Страница 18 из 18
Смесь скотобойни, мясной лавки и анатомического театра.
Но одна кровать оставалась нетронутой.
На ней под накрахмаленной белой простыней лежал некто, весь мокрый от слизи, но ни одна капля крови не запятнала ни его, ни белую простынь.
Палмквист.
Ромеро подошёл к пареньку на расстояние вытянутой руки, поднял валяющийся на полу фонарик и посветил на Палмквиста.
Малец не шевелился.
Его голова была забинтована, и вся повязка пропиталась кровью.
Ромеро взял у Аквинтеса маленький фонарик размером с ручку и проверил у Денни зрачки: один был расширен и не реагировал на свет, но второй - с булавочное отверстие.
- У него сотрясение мозга, а возможно, и с повреждением тканей, - тихо произнёс Ромеро, пытаясь сдержать рвотные позывы от запаха крови и выпотрошенных внутренностей. -
Он может проваляться в коме и день, и две недели. И всё это время каждую ночь...
И тут Аквинтес закричал.
Ромеро почувствовал, что над ним что-то болтается, как верёвка колокола, и тогда Аквинтес снова закричал.
Розовое щупальце, покрытое множеством присосок, обхватило его за ноги и вздёрнуло к потолку.
Ромеро направил фонарик вверх.
Когда он подбирался к кровати, то отметал в сторону паутину, но теперь он понял, что это была не паутина, а тоненькие, похожие на паутинку то ли проводки, то ли нити, связывающие мальца с чем-то, раскинувшимся на потолке.
Деймон.
Ромеро непроизвольно вскрикнул.
Аквинтес болтался под потолком, обвязанный щупальцами Деймона.
Ночной брат Палмквиста был огромнее, чем разложенные рядом три простыни.
Колышущаяся серая масса с кольцевидными, белыми, фиброзными наростами.
Десятки непрозрачных щупалец, нитей шевелились, извивались, корчились, как черви или опарыши в ведре, переползая от одной кафельной плитки на потолке к другой.
Отвратительно. Определённо отвратительно.
Ромеро оцепенело и бессмысленно смотрел на эту массу, которая шевелилась в тусклом свете и, казалось, с каждой минутой всё больше росла.
А щупальца Деймона были прозрачными, словно сделаны из такого же материала, как тела креветок.
Ромеро даже видел, как жидкость течёт по его венам и собирается в капилляры.
Некоторые щупальца заканчивались крючками,а некоторые - чёрными углублениями, похожими на рот, из которых капал едкий сок.
Ромеро так и не понял, откуда у него взялись силы.
Снаружи шла война, но она казалась такой далёкой, словно в летнюю ночь слышишь, как у соседей еле-еле бормочет телевизор.
- Деймон, - спокойно и доходчиво начал Ромеро, - опусти этого человека. Ты знаешь мой голос. Знаешь, что можешь мне доверять...
Создание вверху поёжилось, и из его туши появились несколько пузырей, которые оказались вовсе не пузырями, а жёлтыми глазами с красными, щелевидными зрачками.
Глаз было, по крайней мере, десяток, и с каждой минутой появлялись всё новые и новые.
- Деймон, - повторил Ромеро. Капли ядовитого сока упали на кожу Ромеро и прожгли там раны. Мужчина дёрнулся, но не отступил. - Прошу тебя, отпусти этого человека.
Это было полное сумасшествие. Но существо послушалось.
Оно поставило Аквинтеса обратно на ноги, и рот ДжоДжо раскрылся к кривом немом крике, а глаза стали похожи на два ночных, чёрных омута.
В том месте, куда к коже Аквинтеса прикасались эти мерзкие присоски, оставались красные синяки и кровоподтёки из-за разорвавшихся под таким давлением сосудов.
Ромеро глянул на существо.
Существо посмотрело на него в ответ.
Ромеро постарался заставить себя не бояться. Не позволять холодку спускаться вдоль позвоночника, а внутренностям скручиваться в узел. Не испытывать отвращение и брезгливость при виде Деймона.
Его отвращение было скорее не физическим, а моральным.
Вид Деймона заставлял его душу вянуть и гибнуть.
Вот он - тайный брат, принимающий облик лишь по ночам, скрывающийся в самых тёмных и грязных закоулках души Палмквиста.
Существо, рождённое детскими страхами и ночными кошмарами, подкармливаемое первобытным человеческим ужасом.
«А вдруг его можно контролировать?» - подумал Ромеро.
И тогда в середине этой колышущейся массы открылся чёрный рот, окаймлённый жёлтыми кривыми зубами, и чудовище, которым и был Деймон, издало скрежещущий вой, наполненный чистым гневом.
Оно схватило Аквинтеса, отбросило в сторону и начало кромсать, разрывать и колоть своими щупальцами, крючками и присосками.
И в тот же момент Ромеро начал действовать.
Он вытащил из-за пояса заточку и всадил лезвие в горло Палмквиста, ударяя вновь и вновь, пока руки не стали мокрыми и тёплыми от крови и слёз, бегущих по его щекам.
«Ох, Денни, прости меня. Господи, прости, малец. Прости меня...»
Деймон выпустил то, что осталось от Аквинтеса.
Он глухо загрохотал: в этом звуке было и торнадо, и разрывающиеся бомбы, и грохот грузовых поездов, и вой сирен. Ромеро упал на колени, зажимая уши руками. Грохот разрывал барабанные перепонки. Из носа пошла кровь, сердце заколотилось, и захотелось самому себе выколоть глаза, чтобы только ничего этого не видеть. Чтобы всё это закончилось.
И тогда Деймон упал.
Упал, накрывая Ромеро, желая раздавить его, расплющить, разорвать, убить... Но со смертью Палмквиста умер и его брат.
Деймон развалился потоками грязи и крови, визжа, извиваясь, сопротивляясь. А потом не осталось и этого. Лишь скользкая, желеобразная жидкость под ногами.
Зажёгся свет.
То, что осталось от Деймона, пузырилось и испарялось.
Ромеро прикрыл глаза, когда через дверь ворвались спецназовцы.
Возможно, они увидели кровавую бойню. А, возможно, нож в его руке.
В любом случае, они не колебались.
Ромеро открыл рот.
И его прошили насквозь порядка тридцати пуль, распластывая на полу рядом с кроватью Палмквиста.
Ромеро издал последний судорожный вздох и умер.
Но то, что он увидел перед смертью, было почти благословением.
С бунтом было покончено.
Как и с Деймоном.