, разъедающий кожу. И всё, что ты можешь сделать, это держать себя в руках, попытаться не засунуть табельное себе в рот и не вышибить от страха мозги».
И сейчас Комиски понял, что это не простые слова. Может, Варрес и был властным жестоким ублюдком, но это не значило, что он не прав.
«Надо было расспросить Йоргенсена поподробнее... Хотя у него нервный срыв, и вряд ли он сможет говорить ещё пару недель».
Такие мысли носились у Комиски в голове.
Он слышал этот пронзительный, жалобный вой, словно плакал рождённый в глубинах ада ребёнок. Пальцы Комиски, дрожа, дотронулись до задвижки. Они были холодными. Ледяными. Такими, мать их, ледяными, что парень их почти не чувствовал.
«Сделай это, чёрт побери, - говорил он себе, - просто сделай».
Мужчина резким движением отодвинул щеколду, и в лицо ему ударил горячий поток воздуха, пахнущий перебродившими дрожжами. От этого запаха часть внутренностей Комиски захотела выплеснуться наружу через рот, а вторая часть - через задницу.
И это зловоние, становящееся сильнее с каждой секундой, ударило в лицо, как слезоточивый газ, от которого глаза заслезились, горло сжалось, а ноздри начали гореть.
Комиски включил свет.
Палмквист лежал на койке и спал без задних ног. Он весь был затянут белой, похожей на паутину субстанцией наподобие эктоплазмы.
Она вытекала из его рта, ушей, глаз, сочилась с кончиков пальцев тягучими, пульсирующими тяжами, которые, казалось, были живыми.
Сеть вздымалась и опускалась, словно в такт дыханию, поднималась усиками к потолку, а там соединялась во что-то бледное, раздувшееся, вроде паука или...
Матерь Божья...
Оно становилось всё больше, раздуваясь, как поднимающееся на дрожжах тесто.
Это-то и увидел Комиски.
Он смотрел на потолок секунду, может две, а потом существо завизжало, зашипело, заметалось по потолку, запуталось в белых нитях слизи, напоминавших идиотский, свисающий сверху серпантин.
Комиски заорал и захлопнул окошко.
А внутри камеры это абсурдное, жуткое создание скулило, ревело и скрежетало, как кусок металла на шлифовальном кругу.
А затем... Медленно, очень медленно всё начало стихать.
Какое-то время из камеры ещё доносились отвратительные звуки.
Сначала словно кто-то разливал цемент по вёдрам, затем влажные шлепки по стенам, а потом - будто кто-то мочился на пол.
И наконец, Палмквист застонал, заворочался и... тишина.
После этого Комиски больше не выключал свет.
23
А следующим утром начался бунт.
Его начали чёрные.
Сытые по горло бесчеловечными условиями содержания и пустыми обещаниями юристов, они воспользовались моментом и захватили двор: разоружили порядка двадцати охранников, облили их керосином из спрятанных канистр, достали спички и крикнули автоматчикам и снайперам на вышках, что подожгут охранников, если те не отойдут назад.
Больше ничего и не потребовалось.
Может, снайперам это и не понравилось, но они не хотели, чтобы их коллеги и братья поджарились, как колбаски на гриле, поэтому они отступили.
Первым делом остальные охранники добрались до громкоговорителей и пообещали бунтующим, что ад покажется им детской игровой площадкой по сравнению с расплатой за такое.
Ну, вот как не любить таких парней! До последнего настроены миролюбиво.
И пока чёрные захватывали двор, белые и латиносы захватили всё остальное.
Они поймали обслуживающий персонал, администрацию и отдыхающих во время перерыва охранников, захватили оружейную и кабинет начальника, и вскоре битва закончилась, так толком и не начавшись.
Долина Шеддок перешла во власть заключённых.
Когда всё началось, Ромеро работал в цеху по металлу. Он чувствовал разлившееся в воздухе напряжение, от которого, как от давления перед грозой, начинала прыгать стрелка барометра.
Каждый зек в тюрьме знал, что происходит.
Каждый зек чувствовал, каждый зек понимал, что произойдёт дальше.
Ромеро уже начал чувствовать запах свободы, и не успел он опомниться, как троих охранников в цеху, где он работал, повалили на пол. В цеху тоже начался бунт.
Один из них - большой волосатый парень по имени Кнапп, который выглядел так, словно полжизни пробегал по лесам в шкуре мамонта, - сплюнул кровью и прорычал: